Ян Паулюс почувствовал, как в груди разгорается гнев, и хрипло ответил:
– Ты считаешь его трусом?
– Думаю, я бы тоже не прочь стоять на холме за милю от боя и посылать на смерть других, – по-прежнему со смехом сказал часовой, но в его смехе звучала едкая горечь.
– Я слышал, как он поклялся, что завтра будет впереди там, где бой будет самым жарким, – проворчал Ян Паулюс.
– Он так сказал? Это чтобы мы не унывали. Но когда «ли-метфорд» разорвет тебе живот, откуда ты будешь знать, где Ян Паулюс?
– Я тебе сказал, он мой родственник. Оскорбляя его, ты оскорбляешь и меня.
Гнев сжал Яну Паулюсу горло, и говорил он хрипло.
– Ладно. – Часовой встал. – Давай разберемся сейчас.
– Успокойтесь, дураки, – раздраженно сказал Карл. – Поберегите злость для англичан. – И уже спокойнее добавил: – Мы все встревожены и понимаем, что принесет завтрашний день. Отложите свою ссору.
– Он прав, – согласился Ян Паулюс, все еще задыхаясь от гнева. – Но когда мы снова встретимся...
– Как ты меня узнаешь? – спросил часовой.
– А вот как! – Ян Паулюс сорвал с головы широкополую фетровую шляпу и бросил к ногам часового. – Носи ее и дай мне свою взамен.
– Зачем? – удивился часовой.
– Когда ко мне придет человек и скажет: «На тебе моя шляпа», он на самом деле скажет: «Ян Паулюс Леруа трус!»
Тот улыбнулся, так что его зубы блеснули в свете костра, бросил свою черную шляпу на колени Яну Паулюсу и нагнулся за его шляпой. В это мгновение они услышали ружейный огонь, слабый, как треск сухих ветвей.
– Маузеры! – закричал Карл и вскочил, опрокинув котелок с кофе.
– Слева! – с болью прошептал Ян Паулюс. – Боже, помоги нам! Они пошли слева!
Звуки ружейных выстрелов стали громче, настойчивее; заглушая треск маузеров, басисто громыхнули «ми-метфорды».
– Спайон-Коп! Они на Спайон-Копе! – закричал Ян Паулюс, бросаясь вниз по тропе к лагерю в надвинутой на уши черной шляпе.
В это утро вершина Спайон-Копа была окутана тяжелым туманом, так что рассвет казался жидким жемчужным свечением. Мягкие бесформенные клочья клубились вокруг и оседали крошечными каплями на металле ружей.
Полковник Джон Ачесон завтракал сэндвичами с ветчиной, густо обмазанной острой приправой. Он сидел на камне в наброшенном на плечи плаще и методично жевал.
– Пока ни следа веселого старого бура, – бодро сказал сидевший рядом с ним капитан.
– Эта траншея недостаточно глубока.
Ачесон сердито посмотрел на неглубокую траншею, выкопанную в каменистой почве и до пределов заполненную отдыхающими людьми.
– Знаю, сэр. Но тут ничего не поделаешь. Мы дошли до скалы, и понадобился бы вагон динамита, чтобы углубиться на фут дальше. – Капитан выбрал сэндвич и опрокинул над ним бутылку с приправой. – До сих пор противник стрелял только снизу, бруствер укрывает от этого огня.
Вдоль переднего края траншеи был набросан вал высотой около двух футов. Жалкое укрытие для двух тысяч человек.
– Вам приходилось раньше бывать в этих горах? – вежливо спросил Ачесон.
– Нет, сэр. Конечно, нет.
– Почему же вы так уверены в том, где проходит фронт? В этом тумане ничего не видно.
– Что ж, сэр, мы на вершине. На самой высокой.
Но Ачесон раздраженно перебил:
– Где эти проклятые разведчики? Еще не пришли? – Он вскочил и в развевающемся плаще прошелся вдоль траншеи. – Эй, вы! Сделайте бруствер выше!
Несколько человек у его ног зашевелились и начали нерешительно поднимать камни. Долгий ночной подъем и стычка, в ходе которой они изгнали с этой позиции гарнизон буров, утомили их, и Ачесон слышал, как они недовольно ворчат у него за спиной.
– Ачесон!
Впереди в тумане показалась фигура генерала Вудгейта; за ним шли штабные офицеры.
– Сэр!
Ачесон торопливо пошел им навстречу.
– Ваши люди окопались?
– Насколько это возможно.
– Хорошо. А что противник? Ваши разведчики уже доложили?
– Нет. Они еще где-то там, в тумане.
Ачесон указал на белую стену, сужавшую их обзор до пятидесяти футов.
– Мы должны держаться, пока не получим подкрепления. – В тумане перед ними возникло какое-то шевеление, и Вудгейт остановился. – Это что?
– Мои разведчики, сэр.
Сол Фридман начал свой доклад еще с двадцати футов. С изменившимся от возбуждения лицом он спешил сквозь туман.
– Ложная вершина! Мы на ложной вершине. Истинная в двухстах ярдах впереди, а на нашем правом фланге подъем вроде небольшого холма, весь зарос алоэ, откуда простреливается вся наша позиция. Там повсюду буры. Проклятая гора кишит ими.
