Я перегибаюсь через стол и беру ее за руку. Трудно сказать, кто из нас ошарашен больше.
– А теперь послушай, – говорю я. – Я этого не стою. И работа этого не стоит. Сейчас мы вернемся в редакцию, и ты сразу пойдешь в туалет и спустишь маминых маленьких помощников[60] в унитаз. Недопустимо, чтобы ты сидела на таблетках.
– Ты не понимаешь, Джек. Не можешь понять.
– Сними туфли. Это приказ.
– Не сниму.
– Эмма, я считаю до трех.
– Ты что, спятил?
А через секунду я стою на коленях под столом и в каждой руке держу по серой лодочке Эммы. Она прячет босые ноги под стул и поджимает пальцы, но я вижу, что она перекрасила ногти – в миниатюрную черно-белую шахматную доску!
Широко улыбаясь, я вылезаю из-под скатерти.
– У тебя все будет хорошо! – восклицаю я.
Эмма со всей дури бьет меня кулаком по носу.
Эмма попросила меня не показываться в редакции, пока кровь не остановится и не спадет отек. Поэтому я сижу дома за ноутбуком и стараюсь не смотреть в зеркало. Календарь сообщает, что у меня есть восемь дней, чтобы избежать участи Оскара Уайльда, который умер нищим и опозоренным в сорок шесть лет. Когда-нибудь я поблагодарю Анну за предупреждение. Мой сорок седьмой день рождения будет через неделю, считая с завтрашнего дня. Я могу похвастаться 514 долларами на счету и носом размером с баклажан.
Мать позвонит в день рождения, но рассусоливать не станет. Я уже достал ее расспросами, но я не могу перестать думать о том, что она выдала в прошлый раз: она узнала про смерть моего отца «много лет назад» из некролога в газете.
Так как поиск по базе в редакции ничего не дал, мне остается только положиться на свое умение обращаться с телефоном и на милость незнакомцев. Я начинаю с того, что составляю список городов, где мать жила в течение сорока трех лет после ухода Джека-старшего. В хронологическом порядке: Клируотер, Орландо (там я ходил в старшие классы), Джексонвилль (там мать познакомилась с отчимом), Атланта, Даллас, Таллахасси и, наконец, Неаполь.
Если мать ничего не путает, получается, что мой старик умер по крайней мере двадцать лет назад. Значит, три последних города автоматически отпадают. Двадцать лет назад мать с отчимом жили в Атланте, и именно оттуда я и начну – позвоню на кладбище «Джорнал-Конститьюшн».
Как только я говорю, что я их собрат журналист, меня переключают на деловитую библиотекаршу с мягким южным акцентом. Она просит меня подождать, пока сама вручную перебирает статьи докомпьютерного периода – вырезки, разложенные по алфавиту. Я жду. У меня потеют ладони, сердце бьется о ребра – и в какой-то миг просветления я решаю повесить трубку. Какая разница, преставился мой отец в тридцать пять или в девяносто пять – я его даже не помню! У нас нет ничего общего, кроме имени и крови; любая другая связь между нами иллюзорна, она – слепой плод моего воображения.
Но я не вешаю трубку. Библиотекарша возвращается к телефону и извиняется: она не может найти ни одной публикации некролога о человеке по имени Джек Таггер, а также ни одной статьи, где бы упоминалась смерть этого человека.
– Всегда есть вероятность, что бумаги лежат не в той папке. Я могу просмотреть раздел Смертей на микрофильмах, – предлагает она. – Когда это случилось?
– Знал бы – не звонил вам, – говорю я. – Большое спасибо.
Я звоню во «Флорида Таймс-Юнион» в Джексонвилле, «Орландо Сентинел», и «Клируотер Сан» – никаких результатов. Ни некрологов, ни заметок, ни статей – ничего о Джеке Таггере. Я спрашиваю себя, уж не переоценил ли я искренность своей матери. Может, она выдумала этот некролог отца в газете? Может, она хотела, чтобы я затеял Долгие, заведомо бесплодные поиски и отстал от нее.
Если так, то я попался на крючок, как голодный карп. Два часа висел на телефоне – и в результате фиг с маслом. Так мне и надо.
Я набираю номер матери. Трубку снимает Дэйв, мой отчим. Мы начинаем пустой разговор про его неудачи в гольфе, пока он не переходит, как обычно, на Тайгера Вудса.[61] Он признает феноменальные успехи молодого человека, но при этом опасается, что Тайгер Вудс подстрекает тысячи юных представителей национальных меньшинств заниматься гольфом, а это значит, что рано или поздно некоторые из них получат доступ в любимый загородный клуб моего отчима и надерут задницы белым протестантам.
