Линда Фэйрстайн - Костяной склеп

— Конечно, там есть и то и другое. Но не по ее специальности. Вообще Катрина уже написала заявление о приеме на новую работу. Я дал ей рекомендательное письмо, вы можете и его увидеть в ее личном деле.

— Куда же она хотела устроиться? — поинтересовался Мерсер.

— В музей Макгрегора. Это в Кимберли, Южная Африка.

— У них разве есть отделение средневекового искусства? — спросила я.

— Ботаника. Археология. История культуры. Зоология. В основном естествознание. Там много науки, но никакого средневекового искусства. Это, конечно, было мое личное мнение, мисс Купер. Просто у Катрины очень хорошие перспективы в научном плане, а в нашей области конкуренция довольно жесткая. И поскольку все исследовательские программы по Средневековью ведутся лишь в европейских и американских университетах, она, стало быть, пускала на ветер десять лет учебы.

— Но ведь там ее дом, мистер Беллинджер, — возразила я.

— Ее мать умерла. Отец давным-давно о ней забыл. Катрина училась в Англии, ее друзья рассеяны по всему миру. Ее дом не там, не в Южной Африке. Она только-только начала обживаться здесь. — Беллинджер поднялся и принялся возбужденно расхаживать по кабинету. Судя по всему, он приложил немало усилий, чтобы отговорить Катрину от идеи покинуть Нью-Йорк. — Мы с Анной Фридрих все надеялись, что ее настроение улучшится и она поправится. Я даже обсуждал с Евой возможность перевести Катрину в центральное отделение Метрополитен, чтобы ей не приходилось ходить каждый день на работу через парк.

— Похоже, вы всеми силами старались ее удержать, — заметил Майк.

— Да, это так. Я даже предложил ей взять отпуск и поехать домой на праздники. Проведать отца. Хотел, чтобы она убедилась сама, что ей нечего делать в Кейптауне. Но сейчас я могу представить себе, в каком напряжении находилась Катрина, если все это время кто-то пытался ее убить.

Беллинджер после некоторого колебания посмотрел через стол на Майка и Мерсера.

— Я могу узнать, как она умерла?

— Вероятнее всего, отравление.

Беллинджер отодвинул стул, тяжело на него опустился и, запрокинув голову, стал изучать примостившуюся под сводами потолка горгулью. Последнее, что я от него ожидала услышать, это смех.

— Я так надеялся, что мышьяк тут ни при чем. У меня его столько, что можно перетравить всех.

— Вы имеете в виду, что деятельность Катрины Грутен в Клойстерс была как-то связана с мышьяком?

Прямой вопрос Майка привел Беллинджера в замешательство. Он заерзал в кресле.

— Нет. Не могу сказать, что ей приходилось с ним работать.

— Но многие из сотрудников музея действительно работают с мышьяком? — допытывался Чепмен.

Беллинджер подумал, прежде чем ответить.

— Нет, опять же не скажу, что много. Самое большее — четверо. Двое из них работают под моим присмотром. И все скажут вам, что именно я использую мышьяк больше всего.

— Вот как? И для чего?

— Я занимаюсь иллюстрированными манускриптами. — Беллинджер поднялся и подошел к одному из раскрытых томов, отодвинутых на край стола перед нашей встречей. — Со времен основания первых монастырей изготовление книг стало одной из главнейших задач, которую монахи выполняли для своей духовной братии. В каждом монастыре был так называемый скрипториум, где переписчики вместе с художниками делали копии классических текстов. А в нашем музее есть помещение — мы называем его «Сокровищница», — где находится уникальная коллекция рукописных книг.

Беллинджер взял одну из них в руки и поднес к нам.

— А это, пожалуй, наше самое ценное достояние. Вы, может, слышали название «Belle Heures»?

— Что-то знакомое по музейному каталогу.

— Эта книга упоминается в реестре герцога Беррийского,[51] датированном 1413 годом. Подобные книги монахи делали для могущественных покровителей и членов королевской семьи, которым полагалось молиться строго в установленные церковным каноном часы, как и в монастырях, — отсюда и название «книга часов».[52]

На двух страницах раскрытого им разворота я увидела тексты молитв, окаймленные рамкой из витиевато сплетенных золотых листьев. Изображение было воистину великолепно, а краски живые, яркие. Некоторое время я разглядывала этот раритет, после чего передала книгу Майку с Мерсером.

— Как же это чудо дошло до нас в таком отличном состоянии? — спросила я.

