– Зябну все время, – вяло пояснила Элка и села на дерматиновый диванчик, напротив Киры и Дениса. Появление друзей как будто вовсе не тронуло Эльвиру, ни капли не удивило. Словно они каждый день ее навещали.
– Эльвирочке недавно укольчик сделали, – слащаво пояснила медсестра и заискивающе улыбнулась Денису. – Она теперь будет немножко заторможена, но…
– Благодарю вас за помощь, дальше уж мы сами, хорошо? – Вежливо вроде сказал, а словно приморозил. Медсестра хотела что-то возразить, но запнулась, передумала и поспешно ретировалась.
Элка апатично молчала, уставившись в стену.
– Элечка, – позвала Кира, – Эля, ты меня слышишь? Нам нужно поговорить. Мы приехали спросить тебя кое о чем.
Никакой реакции. Кира беспомощно оглянулась на Дениса. Он опять взял ситуацию в свои руки. Пересел на Элкин диван, взял ее за плечи и развернул лицом к себе.
– Эля! – громко проговорил Денис. – Эля, слушай меня внимательно. Ты не сумасшедшая! Ты совершенно нормальная! Это происходит со всеми нами: и со мной, и Кирой, и с Ленькой тоже так было.
Какое-то время Элкин взгляд продолжал оставаться затуманенным. Потом, видимо осознав смысл сказанного, она словно очнулась.
– Вы… тоже? – прошептала она.
– Тоже! – подтвердила Кира.
– Все стало… другое? Стало меняться?
– С нами это началось осенью, в сентябре, – Кира рассказала в двух словах про себя и Дениса. – А что произошло с тобой?
Эля изо всех сил старалась стряхнуть сонное лекарственное оцепенение. Медленно, с трудом поднялась с диванчика, неуверенными шагами подошла к раковине в углу, умылась ледяной водой, сделала пару глотков. Побрызгала водой в лицо.
– Как сквозь вату вас слышу, – она потрясла головой, – но сейчас вроде получше.
Она вернулась на место.
– Со мной это случилось в ноябре, перед праздниками. В сентябре я узнала, что беременна. Радовалась, с ума сходила от счастья. Ведь и надеяться-то давно перестала, а тут вдруг!.. Толику рассказала. Нельзя было не сказать, отец все-таки. Он, естественно, перепугался… Короче говоря, расстались. Но это неважно, главное, чтоб ребенок был. А утром, третьего ноября, проснулась, встала и чувствую – что-то не так. Потом дошло: не тошнит. Поначалу обрадовалась, думала, токсикоз прошел. Мне как раз к гинекологу на прием надо было. Захожу в кабинет, здороваюсь. Вижу – врач меня не узнает. Говорю ей: я беременная, моя карточка у вас, я записана на сегодня… Та говорит, не помню, нет у меня таких. Но карточку поискала. Все перерыла, не нашла. Я ничего понять не могу. Ну, думаю, мало ли… Потерялась, наверное, карточка. А что докторша меня забыла, так у нее пациенток полно. Она говорит, раздевайтесь, раз пришли. Осмотрю, заново на учет поставлю, если что. Посмотрела и выдала: а с чего вы взяли, что беременны? Никакой беременности и в помине нет.
Заново переживая подробности того дня, Эльвира начала заикаться, дрожать, несмотря на лекарство. Кира и Денис не останавливали ее: человеку необходимо выговориться, выплакаться. До этого момента Элка только и могла, что заливать свою беду спиртным.
После происшествия в женской консультации она едва нашла в себе силы дойти до дому. Ничего не могла понять. Не приснилось же ей это счастье двух последних месяцев! Оказавшись у себя, Элка бросилась звонить Толику, отцу несуществующего ребенка. Но ее ждал новый удар: некогда обожаемый гениальный художник, как выяснилось, слыхом о ней не слыхивал! Утверждал, что никогда в жизни не встречался с женщиной по имени Эльвира Яруллина. И Эля ему поверила. Потому что надо быть полным параноиком, чтобы заподозрить, будто все эти люди – Анатолий, докторша, лаборанты из женской консультации, сговорились, чтобы свести ее с ума.
Эльвира повесила трубку, не попрощавшись. Потом вытащила телефон из розетки, отключила сотовый и достала из холодильника бутылку водки. На работу ей идти было не нужно: Элка в последние годы трудилась дома. Писала картины на заказ. Так уж вышло, что никто из их институтской пятерки так и не устроился по профессии.
В свое время Эля окончила художественную школу. Говорили, у нее неплохие данные – вот они и пригодились. Дела шли неплохо: Элкины портреты, пейзажи и натюрморты пользовались спросом, круг постоянных клиентов ширился год от года. Эля не заблуждалась на свой счет, никогда не считала себя гением, как, к примеру, тот же Анатолий. Так о себе и говорила – крепкий ремесленник.
