Какие же козни строил в этой глуши капитан всесильных органов и великий мистификатор? Ему бы на Лубянке в теплом кабинете сидеть да перспективную молодежь консультировать. Ему бы жить в трехкомнатной отдельной квартире где-нибудь на Котельнической, уплетать кремлевский паек и лечиться в правительственной клинике. Так нет же, Паскевич сам себе варил овсянку и развлекался картинами про доблестных советских шпионов, медленно загибаясь от рака легких, если не симулировал названную болезнь. А бубен он мне дал, конечно, не из любви к духовому оркестру, возрождение которого мечтал начать хотя бы с меня.
На вепря-оборотня, мне думалось, Паскевич тоже плевал с колокольни Ивана Великого. Бубен был поводом поскорее спровадить меня из дома старухи Белявской. Что-то она знала такое, во что Паскевич никоим образом не стремился посвящать залетных студентов, сочинявших безответственные повести. Что-то очень и очень важное о подлинной его миссии в Пустырях. Утром я действовал под влиянием эмоций. Самолюбие в обойме с отчаянием толкнуло меня на авантюру. Я хотел реабилитироваться в собственных глазах и хотел вернуть Настино уважение. Я хотел отомстить за ее отца. Хотел доказать Обрубкову, что годен к строевой. Хотел избавить село от печного ужаса. Рыцарем без страха и упрека хотел я стать. Ланцелотом Болотным. Что же, Настино уважение я вернул. В остальном, слушая речь Паскевича, уже сомневался.
— Нелепая случайность унесла жизнь боевого товарища Фаизова. Не на фронте он погиб, но и не и тылу. Схватка с преступником — тот же бой за мир и хижинах, как написал товарищ Сорокин на переходящей красной рубахе под номером двадцать семь. Инвентарный учет наших святынь — это не формальность. Это учет наших достижений и подвигов. Это есть бережное отношение к прямым уликам наших завоеваний, товарищи.
Гаврила Степанович подошел сзади к Пугашкину и тронул его за плечо:
— Нож нашли? Следователь вздрогнул.
— А, гражданин Обрубков! Вот вы где скрываетесь! — Он тут же напал на егеря с уязвимой стороны. — Вопрос: кто позволил убивать зверя ценных пород, и где лицензия?
— Это — два вопроса, — усмехнулся Гаврила Степанович.
— Очная ставка! — вспылил Пугашкин. — Ваш заместитель — браконьер и щенок! Сам бы не дерзнул!
Я приблизился вместе с Анастасией Андреевной, обнимая ее за талию, к могиле под рябиной. Настя вынула руку из бабушкиной муфты и залепила Пугашкину звонко прозвучавшую на морозе оплеуху.
— Видали? — обрадовался Тимофей. — Знай наших!
Щеки следователя зарделись, отчего внешность его в целом только выиграла. Обыкновенно землистый цвет его лица, приобретенный за годы протирания штанов на допросах, мог испортить аппетит даже заключенным после изнурительной голодовки. Не заднее место красит человека, это уж точно.
Докладчика уже никто не слушал. Все увлеклись назревшим конфликтом. Сама Евдокия Васильевна изволила оседлать свой медицинский чемоданчик в ожидании захватывающего зрелища.
— Пугашкин! — вмешался в инцидент разгневанный Паскевич. — Прекратите драку! Вон отсюда! Я с вами в машине поговорю!
Затравленно озираясь, Пугашкин побрел к грузовику.
— Посерьезней, товарищи! Вы не в клубе! — Паскевич окинул строгим взглядом собравшихся и вернулся к докладу. — Многие еще мешают нам строить счастливое детство. Многие прячутся за спиной советской власти. Будем искоренять. Взвод почетного караула, к прощальному залпу стройся!
Братья-танкисты разобрали гладкоствольную пирамиду, встали на краю могилы и прицелились в пасмурное небо.
— Равнение на жертву! — Паскевич поднял носовой платок, словно дуэльный секундант. — Прощай, дорогой наш товарищ Фаизов! Мир хижинам — война дворцам!
Последние слова его потонули в грохоте ружейного залпа. Вспугнутые вороны снялись с деревьев и, каркая, закружили над кладбищем.
— Что он сказал? — поинтересовался Тимоха, вытягивая из ружья пустые гильзы.
— Мир чижикам — война скворцам, — фыркнул Виктор.
— Товьсь! — Паскевич снова поднял платок.
— Скворцы весной прилетают, деревня! — Ребров-старший, заряжая по второй, смерил фотографа презрительным взглядом.
— Чижик-пыжик! — Тимофей рассмеялся. — Я одному долдону шапку спалил в заправочной! Клапан проверял!