— Книги всегда хранятся лучше, чем, к примеру, гобелены. Их нельзя переплавить в слитки, как золотые украшения или другие предметы, поэтому грабители и воры не рассматривают их в качестве лакомой наживы. Но со временем любые краски блекнут, поэтому нам и приходится их реставрировать. Мне лично очень нравится эта работа.

— А что за материалы вы применяете? — поинтересовалась я.

— Мы все пытаемся делать по технологии, дошедшей до нас из Средних веков. — Беллинджер стал указывать на разные фрагменты богато иллюстрированных страниц. — Блестки на этих рисунках изготовлены путем растирания настоящего золота с медом и яичными желтками. Черная краска делается из угольных чернил. Синий краситель изготавливался несколькими способами. Дороже всего его было делать на основе ляпис-лазури или же смеси индиго и свинцовых белил, причем последний компонент является весьма опасным ядом. А желтого оттенка добивались добавлением аурипигмента. В самом начале монахи пытались получить эту краску, используя шафран, но она была недолговечна.

— А что такое аурипигмент?

— Соединение на основе мышьяка, детектив. Широко применяется при изготовлении краски желтого цвета. В нашей реставрационной мастерской, расположенной в подвале, этой краски достаточно, чтобы кого-нибудь убить.

— Но вы храните ее в безопасном месте? — уточнил Майк.

— Хотите знать, запираем ли мы ее на ключ? Конечно, нет. Наша скромная реставрационная мастерская для посторонних не представляет большого интереса. Кропотливая и часто незаметная работа привлекает не слишком много посетителей.

— Мисс Грутен имела доступ к мастерской? — продолжал расспросы Майк.

Беллинджер на секунду задумался.

— Разумеется. Но я не замечал за ней привычки лизать кисти, мистер Чепмен. — Он уже открыто злился на Майка.

— Ага, так же, как и Наполеон, разумеется, не жевал обоев.

— То есть? — переспросил сбитый с толку Беллинджер.

— В волосах Наполеона был найден мышьяк. В очень больших количествах. Высказывались предположения о том, что сторожа его попросту прикончили. Согласно самой безумной из гипотез его отравили, примешав яд к краскам, которыми были расписаны обои в комнате, где он жил во время изгнания на острове Святой Елены. А именно арсенит меди.

— Вероятно, это была зелень Шееле,[53] — уточнил Беллинджер. — Великолепная краска. Она есть и у нас. Однако мы ее используем крайне редко, поскольку ее изобрели гораздо позже той эпохи, которой занимаемся мы, и для наших экспонатов ее нельзя считать аутентичной.

— Именно потому нам так важно выяснить, где и с кем работала Грутен, — я решила закруглить нашу затянувшуюся беседу. Познания Майка о жизни корсиканского генерала были много больше, чем Пэта Маккинни в области юриспруденции, и если его сейчас не увести с его любимой темы, мы тут могли засидеться и до полуночи. — Полагаю, вы в курсе того, случались ли в музее пропажи этой краски?

— Этого я точно не знаю. Сотрудники заказывают все необходимое для работы непосредственно в Метрополитен. Спросите Пьера Тибодо. Спросите Эрика Поста. Спросите других медиевистов.

Его коллеги из основного отделения музея были следующими в списке тех, кого мы собирались допросить.

— Почему Тибодо? И почему Поста? — удивилась я.

— Уверен, что в кабинете директора находятся счета на покупку всех заказанных товаров. А пунктуальная мисс Дрекслер наверняка этот пункт держала под неусыпным контролем. В красках, лаках и растворителях содержится немало токсичных соединений. И мы, кстати, не единственные, кто занимается реставрацией старых предметов искусства, мисс Купер. В отделе европейской живописи Поста ведутся гораздо более серьезные, чем у меня, реставрационные работы.

Мне показалось, что Беллинджер пытается не столько перевести наше внимание на своих коллег, сколько показать нам тщетность наших поисков в заведении, где яды, оказывается, помогают реставрировать бесценные экспонаты, ради которых в музей приходит публика.

— Мы можем взять с собой копию личного дела мисс Грутен? — спросила я.

— Я уже подготовил ее для вас.

Открыв папку с конца, я прежде всего увидела заявление об уходе. Оно было датировано 24 декабря прошлого года. Текст был набран на компьютере, а на месте подписи стояла большая буква «К», выведенная почти с каллиграфической четкостью.