– Вполне естественно. Ведь она – мой психиатр.
– Она – единственный человек за стенами проекта, с кем вы за последние два месяца обменялись более чем полусотней слов.
Я удивленно спросил себя, так ли это.
– То же характерно и для профессора Вайс, – сказала Гели.
– Что вы имеете в виду?
– Она ни с кем не видится. Общается на работе и по поводу работы. В прошлом году ее сын умер от рака. После смерти мальчика муж оставил ее и вернулся в Нью-Йорк. Шесть месяцев назад профессор Вайс стала принимать приглашения коллег мужского пола. Ужин в ресторане, поход в кино и тому подобное. Максимум два свидания с каждым. А два месяца назад эти свидания вдруг вообще прекратились.
Это меня не удивило. Рейчел была женщиной требовательной и разборчивой. Такой не просто с ходу найти подходящего мужчину.
– Ну и что?
– Полагаю, профессор Вайс влюблена в вас.
Я рассмеялся – искренне рассмеялся. Впервые после того, как увидел бездыханное тело Филдинга на полу.
– Мисс Бауэр, к вашему сведению: профессор Вайс совершенно уверена, что я страдаю галлюцинациями. Возможно, я клинический шизофреник.
Это не смутило Гели.
– Вчера вечером она вас поцеловала. В доме Филдинга.
– Это был поцелуй соболезнования. Я был убит смертью Филдинга.
Гели мой ответ проигнорировала.
– Что вы рассказывали профессору Вайс о проекте "Тринити"?
– Ничего. И вы сами прекрасно об этом знаете. Думаю, все сеансы моей психотерапии записаны на пленку.
Мое предположение Гели подтвердила небрежным кивком – поразив меня откровенностью своего цинизма.
– Но влюбленные находчивы. Вот и вчера вечером у вас был несанкционированный контакт.
– Вчера вечером я впервые встречался с Рейчел Вайс вне ее кабинета. – Я сердито сложил руки на груди. – И я отказываюсь обсуждать этот вопрос. Рейчел Вайс не имеет никакого отношения к нашему проекту, ничего про него не знает и не узнает. А вы вторгаетесь в личную жизнь законопослушной американской гражданки, которая никогда не подписывала никаких обязательств, ограничивающих ее свободу.
С улыбкой удовлетворенной садистки Гели возразила:
– Когда речь идет о проекте «Тринити» – побоку неприкосновенность любой личной жизни. Согласно "Директиве номер 173 о национальной безопасности", мы вправе задержать профессора Вайс на сорок восемь часов – даже без права позвонить адвокату.
Тут я наконец потерял терпение и взорвался:
– Гели, да вы хоть знаете, что такое проект "Тринити"?
То, что я ненароком назвал ее по имени, стерло улыбку с ее губ, а мой вопрос поставил ее в неловкое положение и увел в глухую оборону. Признаться, что она не в курсе сокровенных тайн «Тринити», было унизительно. А не согласиться – значит рисковать быть с треском уволенной. Несколько секунд она жгла меня возмущенным взглядом, но в итоге промолчала.
Я решил, что незачем загонять ее в угол.
– Ну, – сказал я, делая примирительный шаг ей навстречу, – согласимся на том, что мне известна конечная цель проекта. И прежде чем вы не узнаете во всех деталях, над чем мы работаем и чем это может обернуться для человечества, – не торопитесь со слепым рвением выполнять любые приказы, как бравый немчик.
Я нашел ее болевую точку. Гели так напряглась, словно сейчас рванется мне морду бить. Я инстинктивно сделал шаг назад, горько сожалея о своих опрометчивых словах. Нет ничего глупее, чем нажить личного врага в лице Гели Бауэр! Это хуже чем глупо, это сродни самоубийству. Не исключено, что эта сучка собственными руками прикончила Филдинга. Тут я понял, что моя дурацкая задиристость именно от этого, – я подозреваю в ней убийцу моего лучшего друга.
– Ладно, разговор закончен, – сказал я, доставая из кармана автомобильные ключи. – Во вторник утром вернусь. А до тех пор пусть ваши доберманы-пинчеры держатся подальше от меня.
Я повернулся в ней спиной и пошел вон из комнаты.
– Профессор Теннант!
Я шел дальше.
– Теннант!!!
Я вызвал лифт. Когда дверь открылась, я вошел в кабинку – и тут же выскочил. Гели небось ничего не стоит нажать какую-нибудь кнопочку и превратить лифт в тюремную камеру. Впрочем, она и все выходы из здания может запросто блокировать… Ладно, лестница все равно как-то надежнее.