После третьего залпа на кладбище въехала "Волга" Реброва-Белявского.
Оставив персональный транспорт, Алексей Петрович первым делом подошел ко мне и молча пожал мою мужественную руку. Откуда весь поселок успел проведать о моем беспримерном подвиге, до сей поры остается для меня загадкой.
— Опускайте! — распорядился Паскевич и, завершив таким образом официальную часть, приблизился к нашей группе.
Сломив мое вялое сопротивление, он обнял меня и трижды расцеловал.
— Витязь! — произнес он с чувством. — Лично буду ходатайствовать! С палашом и канистрой взял матерого! Какую смену воспитали, а?
Паскевич торжествующе оглядел собравшихся, и, ей-богу, глаза его светились гордостью за всех них. Настя, положив мне голову на плечо, улыбалась. Ее отец был отомщен — вот что имело значение, а болтовню своего начальника она и не слушала.
— Я хочу тебя, — прошептала она мне на ухо. — Прямо сейчас.
Обрубков наблюдал за происходящим с иронией. Паскевича он при этом как будто не замечал. Данное обстоятельство показалось мне очень странным. Прежде я не задумывался, отчего два старых боевых товарища избегали друг друга, и в самом ближайшем времени решил это выяснить.
Заметив, что братья-танкисты мнутся у могилы и медлят с погребением, Алексей Петрович окликнул Семена.
— В багажнике возьми, — бросил он презрительно, когда тот подскочил на зов хозяина.
— В багажнике! — крикнул брату Семен. Тимоха потрусил к "Волге".
— Есть! — Он поднял над головой ящик с водкой, словно футбольный кубок, вырванный в изнурительном финале.
Не дожидаясь продолжения торжеств, мы с Настей вслед за Гаврилой Степановичем вернулись к Никеше. Великан-лесничий с Чеховым так и не отошли от его могилы. Они уже разровняли холмик и водрузили деревянный крест, обложив его у основания хвойными ветвями.
Настя извлекла из брезентовой сумки четверть самогона и, расстелив на могиле чистое полотенце, выложила на него незатейливую закуску: холодные котлеты, лук и черный хлеб, нарезанный загодя. Затем она раздала нам граненые стаканчики, и мы выпили молча за упокой раба Божьего а, может, и не раба. Может, Никеша был самым свободным человеком из всех, кого я так и не узнал.
— А что, Гаврила Степанович, — прикурив сигарету, я осмелился на вопрос, давно меня занимавший, — верно ли в народе толкуют, будто ваша левая рука на погосте захоронена?
— Давно ль ты в народ наш ходить повадился? — Обрубков глянул на меня как-то со значением. — Участкового Колю Плахина все называли моей левой рукой. Андрей его этим прозвищем наградил: Левая Рука — друг индейца Гаврилы. Таких, как Плахин, поискать. Упорно свой долг исполнял и был уже близок…
К чему был близок участковый, Гаврила Степанович не досказал.
— Рядом с Андреем он лежит, отцом Настиным.
Изучая при свете настольной лампы обратную сторону бубна, я заметил на его обечайке изображения каких-то насекомых. Миниатюры эти, нанесенные, скорее всего, красной тушью при помощи тончайшего пера или подобной же кисточки, возбудили во мне живейший интерес. Когда надолго погружаешься в стихию недомолвок и постоянных инсинуаций, где господствует акустический и оптический обман, только мельчайшие детали позволяют тебе отличить замшелый камень от хищника, подстерегающего добычу. С некоторых пор я всему придавал значение и, как оказалось, не ошибся. Мастерство исполнителя, помноженное на царапины и трещинки, испещрявшие темное от времени дерево, лишали меня возможности рассмотреть рисунки и даже сосчитать их — так близко они были посажены — без увеличительного стекла.
— Откуда на тебе бабушкин свитер? — Настя дожидалась меня в постели. При этом она поднимала и опускала ноги, накрытые простыней. Казалось, нос белоснежной лодки плавно вздымался на волнах и резко нырял в пучину. Анастасия Андреевна делала упражнение, описанное в брошюре для беременных женщин.
— Ты меня будешь сегодня укачивать? — Одно и то же она никогда не спрашивала дважды.
— Разве тебя еще не укачало? — Отложив в раздражении бубен, я стал раздеваться.
— Опять все напутал. — Ее голос прозвучал за моей спиной снисходительно и ласково. — Это меня должно нервировать поведение будущего отца. Так в руководстве написано. Еще меня должно мутить, но не мутит. Приливы и отливы должны чередоваться. Где они?
Я нырнул под одеяло, и морская тема на этом закончилась.
