Саландер достала полученную от Чумы манжетку, положила ее перед собой на стол и принялась разглядывать, прикусив губу и размышляя. Шел уже двенадцатый час ночи, и, кроме нее, на всем этаже никого не было. Ей вдруг стало очень скучно.
Спустя некоторое время Саландер встала, прошла в конец коридора и подергала дверь в кабинет Арманского. Заперто. Она огляделась. Вероятность того, что кто-нибудь появится в коридоре в полночь на второй день Рождества, была практически равна нулю. Саландер отперла дверь нелегальной копией главного ключа предприятия, которой предусмотрительно обзавелась несколькими годами раньше.
В просторном кабинете Арманского помимо письменного стола и кресел для посетителей в углу помещался стол для заседаний, рассчитанный на восемь человек. Здесь царил безупречный порядок. Саландер уже давно не копалась в бумагах Арманского, и раз уж она все равно в офисе…
Проведя час у его письменного стола, она пополнила свой багаж сведениями об охоте на человека, подозреваемого в промышленном шпионаже, о том, кто из ее коллег под прикрытием внедрился на предприятие, где орудовала банда воров, а также о принятых в строжайшей тайне мерах по защите клиентки, опасавшейся, что ее детей может похитить их отец.
Под конец Саландер аккуратно вернула все бумаги на места, заперла дверь кабинета и отправилась пешком домой на Лундагатан. День был прожит не зря.
Микаэль Блумквист снова отрицательно покачал головой. Хенрик Вангер сидел за письменным столом и спокойно наблюдал за ним, словно заранее подготовился к любым возражениям.
— Я не знаю, доберемся ли мы когда-нибудь до правды, но не хочу сойти в могилу, не предприняв последней попытки, — сказал старик — Я хочу нанять вас просто для того, чтобы в последний раз изучить весь имеющийся материал.
— Это откровенное безумие, — заключил Микаэль.
— Почему безумие?
— Я выслушал достаточно. Хенрик, мне понятно ваше горе, но я должен быть с вами честен. То, о чем вы меня просите, это пустая трата времени и денег. Вы хотите, чтобы я каким-то волшебным образом разгадал загадку, над которой годами бились уголовная полиция и профессиональные следователи, обладавшие куда большими возможностями. Вы просите меня раскрыть преступление, совершенное почти сорок лет назад. Как же я могу это сделать?
— Мы не обсудили ваш гонорар, — произнес Хенрик Вангер.
— В этом нет необходимости.
— Если вы откажетесь, заставить вас я не смогу. Но послушайте, что я предлагаю. Дирк Фруде уже составил контракт. Мы можем обсудить детали, но контракт прост, и там не хватает только вашей подписи.
— Хенрик, это бессмысленно. Я не могу разгадать загадку исчезновения Харриет.
— Согласно контракту, от вас этого не требуется. Я хочу лишь, чтобы вы приложили максимум усилий. Если у вас не получится, значит, такова воля Господня или — если вы в Него не верите — судьба.
Микаэль вздохнул. Он чувствовал себя все более неуютно и хотел поскорее завершить свой визит в Хедебю, но все-таки уступил:
— Рассказывайте.
— Я хочу, чтобы вы в течение года жили и работали здесь, в Хедебю. Я хочу, чтобы вы изучили все материалы по исчезновению Харриет, бумагу за бумагой, просмотрели все свежим глазом. Я хочу, чтобы вы подвергали сомнению все прежде сделанные выводы, как и должен работающий по делу журналист. Я хочу, чтобы вы искали упущенное мной, полицией и другими людьми, которые занимались расследованием.
— Вы просите меня забросить жизнь и карьеру, чтобы год заниматься пустой тратой времени.
Хенрик Вангер внезапно улыбнулся.
— Что до вашей карьеры, то вы, вероятно, согласитесь, что на данный момент приходится не самый лучший ее период.
Микаэль не нашелся что ответить.
— Я хочу купить год вашей жизни и вашей работы. Зарплата будет выше, чем вы когда-либо можете рассчитывать получить. Я буду платить вам двести тысяч крон в месяц, то есть вы получите два миллиона четыреста тысяч крон, если согласитесь и останетесь на целый год.
Микаэль утратил дар речи.
— Никаких иллюзий я не строю. Я знаю, что шансы на удачу минимальны, но если вам, вопреки ожиданиям, удастся разгадать загадку, вас ждет бонус — двойное вознаграждение, то есть четыре миллиона восемьсот тысяч крон. Давайте не будем мелочиться и округлим до пяти миллионов.
Хенрик Вангер откинулся на спинку кресла и склонил голову набок.
