Беззаконие, страшное беззаконие по отношению к нему одержало окончательную победу. В глубине души Джозеф в течение всех пятнадцати лет надеялся, что страх и голод никогда не сделают с ним то, что они сделали с Волошиным. Но сейчас вдруг этот склон стал для него физическим воплощением несправедливости и беззакония. Гигантским обелиском, пригибающим Джозефа к земле.
Он не выдержал, рухнул на колени, и слезы брызнули из глаз. Оставалось только ждать неминуемой смерти.
ИТАЛИЯКатарина стояла на могиле бабушки, и ветер играл пышными черными волосами. Она встала сегодня рано, до зари, чтобы прийти сюда и положить цветы к урне с прахом покойной, прикрепленной железным кольцом к мраморному диску.
В этот утренний час на кладбище никого не оказалось. Ветер играл с дикими цикламенами, которые и принесла с собою Катарина.
Дедушка и бабушка лежали рядом. Она посмотрела на надпись и прочла:
Винченцо Киприани (1889–1944)
Роза Киприани (1892–1959)
Катарина никогда не видела своего дедушку, который умер до ее рождения. Но бабушка очень многое значила в ее жизни. Самое существование этой женщины уже многому могло научить, не говоря уже об ощущении покоя, которое всегда исходило от нее, вставшей преградой между жестоким внешним миром и детством Катарины. Но вот бабуля умерла, и Катарина почувствовала себя вдруг такой беззащитной. Никто уже больше не защитит ее так, как бабушка. И горе от этого ощущалось еще острее и казалось невыносимым.
Впрочем, бабуля никогда особенно не любила Катарину.
Девочка чувствовала это с самого младенчества. Первое ее ощущение в этом мире — ее никто не ждал здесь: дядя, страдающий туберкулезом, и сама бабушка. Словно тень покинутости простерлась над всеми ними.
Для остальной же родни — двоюродных братьев, сестер и других родственников — Катарина была объектом ненависти и неприязни. А после смерти бабушки именно на них легла забота о девочке, и тогда родственнички не нашли ничего лучшего, как написать Дэвиду Годболду.
Катарина не знала, что они это сделали, ей даже не приходило в голову, что родственники способны на такое. Она приготовилась после смерти бабушки работать на фабрике либо отправиться в приют.
Из двух зол сама Катарина предпочла бы фабрику, потому что знала, что по своему развитию во многом превосходит своих сверстниц. Жалованье давало бы ей самое желанное в ее маленьком мире — независимость. Потом можно было бы заняться и образованием. И в конце концов настанет день, когда Катарина свободно покинет эту дыру, где она была рождена, где царят стыд и бесчестье.
Весть о письме к отцу вывела Катарину из себя. Чтобы просить денег у него — да ни за что на свете. Ведь она ненавидела отца почти с самого рождения. Вновь о чем-то просить этого человека, чтобы опять натолкнуться на отказ. В течение пятнадцати лет ее семья второй раз обращалась к нему с просьбой.
Бабуля обычно старалась избегать разговоров о рождении Катарины. Она даже не упоминала о матери и всегда пресекала расспросы о ней на полуслове.
Роза Киприани была молчаливой женщиной с твердым характером, и внучка только раз увидела, как бабушка вышла из себя. Это когда ее сына Тео — дядю Катарины — отправляли в туберкулезный санаторий.
— Будь проклят этот клоун и его чертова война! — не выдержала Роза, имея в виду Бенито Муссолини. — Он забрал у меня все: мужа, дочь, а сейчас еще и сына!
Катарина знала, что болезнь Тео началась от раны, которую он получил на войне: туберкулез кости распространился по всему телу и уничтожал его.
Только в шесть лет Катарина услышала о своем отце. О нем с издевкой рассказал ей один из кузенов.
Выяснилось, что он был иностранным солдатом по имени Дэвид Годболд, который прятался во время войны в доме бабушки. Затем его схватили немцы и отправили в Германию. Но он оставил ее мать беременной, отказавшись жениться. Грех был наказан смертью роженицы, что воплощало, по мнению кузена, саму справедливость.
Вот тогда-то и началась ее настоящая ненависть. После такого рассказа Катарина полностью уверилась, что смерть матери лежит на совести некоего Дэвида Годболда, считающегося ее отцом. Впрочем, Катарина тоже убила свою мать, прокладывая себе дорогу к жизни и свету.
— Но я же ничего не могла поделать! Ничего! — кричала она, осознавая весь ужас происшедшего.
