— Какой-то ты вялый сегодня, дохлый, а? Встряхнись, взбодрись, жизнь бьет ключом! — захохотал редактор.
— По голове, в основном по голове, — кивнул Касьянин и, склонившись над листком бумаги, вывел название: «Критикам нынче стреляют в затылок». Пренебрег он советом редактора, сознательно пренебрег. Знал, что Осоргину это не понравится, но понимал и другое — при желании редактор всегда может сам изменить название и написать все, что ему придет на ум.
Странное сумеречное состояние охватило Касьянина еще с ночи, это с ним случилось впервые, и он Даже не представлял, что такое бывает. Касьянин не знал, как поступить, кому позвонить, что предпринять. События прошедшей ночи, нелепая смерть Ухалова полностью лишили его жизненных сил. Он начал догадываться, да что там догадываться, к середине дня был уверен, что пуля, разворотившая затылок Ухалова, предназначалась ему, Касьянину.
Ночные признания Марины, ее дурацкие вопросы о револьвере, ухмылки, ворочающиеся в простынях голые бабы с мохнатыми письками, слепящий свет милицейских машин, девушка Наташа, прячущаяся от него за бетонной плитой, труп Яшки с переломленным хребтом... Все это ворочалось в его сознании, скомканное и перемешанное, а надо всем плавал кровавый труп Ухалова со страшной ямой вместо лица. Единственное, что неизменно приходило Касьянину в голову, — это пойти к ближайшему киоску и выпить стакан водки.
Не нашел в себе силы Касьянин вызванивать информации о происшествиях этой ночи, и, порывшись у себя в столе, он нашел несколько старых сообщений, которые в разное время забраковал из-за их обыденности — изнасиловали старуху, ограбили интиммагазин, который торговал искусственными бабами, членами, сиськами-письками и прочими предметами первой необходимости. Все это была рутина, без блеска и куража, но Касьянин, не дрогнув, отнес все это редактору.
Заметку об изнасилованной старухе назвал просто — «Девяносто пять — баба ягодка опять», а об ограблении магазина — «К ночи стало невтерпеж».
Но Осоргину понравилось. Он хохотал, утирал платочком слезы на глазах и тут же, ничего не исправляя, подписал обе информации в набор.
Когда открылась дверь и появилась улыбающаяся физиономия следователя, Касьянин нисколько не удивился. Оказалось, он все утро ждал его, был почему-то уверен, что Анфилогов придет обязательно. Ночью его не было, но утром, когда ему доложили о случившемся, он сразу понял, к кому надо идти — к Касьянину.
— Не помешал? — улыбнулся Анфилогов, показав ослепительно белые зубы, которые, казалось, для того и были предназначены, чтобы время от времени в кого-то вцепиться мертвой хваткой.
Касьянин в ответ лишь сделал беспомощный жест рукой, дескать, о чем разговор, всегда пожалуйста.
— А я смотрю, дверь приоткрыта, дай, думаю, зайду, напомню о себе, тем более что обещал заглядывать, верно?
— Было дело, — произнес наконец Касьянин первые слова и, с трудом поднявшись из-за стола, протянул следователю руку:
— Всегда рад.
— Жара, — сказал следователь, но рука его была, как всегда, прохладной.
— Лето, — откликнулся Касьянин, опускаясь в жесткое редакционное кресло.
— Как сегодняшний улов? — спросил Анфилогов, кивнув на стопку исписанной бумаги. — Разборки продолжаются?
— Набирают силу... Да вы садитесь, — Касьянин махнул рукой в сторону стула.
— Сяду, — Анфилогов придвинул стул поближе, на угол стола положил тощую свою папочку, на которую Касьянин всегда смотрел с легким содроганием, подозревая, что наполнена она сведениями о его непутевой жизни. Следователь положил руки на стол, сцепил пальцы и пристально взглянул на Касьяни-на. — Неважно выглядите.
— Ночь была, был рассвет...
— Представляю. Ну что сказать, Илья Николасвич... Я ознакомился со всеми протоколами, которые были составлены в эту ночь, видел снимки. Еще влажные, правда, их только сделали, но представление дают. Поговорил с людьми, побывал в морге, посмотрел на вашего приятеля Ухалова.
— И как он? — сам того не ожидая, Касьянин задал совершенно дурацкий вопрос.
