– Пожалуй, в твой рассказ можно поверить, – задумчиво промолвила Петрова. – Он достаточно безумный, чтобы быть правдой. Мало кому пришло бы в голову придумать такое.
– Я стараюсь помочь. Сделать свое маленькое дело, только и всего.
Мила бросила пистолет ему под ноги, но он не стал его поднимать.
– Ну хорошо, – сказала она, – примени свой «дар», которым ты якобы обладаешь. Произведи на меня впечатление своей проницательностью.
– Из последних донесений разведки Красной армии мне известно, что засаду на нас, скорее всего, устроил так называемый полицейский батальон в составе тринадцатой горной дивизии СС, известный как «Ятаган». Специалисты по борьбе с партизанами, особенно в горах и лесах. Заправляет ими чудовище по имени Салид, араб, который овладел этим ремеслом, сбрасывая голых евреев в противотанковые рвы, в составе некоего подразделения под названием особая группа «Д». В свое время мы ломали голову над тем, что это может означать, и теперь я наконец все понял. Полицейский батальон оказался здесь не случайно. Его перебросили неделю назад. Специально для того, чтобы уничтожить тебя. Из чего следует, что немцы узнали о твоем появлении еще до того, как о нем узнал Бак.
– До того, как о нем узнала я сама.
Да. А откуда немцы могли узнать о твоем появлении, если здесь этого не знал никто, в том числе Бак и я? Недаром они поручили устроить засаду подразделению, обладающему специальной подготовкой. Местным болванам это не доверили.
Петрова знала ответ. Просто она не могла произнести его вслух.
За нее это сделал Учитель.
– Тебя предали в Москве.
– Это я уже сама поняла.
– Да, и это означает, говоря по-простому, что на самом высоком уровне один из них работает на немцев. И этот человек, кем бы он ни был, знал, что кровавый палач Гредель является любимчиком Гитлера, посему Гитлер потребует оберегать Гределя любой ценой. Что в конечном счете привело к этой изощренной засаде, целью которой был не Бак, который сам по себе мало кого интересует, а ты.
– Кажется, я уже давно подозревала все это, – пробормотала Петрова.
– Возможно. Но задумывалась ли ты о том, что твое спасение создало для предателя смертельную угрозу? Ты являешься живым свидетельством того, что он существует, а искать его предстоит в очень узком кругу. То есть немцы предпримут титанические усилия по твоей поимке. Ты нужна им живой, чтобы можно было отправить тебя в Берлин, поработать над тобой и выяснить, с кем ты успела поделиться своими подозрениями. Ты теперь враг рейха номер один. Но и это еще не все. Дальше будет только хуже. Ты также враг номер один для предателя. Он воспользуется своей властью, чтобы уничтожить тебя с другого конца. За тобой начнут охоту НКВД и СМЕРШ.
– О Господи… – пробормотала Мила.
– Теперь, когда обе стороны решительно нацелились покончить с тобой, ты видишь, что, несмотря на молодой возраст, добилась впечатляющего достижения.
– Что ты имеешь в виду?
– Тебе удалось настроить против себя два самых жестоких режима на земле. За тобой развернули смертельную охоту. Твое уничтожение стало вопросом государственной важности. Для этого нужен талант.
Ивано-Франковск
Наши дни
Синяк на ноге так и не появился. Однако на следующее утро она объявила о том, что ей нужен выходной. Тупая боль растеклась от щиколотки через колено до стального шарнира в бедре, что шарниру, по-видимому, не понравилось, и он также разболелся. Боб принял шесть таблеток ибупрофена, и у него закружилась голова. Однако сегодня не требовалось бегать по горам. Боб встретил Рейли в вестибюле гостиницы главным, самым неотложным вопросом.
– Ты точно не хочешь, чтобы я отвез тебя на вокзал и посадил на первый же поезд до Москвы? – спросил он. – Возможно, мы в опасности.
– Нет, и думать об этом нечего. Это мой материал, я им занимаюсь, и я доведу его до конца. Теперь он становится еще более интересным. С чем таким он может быть связан, что по истечении семидесяти лет это по-прежнему имеет значение?
Они вошли в ресторан, где был буфет, и взяли йогурт, фрукты, сок и кофе. Затем проследовали на открытую террасу и сели в тени зеленых деревьев.
Свэггер выбрал место так, чтобы наблюдать за входом; он мысленно отметил все выходы, изучил обслуживающий персонал, убедившись в том, что никто не выделяется одеждой и поведением, проследил за всем движущимся. Еще он очень сожалел, что у него нет пистолета, и чувствовал себя без оружия совершенно беззащитным.
– Сегодня никаких гор, – решительно заявила Рейли. – Тут неподалеку есть городок Коломыя, километрах в тридцати к югу. Там есть знаменитый музей пасхальных яиц.