Зато ее портреты получались добрыми и красивыми, натюрморты – сочными и яркими, а пейзажи – мирными и успокаивающими нервы. Часто ей заказывали определенную картину: просили изобразить, к примеру, лошадь, пьющую воду из ручья, или букет роз в белой вазе. Люди любили украшать ее незатейливыми произведениями стены кухонь и гостиных, и готовы были за это платить. Писала Элка быстро, муки творчества ей были неведомы. Она ваяла свои картины без устали, как конвейер, и ее рекомендовали, передавали с рук на руки. Словом, без работы не сидела.
Родители поначалу были против Элкиных занятий. Особенно отец, занимавший хорошую должность в военкомате. Он твердой рукой направлял детей по жизненной дороге, решая, в какой школе им учиться, в какой институт поступать. С Гариком проблем не возникало, а вот Эльвира постоянно огорчала отца своими выходками. Отец и дочь были полными антиподами, хронически неспособными понять друг друга. Ее вечно зашкаливающие эмоции, эксцентричность и взбалмошность нервировали и ставили в тупик прямолинейного, консервативного, флегматичного Амира Маратовича.
После школы, вместо нормального, одобренного для нее папой вуза, дочь решила поступать в театральное училище. Пусть бы пошла в художественное, все-таки художественную школу окончила, так нет – только в актрисы! Напрасно отец с матерью отговаривали: Элка была непреклонна. Хорошо, хоть не прошла по конкурсу. Расстроилась, конечно, страшно. На предложение подать документы в нормальное учебное заведение ответила истерикой. Устроилась продавщицей в местный магазин. Сказала, на будущий год снова будет пробовать.
Однако уже к зиме передумала становиться кинозвездой. Отец предлагал уйти из магазина, сидеть дома, готовиться к поступлению в нормальный институт. Что он, не прокормит ее, что ли? Зачем ей торговля? Но опять коса нашла на камень: Эльвира упрямо продолжала стоять за прилавком. И поступила весной в институт торговли. Отучилась семестр и забрала документы – не мое! Родители, успокоившиеся было, снова переполошились: теперь-то чего ждать?
Тут еще надо сказать, что параллельно со всей этой учебной маетой Элка вела активную личную жизнь. Настолько бурную, что мама с папой не успевали запоминать имен и лиц кавалеров. Один из них учился в технологическом институте. С этим юношей у Эли случился долгий и вполне серьезный роман. Вслед за ним, как жена декабриста, Эльвира и пошла в этот вуз. Позже роман выдохся и умер, а Элка прижилась в институте и больше уже не металась.
С середины четвертого курса Элка стала жить отдельно от родителей. Они втайне вздохнули с облегчением. С квартирой помог папа. Элка как пошла после школы в магазин, так и продолжала постоянно где-то подрабатывать. То администратором в ночном клубе, то корректором. У нее была врожденная грамотность: не зная ни одного правила, всегда писала без ошибок. Но, конечно, ее заработков на отдельное жилье никогда бы не хватило. Отец выделил дочери требуемую сумму, поставив одно условие: квартира оформляется на мать, чтобы импульсивная Элка не надумала прописать кого ни попадя или подарить заветные метры нуждающимся. Элка условие приняла и зажила сама по себе.
После института папа устроил дочь на работу в городские электросети. Без особой, впрочем, надежды, что она надолго там задержится. «Другая радовалась бы, – с досадой думал Амир Маратович, – а моя… И замуж не собирается, даже не думает. Хохочет. А что смеяться? Уже двадцать пять, и никого серьезного на примете».
К удивлению Амира Маратовича, Эля проработала целых два года. А потом уволилась и занялась живописью. К тому моменту, когда с ней стал происходить весь этот ужас, она писала картины на заказ уже пять лет. Все в ее жизни было более или менее определенно: квартира (теперь уже оформленная на Элю: папа написал на тридцатилетие дарственную), машина, любимая работа, хороший доход.
После странного происшествия Элка пила взаперти три дня. Ничего не ела, только вливала в себя водку. Выбиралась два раза в магазин и снова забивалась в свою берлогу. Потом приехал отец. Сначала Элка не хотела открывать, но отец пригрозил вызвать добрых молодцев и высадить дверь. Зная характер родителя, Элка сочла за лучшее отпереть.
Тот пришел в ужас от вида дочери и запаха перегара, которым, казалось, насквозь пропиталась ее стильная квартира-студия. Он отправил Элку в ванную, ликвидировал запасы спиртного, наскоро привел жилье в божеский вид: как и Кира, он терпеть не мог беспорядка. Потом погрузил дочь в машину и отвез в отчий дом. Отлеживаться, отъедаться, оттаивать под присмотром матери.