На лестничной площадке четвертого этажа мне вспомнился Филдинг в клубах табачного дыма. Англичанин курил, как заводская труба, прикуривая одну сигарету от другой. Но в здании «Тринити» курение было строжайше запрещено даже ведущим ученым. И федеральный закон ни при чем – просто у Питера Година была аллергия на табак. Но, всегда находчивый, Филдинг и тут не оплошал: нашел-таки укромное местечко, где он мог беспрепятственно предаваться дурной привычке. На четвертом этаже в лаборатории новых материалов имелась большая вакуумная камера, которую на ранней стадии проекта использовали для испытания новых материалов. Там в отличие от самой лаборатории и всех прочих помещений в здании не было датчиков дыма. О существовании этой теперь ненужной камеры все уже успели позабыть, а Филдинг для верности заложил вход в нее пустыми коробками. Когда я нигде не мог найти англичанина, я знал, что он в своей личной курилке.
Находясь в здании «Тринити» и опасаясь за свою жизнь, рассуждал я, Филдинг вряд ли стал бы держать при себе кристаллический брелок. Спрятать его в кабинете было бы глупо – найдут при обыске. А вакуумная камера находилась на расстоянии всего одного этажа – и он мог быть уверен, что рано или поздно мне придет в голову мысль пошарить в его "курительной берлоге".
Я свернул на четвертый этаж и зашагал к лаборатории. Из двери справа вышли два инженера из фирмы "Сан микросистемс" и посторонились, пропуская меня. Я им улыбнулся и пошел медленнее, дожидаясь, пока они свернут за угол. Наконец я юркнул в лабораторию новых материалов.
Как я и ожидал, здесь никого не было. Я быстро отодвинул коробки, закрывавшие стальную дверь. Страшноватая на вид черная вакуумная камера походила на декомпрессионную камеру для ныряльщиков: иллюминатор, железное колесо, при помощи которого задраивают большой люк. Я крутанул колесо – люк открылся, автоматически включился свет внутри.
С бьющимся сердцем я зашел в камеру. Еще недавно на широких полках было полно инструментов, тисков и зажимов, валялись куски материала, который здесь испытывали. Пусто. Даже сами полки пропали. Идеальная чистота – словно прошлись шлангом со сжатым воздухом. "Гели Бауэр успела поработать!" – решил я.
Если Филдинга угораздило спрятать карманные часы в этой камере, теперь брелок уже в чужих руках. Я проворно выбрался из камеры – готовый к тому, что в лаборатории меня с кривой улыбкой подстерегает Гели Бауэр. Но в комнате по-прежнему никого не было. Я вышел в коридор и, ни с кем не столкнувшись, благополучно добрался по лестнице до третьего этажа. Тут, у пульта охранной службы, меня ожидал "телесный контакт" с толстяком Генри.
Всякий выходящий из здания «Тринити» подвергался личному обыску: из здания не то что компакт-диск – клочок бумаги нельзя было вынести. Филдинг наверняка всякий раз хохотал в душе, когда Генри, с пыхтением проверяя каждый карман и каждую складку одежды, игнорировал кристаллический брелок часов.
Когда я подошел к столу, Генри что-то тихо говорил в микрофон на воротнике.
Я топтался у стола в ожидании обыска.
– Чего резину тянем, Генри? – сказал я нетерпеливо.
– Минутку, профессор.
Мое сердце бешено заколотилось. Кто там с ним говорит? Возможно, Гели Бауэр как раз отдает приказ: задержать Теннанта, не дать ему выйти из здания…
– Извините, я тороплюсь, – сказал я. – У меня деловая встреча.
Генри покосился на меня, затем сказал себе в воротник:
– Ну да, он тут, рядом со мной.
Ну, слава тебе Господи. Если Гели спрашивает, где я, это значит, что она не отслеживала мой путь через видеокамеры и о моем странном крюке в лабораторию новых материалов не знает. Но теперь она спешит сюда. Моя лимбическая система кричала: делай ноги! Хотя это глупо: далеко ли я убегу? У миляги Генри на пузе автомат, и вряд ли он будет колебаться, стрелять или нет. Однако мне стоило великого усилия воли не побежать по галерее в сторону свободы.
Генри внимательно слушал чей-то голос в своем ухе, и вид у него был смущенный.
– Это окончательное решение? – наконец спросил он. – Ну ладно, будет исполнено.
Он встал из-за стола. Я вдруг понял, что настал, возможно, момент истины. Если Генри положит руку на автомат, я должен не думать, а делать то, что подскажет инстинкт выживания. Я весь напрягся – не спуская глаз с его правой руки, готовый к мгновенному действию. Но Генри шагнул ко мне и стал, знакомо покряхтывая, опускаться на корточки, чтобы начать стандартный обыск снизу сверх.