Позднее события стали проясняться и предстали перед девочкой во всей своей неприглядной наготе. Дэвида Годболда освободили, и он спокойно вернулся в Англию. Но он никогда даже не пожелал увидеть дочь.
Катарина узнала, что бабушка писала ему еще в 1945 году, напоминая о том, как трудно с продуктами и деньгами.
Но вместо отца ответили его адвокаты, запрещающие какие-либо дальнейшие контакты. Семье Катарины были высланы десять английских фунтов стерлингов. Деньги стали присылать ежемесячно, но только как знак признательности всей семье Киприани за предоставленное укрытие во время войны.
И ничего больше, хотя отец, как им стало известно, был богат.
Чувство ненависти к отцу росло в сердце девочки по мере того, как она все больше ощущала и свою собственную вину в смерти матери. Рана эта с годами не затягивалась, а становилась все глубже, боль — нестерпимее. Она вбирала в себя неисчерпаемую детскую ненависть. Но именно ненависть и оттачивала ум Катарины, который как острый меч стремился отсечь всю эту убогую действительность, окружавшую ее.
Ветер подул сильнее и разметал цикламены по мраморной плите. Катарина стояла и смотрела, как яркие лепестки, словно капли крови, лежали сейчас на камне. Потом повернулась и медленно побрела в школу.
СОВЕТСКИЙ СОЮЗУслышав треск, Джозеф поднял голову.
Это одна из елей на краю оврага начала падать — осевший на ее лапах снег стал клонить дерево, вырывая с корнем из земли.
Джозеф протер глаза и смотрел на дерево, а сердце готово было вырваться из груди. Дерево не сдавалось, держась из последних сил, его могучий ствол гнулся, как штандарт.
Но когда ствол прогнулся и повис над краем пропасти, дерево перестало падать, освободившись от лишнего снега.
— Давай! — не выдержал Джозеф. — Не останавливайся! Лети сюда! Лети!
Но все замерло.
Прошло около часа. Джозеф не отрываясь смотрел на край обрыва, а снег продолжал падать, покрывая хвою новым белым сугробом.
И тут движение возобновилось, корни вновь начали медленно вылезать из земли, и наконец, будто вырвавшись на свободу, ствол полетел вниз, увлекая за собой целый поток камней и снега. Ель упала не плашмя, а вертикально, уткнувшись верхушкой в дно оврага. Она оказалась такой большой, а корни ее — такими длинными и крепкими, что часть из них еще цеплялась за землю у края обрыва. Получилась огромная причудливая лестница.
Джозеф начал карабкаться по стволу, пробираясь сквозь снег и ветки, из последних сил совершая восхождение по лестнице, ведущей из ада.
АНГЛИЯДэвид проснулся с невыносимой головной болью и ощущением обреченности. Впервые они с женой спали в разных комнатах.
— О Господи, — прошептал он, вспомнив все. Растирая виски, Дэвид с трудом выбрался из постели.
Оставалось последнее — попробовать вернуть, пробудить вновь чувства жены. Эвелин не была такой чувственной женщиной, как Моника. Но в одном Дэвид был абсолютно уверен: ни одна женщина не может устоять перед его страстными ласками.
Подойдя к зеркалу, он взревел от отчаяния, увидев себя. Понадобилось минут десять, чтобы побриться. Он зачесал волосы у висков, прижег лосьоном порезы, надел халат и отправился в спальню к Эвелин. Дэвид вошел к жене без стука.
— Дорогая…
Эвелин, судя по всему, только что встала с постели и стояла у зеркала голая. Нагота жены поразила Дэвида: пожалуй, он уже несколько лет не видел Эвелин без платья и ночной рубашки.
— Прости. Я думал, что ты уже одета.
В зеркале он увидел ее холодный взгляд.
— Что случилось?
— То, о чем мы говорили прошлой ночью, это невозможно.
— Наоборот. Очень даже возможно.
Дэвид облизнул пересохшие губы. Тело Эвелин было великолепным, ладно сложенным. Он не сразу заметил, что не может оторвать взгляд от зеркала, в котором отчетливо был виден маленький, как у девочки, черный треугольник между ног.
— О, дорогая. Я знаю, я был плохим мальчиком и все такое. Но давай забудем. Ведь самое главное…
— Самое главное — что?
— Самое главное то, — Дэвид будто слегка протрезвел, — что эта затея может помешать моей карьере.
— Твоя карьера меня уже больше не интересует. Дэвид почти задохнулся от гнева.