– Я ничего не имею против черных, – говорит Дэйв, – но, Джек, посмотри вокруг. Они уже подмяли под себя баскетбол, заполучили футбол, побеждают в беге. Могут они оставить нам хоть что-то? Хоть в каком-нибудь спорте мы можем побеждать, черт возьми? Не пойми меня неправильно…
– Ну что ты, – говорю я. Без толку спорить – Дэйв стар, упрям и дремуч.
– …не пойми меня неправильно, Джек, но что им может нравиться в гольфе? Господи боже, там даже не надо бегать. Просто ходишь или ездишь на картах по солнцепеку – разве это может им нравиться?
– Мама дома? – перебиваю я.
– Джек, ты знаешь, у меня нет никаких предубеждений… Боже упаси!
– …и, как ты знаешь, мы с твоей матерью делаем щедрые пожертвования в этот Фонд негритянских колледжей. И никогда не пропускаем передачу Лу Роулза.[62]
– Дэйв?
– Но что меня больше всего беспокоит насчет этого Тайгера Вудса – а бог свидетель, он одаренный спортсмен, – что меня беспокоит, Джек, это идея, которую он внушает молодым, что гольф – это игра для, как бы это сказать… для масс.
– Дэйв, мать дома?
– Она ушла за продуктами.
– Могу я задать тебе вопрос?
– Конечно, Джек.
– Не подумай, что я хочу сменить тему.
– Хорошо, хорошо.
– Она когда-нибудь говорит про моего старика?
– Хммм.
– Потому что она сказала мне, что он умер, – продолжаю я. – Она сказала, что прочла об этом в газете много лет назад. Ты случайно не помнишь, когда это было?
Тишина в трубке. Не похоже на Дэйва.
– Хотя бы приблизительно, – говорю я. – Мне просто интересно, Дэйв. Ты же понимаешь.
– Конечно. Он ведь твой биологический отец и все такое. Просто…
– Что?
Он покашливает. Как бы я хотел сказать, что мне неудобно ставить его в такое положение, но я молчу. Дэйв занимался сетевым маркетингом в компании «Эмвей», поэтому его невозможно сбить с толку.
– Когда мы с твоей матерью поженились, – наконец говорит он, – мы заключили уговор. Неписаный контракт, если хочешь.
– Продолжай.
Мы договорились, что не будем говорить о прошлых… как бы это сказать… связях. Никогда. Это касается бывших любовников, мужей, подружек, жен… всех бывших. Кто прошлое помянет, тому глаз вон.
– Понятно.
– Мы ведь с твоей матерью уже не были детьми, когда познакомились. Мы уже пару раз обжигались. Бегали за радугами.
– Я понимаю, Дэйв.
– Ничего хорошего не выйдет, если начинаешь копаться в прошлом, – мудро замечает он.
– То есть ты хочешь сказать «нет», я правильно понял? Она никогда не упоминала моего старика. Ни разу.
– При мне нет, Джек. Уговор есть уговор, – отвечает он. – Передать ей, что ты звонил?
Перерыв в отделе фотографии начинается в пять часов. Мы с Карлой встречаемся в кафе в том же супермаркете. Люди поворачивают головы, завидев ее вдохновленный Везувием цвет волос – а может, смотрят на мой малиновый нос. Вполголоса я описываю ей сцену на балконе Клио Рио. Карла безуспешно выспрашивает подробности. Она явно разочарована, что предметом страсти вдовы был не Рассел Кроу, не Леонардо Ди Каприо и не один из «Бэкстрит Бойз»[63] – ни у кого из них нет такой прекрасной шевелюры, которую я ей красочно описал. Карла обещает прошвырнуться по окрестностям и пособирать слухи. Она сообщает мне, что Клио обычно тусуется в клубе «Туда-Сюда»; это в Тетре, если ехать к центру по Саут-Бич.
– Это очень важно, – убеждаю я Карлу. – Я должен узнать имя этого мальчика на побегушках.
– Дай мне одни выходные, – уверенно говорит она.
А затем запускает руку в свою сумку. – Хочешь на дикость посмотреть?
– Ты опять за свое? – Мои лекции на тему неприкосновенности частной жизни явно не произвели на Карлу никакого впечатления.
– Брось, Джек. – Карла озорно разворачивает фотографии веером в руке, точно карты. Мне хватает и одного взгляда.
– Тебя могут за это уволить, – нерешительно бормочу я.
Карла и ее коллеги с минимальным окладом устроили в супермаркете клуб поклонников частной эротической фотографии. Если снимки незаурядны, они тайком делают копии и обмениваются друг с другом. Сегодняшняя подборка отображает голую упитанную парочку, тенор-саксофон и джек-рассел-терьера в женской шляпке. Карла замечает мою гримасу отвращения:
– Послушай, если бы они не хотели, чтобы кто-то видел эти снимки, они не стали бы сдавать их в печать, правда? Кем бы они ни были, я уверена, они секут фишку. Думаю, они рассчитывают, что мы будем разглядывать.