– Замечательная мысль, – согласился Свэггер.
А еще городок интересен тем, что в нем есть музей Великой Отечественной войны. Как написано в путеводителе, замечательное собрание экспонатов времен войны – здесь ее никто не забыл, она никуда не ушла, это Украина. Помнишь, Стронский сказал, что цветы на могилах всегда свежие. Быть может, в этом музее есть что-нибудь стоящее.
– Да, замечательно, мне нравится. К тому же на шоссе мы посмотрим, что есть, а чего нет. Незамеченным к нам никто не подкрадется.
Музей Великой Отечественной войны представлял собой мрачно-торжественный зал жертвоприношений и славы. Партизанское движение против немецких оккупантов на Украине было довольно успешным, однако заплатить пришлось чудовищную цену. Это была война без пленных, без пощады, без колебаний, и зверства совершались сплошь и рядом с обеих сторон. Немцы не удостаивали своих противников термином «партизаны» и официально именовали их бандитами. А на бандитов законы ведения войны не распространялись, поэтому карательные войска действовали запредельно жестоко.
Расхаживая по залам, Свэггер и Рейли словно заглядывали в тоннель времени, в конце которого были черно-белые снимки виселиц, на которых от рук немцев погибло огромное количество человек, и рвов, куда было сброшено еще больше трупов расстрелянных.
– Просто ужасно, – заметила Рейли после еще одного экспоната, относящегося к уничтоженной деревне. – Это та же Яремча, но только в тысячекратном размере, настолько большая, что о самой Яремче здесь ничего нет. Пятьсот, шестьсот, восемьсот человек, убитых за один день. Каких-то сто тридцать пять человек в Яремче даже не заслуживают упоминания.
Один зал был отведен немецким оккупантам. Здесь были представлены образцы военной формы, оружие, средства связи, все в безопасности за стеклом. Свэггер долго разглядывал манекен в леопардово-пятнистом маскхалате войск СС последнего периода войны со всем необходимым снаряжением: вещмешок, саперная лопатка, «Люгер» в кобуре, штык-нож длиной в добрый фут, моментально узнаваемая каска, похожая на средневековый шлем и закрывающая уши и затылок. Она придавала каждому немецкому пехотинцу вид тевтонского рыцаря, беспощадно уничтожающего врагов. На петлицах рядом с двумя молниями красовался кривой меч.
Боб перевел взгляд на подпись, выполненную на трех языках, и выбрал английский.
Солдат полицейского батальона 13-й горной дивизии СС, которая вела борьбу с партизанами в Закарпатье летом 1944 года. На счету солдат этого батальона множество кровавых зверств. Жители Украины особенно боялись и ненавидели их.
– Вот этот тип, – сказал Свэггер. – Это он сжег Яремчу и охотился на Милу.
– Страшно на такого смотреть, – заметила Рейли.
– Мила знала, как с ними иметь дело. На ее долю выпало много тяжелой работы. Черт побери, замечательная девчонка. Снайпер, работала в одиночку, под огнем. И все же она всаживала пулю точно в центр груди, и больше этот тип никого уже не пугал. – Свэггер улыбнулся. – Лично я всадил бы пулю промеж глаз.
– Прошло столько лет, а это по-прежнему остается загадкой. Все эти люди, их подвиги, смерть. Что ими двигало? Многие ли из них сходили с ума?
И это была правда. И дело тут было не только в партизанской войне, которая может заставить порядочных людей творить зло. Свэггер это знал, он все это видел. Он подумал: «В партизанской войне я был с другой стороны. А если ты не испытал все на себе, то ни за что не прочувствуешь в полной мере ярость, отчаяние, бешенство, которое испытывает «правильный» солдат, сталкиваясь с врагом, наносящим удар ночью, растворяющимся среди деревьев, а на следующий день улыбающимся тебе и продающим кока-колу. Находя своих боевых товарищей с отрезанными носами и яйцами, ты начинаешь заводиться. Это выгребная яма, твою мать, кишащая пиявками, крысами и червями, и от нее исходит чудовищная жестокость, это точно».
Но здесь было нечто большее. Не просто отчаяние, вызванное потерями от партизан. Нечто более темное, более тревожное, массовое скатывание к убежденности в собственном превосходстве на каком-то надуманном основании, которое заставляло этих людей верить в то, что у них есть моральное право убивать. У них есть мандат мясника. Они стали самой смертью. После того как повидаешь много крови, кровь теряет какой бы то ни было смысл. Ломается какой-то предел, и больше никаких пределов не остается, и можно убивать, убивать и убивать. Рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, концентрационные лагеря – мелодия в одной и той же черной тональности.