– Боже! Вы уверены?
– Полковник Ачесон! – рявкнул Вудгейт. – Разверните свой правый фланг к холму. – И, когда Ачесон ушел, негромко добавил: – Если успеете.
Он чувствовал движение в тумане, который впереди как будто рассеивал ветер.
Ян Паулюс стоял возле своей лошади. Туман капельками влаги осел в его бороде, и она сверкала красно-золотыми искрами. На каждом его плече висело по тяжелому патронташу, винтовка Маузера казалось в его огромных волосатых руках игрушкой. Разглядывая свою диспозицию, он
задумчиво выпятил подбородок. Всю ночь он гнал лошадь от лагеря к лагерю, всю ночь бушевал, ревел и гнал людей на Спайон-Коп. И теперь на склонах собралось пять тысяч бюргеров, а за ними дугой в сто двадцать градусов стояли пушки. От Грин-Хилла на северо-западе до обратных склонов Твин-Пикс на востоке у пушек стояли его артиллеристы, готовые обстреливать вершину Спайон-Копа.
«Все готово. Теперь надо заслужить право носить эту шляпу». Он улыбнулся, прочнее натягивая шляпу на уши.
– Хенни, отведи мою лошадь в лагерь.
Парень увел лошадь, а Ян Паулюс начал подниматься на вершину. Светало, и бюргеры на склонах узнавали его пылающую бороду и приветствовали:
– Goeie Jag, Oom Paul!
– Kom saam om die Rooi Nekke ye skiet ! [10]
– Уум Пол, мы только что дошли до холма Алоэ. На нем нет англичан.
– Вы уверены?
Слишком щедрый подарок судьбы.
– Ja. Они на обратном склоне горы. Мы слышали, как они копают и разговаривают.
– Из какого вы отряда? – спросил Ян Паулюс у людей в тумане.
– Каролина, – ответило несколько голосов.
– Идемте, – приказал Ян Паулюс. – Идемте все. Мы идем на холм Алоэ.
Они пошли за ним, огибая вершину; слышалось только шуршание сотен ног в траве. Они так спешили, что их дыхание паром вырывалось во влажный воздух. И вдруг перед ними показалась темная масса холма Алоэ – они перевалили через нее и исчезли среди камней и ущелий, как колонна муравьев, возвращающаяся в муравейник.
Лежа на животе, Ян Паулюс закурил трубку, мозолистым пальцем примял горящий табак, вдохнул дым и всмотрелся в сплошную белую завесу тумана. В наступивший неестественной тишине у него в животе громко заурчало, и он вспомнил, что не ел с середины вчерашнего дня. В кармане у него лежал кусок билтонга.
Лев лучше охотится на пустой желудок, подумал он и снова затянулся.
– Поднимается ветер, – прошептал кто-то рядом, и Ян Паулюс услышал шелест в алоэ над головой.
Алоэ ростом с человека, многоголовые зеленые канделябры, окрашенные золотым и алым, легонько кивали на утреннем ветру.
– Ja. – Ян Паулюс ощутил, как грудь его заполняет смесь страха и возбуждения, прогоняя усталость. – Начинается.
Он выбил трубку, еще горячую, сунул ее в карман и нацелил ружье вперед.
Ветер уносил туман, словно отодвигал перед горой занавес, как на сцене. Под кобальтово-синим небом, в золотых лучах ранней зари, впереди показалась круглая вершина Спайон-Копа.
Ее красную поверхность пересекал неровный рубец пятьсот ярдов длиной.
– Теперь они наши! – выдохнул Ян Паулюс.
Над примитивным бруствером траншеи, словно птицы на ограде, так близко, что он мог разглядеть ремни на подбородке и каждую пуговицу, на фоне более темной земли и травы отчетливо виднелись каски цвета хаки. А за траншеей, совершенно открытые от ботинок до касок, стояли или неторопливо передвигались в полной амуниции и с флягами для воды сотни английских солдат.
Несколько долгих секунд висела тишина, словно бюргеры, смотревшие в прицелы своих ружей на эту невероятную цель, не могли нажать на курки. Англичане слишком близки, слишком уязвимы. Какое-то всеобщее нежелание заставляло маузеры молчать.
– Стреляйте! – заревел Ян Паулюс. – Skiet, kerels, skiet [11], – и его голос долетел до английской траншеи. Он увидел, как всякое движение там неожиданно прекратилось – белые лица повернулись в его сторону, – и тщательно прицелился в грудь одному из солдат. Ружье подпрыгнуло у плеча, и солдат упал в траву.
Этот единственный выстрел разрушил чары. Загремели беспорядочные ружейные выстрелы, и застывший фриз одетых в хаки фигур под обстрелом пришел в лихорадочное движение. На таком расстоянии большинство бюргеров могли пятью выстрелами свалить четырех бегущих антилоп. За те несколько секунд, которые понадобились англичанам, чтобы лечь на дно траншеи, по меньшей мере пятьдесят из них упали на красную землю мертвыми и ранеными.