— Я могу переводить деньги на любой указанный вами банковский счет в любой точке мира. Вы можете также получать деньги наличными, в сумке, и сами решать, вносить ли их в налоговую декларацию.
— Это… безумие, — выдавил из себя Микаэль.
— Почему же? — спокойно спросил Хенрик Вангер. — Мне за восемьдесят, и я по-прежнему пребываю в здравом рассудке. У меня огромный личный капитал, которым я распоряжаюсь по собственному усмотрению. Детей у меня нет, равно как нет и ни малейшего желания дарить деньги родственникам, которых я ненавижу. У меня составлено завещание; бо́льшую часть средств я подарю Всемирному фонду дикой природы. Несколько близких мне людей получат приличные суммы — в частности, живущая здесь Анна.
Микаэль Блумквист покачал головой.
— Постарайтесь меня понять. Я стар и скоро умру. Есть только одна вещь в мире, которая мне нужна, — ответ на вопрос, мучающий меня уже почти четыре десятилетия. Я не уверен, что смогу его получить, но у меня достаточно личных средств, чтобы предпринять последнюю попытку. Что же странного, если я хочу истратить часть своего состояния во имя такой цели? Это мой долг перед Харриет. И перед самим собой.
— Вы собираетесь заплатить несколько миллионов крон ни за что. Мне надо только подписать контракт, а потом я смогу плевать в потолок целый год.
— Плевать в потолок вы не станете. Напротив — вы будете работать так, как в жизни не работали.
— Почему вы так в этом уверены?
— Потому что я могу предложить вам нечто такое, чего вам не купить за деньги, но хочется больше всего на свете.
— Что же это может быть?
Глаза Хенрика Вангера сузились:
— Я могу сдать вам Ханса Эрика Веннерстрёма. Могу доказать, что он мошенник. Он ведь тридцать пять лет назад начинал свою карьеру у меня, и я могу преподнести вам на блюде его голову. Разгадайте загадку, и из своего поражения в суде вы сможете сделать главный репортаж года.
Пятница, 3 января
Эрика поставила кофейную чашку на стол и повернулась к Микаэлю спиной. Она стояла у окна в его квартире и смотрела на панораму Старого города. Было девять утра третьего января. После новогодних праздников весь снег смыло дождем.
— Мне всегда нравился этот вид, — сказала она. — Ради такой квартиры я могла бы покинуть Сальтшёбаден.
— У тебя есть ключи. Пожалуйста, переезжай сюда из своего привилегированного района, — откликнулся Микаэль.
Он закрыл чемодан и поставил его у входной двери. Эрика обернулась и посмотрела на Микаэля с сомнением.
— Не может быть, что ты это всерьез, — произнесла она. — Мы пребываем в жутчайшем кризисе, а ты собираешь два чемодана и отправляешься жить к черту на кулички.
— В Хедестад. Это в нескольких часах езды на поезде. И к тому же не навсегда.
— Ты мог бы с таким же успехом отправиться в Улан-Батор. Разве ты не понимаешь, что это будет выглядеть, будто ты сбегаешь, поджав хвост?
— Именно это я и делаю. Кроме того, мне еще предстоит в этом году отсидеть срок в тюрьме.
Кристер Мальм расположился тут же на диване. Ему было не по себе. Впервые со времен создания «Миллениума» Микаэль и Эрика так непримиримо ссорились у него на глазах. Все эти годы они были неразлейвода. Конечно, иногда они яростно сцеплялись, но поводом всегда служили рабочие моменты, и, устранив все вопросительные знаки, они обычно обнимались и отправлялись в ресторан. Или в постель. Последняя осень и так выдалась невеселой, а теперь казалось, что просто разверзлась преисподняя. Кристер Мальм задумался, уж не наблюдает ли он начало конца «Миллениума».
— У меня нет выбора, — сказал Микаэль. — У нас нет выбора.
Он налил себе кофе и сел за кухонный стол. Эрика покачала головой и устроилась напротив.
— Кристер, а ты что думаешь? — спросила она.
Кристер Мальм развел руками. Он ждал этого вопроса и опасался мгновения, когда ему придется занять какую-то позицию. Кристер являлся третьим совладельцем, но все трое знали, что «Миллениум» — это Микаэль и Эрика. Они спрашивали у него совета исключительно тогда, когда всерьез расходились во мнениях.
— Честно говоря, — начал Кристер, — вы оба знаете, что мое мнение роли не играет.
Он умолк. Ему нравилось создавать образы и работать с графической формой. Он никогда не считал себя художником, но знал, что является дизайнером от бога. Зато в интригах и решениях принципиальных вопросов он силен никогда не был.