— Лежит. И пока никуда не собирается.
— Простите, я что-то не то сказал...
— Бывает. Хочу задать один вопрос... Как вы себе объясняете все происшедшее?
— Бандитское нападение под покровом ночи...
— Цель?
— В таких случаях у нас принято стандартное объяснение... Немотивированное преступление.
— Чушь! — резко сказал Анфилогов. — Несколько часов на повороте дороги стояла машина, явно кого-то поджидая.
— Вы о ней уже знаете?
— Да, знаем. Но меня удивляет, что, оказывается, и вы о ней знаете?
— Один хороший человек рассказал.
— Кто?
— Да так... Случайный прохожий.
— Но вы можете его найти?
— Если уж очень прижмет.
— Прижмет, — заверил Анфилогов.
— Тогда найду.
— Так вот, что касается немотивированного преступления... Они дождались человека, который был нужен. Знали, что рано или поздно этот человек выйдет из дома на прогулку со светло-рыжим кокером, выведет своего любимца подышать воздухом. И в конце концов он его вывел. Но! — Анфилогов поднял длинный указательный палец.
— Это был не тот человек, — тихо произнес Касьянин.
— Да! О чем это говорит?
— Они не знали в лицо человека, который им был нужен... Они знали собаку.
— Правильно. Во всех трех домах, которые расположены рядом с пустырем, был только один светло-рыжий кокер-спаниель.
— И его звали Яшка.
— Как вы представляете дальнейшую свою жизнь?
— Понятия не имею. Скажите, а первое убийство, которое произошло на нашем пустыре... Оно уже раскрыто?
Анфилогов некоторое время сидел молча, и на лице его не было ничего, кроме бесконечного изумления. Следователь от растерянности склонил голову к одному плечу, к другому и наконец, справившись с растерянностью, усмехнулся:
— Ну вы даете, Илья Николасвич!
— Я сказал что-то не то?
— Да нет, все правильно... Первое убийство не раскрыто. Пока. Но у следствия есть очень хорошие, надежные зацепки, и мы уверены, что в самом скором времени раскроем это злодейство. Это сделать тем более необходимо, что первое убийство потянуло за собой второе, которое тоже не останется без продолжения.
— У вас уже есть подозреваемый?
— Да.
— Но вы еще никого не задержали?
— Тянем, Илья Николасвич, тянем И сам не знаю, почему.
— Может быть, не стоит тянуть, а?
— Не надо, Илья Николасвич, дразнить меня. Или, скажем, поддразнивать. Не надо.
— Не буду, Иван Иванович... Извините, я очень устал. Не поверите — еле сижу. Я даже не вполне понимаю все, что сам же и говорю.
— Это чувствуется. И тем не менее вам надо собраться. — Анфилогов помолчал. — Эти ребята... Вы догадываетесь, о ком я говорю?
— Да.
— Они еще не обнаружили своей ошибки.
— А они ее обнаружат?
— Обязательно. Это грамотные ребята. Такой конфуз с ними случился впервые.
Подобные вещи юристы называют ошибкой в объекте. Хотели взять одного, а взяли совсем другого. Бумагу вместо денег. Стекляшки вместо драгоценностей. И так далее. Ошибка в объекте.
— А вы говорили, что они тупые? — вопросительно произнес Касьянин.
— Добавляя при этом, что они еще и злобные. А злобность — это еще и ум, вам не кажется?
— Да, в этом что-то есть.
— Злобность заставляет искать, преодолевать, стремиться. Злобность не позволяет успокаиваться, она толкает человека на новые и новые поступки.
— Как мне быть?
— Не знаю... У вас есть время, но совсем немного. Вам надо быть чрезвычайно осторожным. Сверхосторожным. При том, что мы оба прекрасно понимаем — никакая осторожность вас не спасет, если дело дойдет до...
— Догадываюсь.
— Уезжать надо, Илья Николасвич.
— Прямо-таки немедленно?
— Лучше до обеда, чем после.
— Но это невозможно... Семья, ребенок, квартира, работа, деньги... Да что говорить, вы и сами знаете.
— Я вас предупредил и дал единственно верный совет — уезжать немедленно.
— Спасибо.
— Надеюсь, мы еще увидимся. У вас есть мои телефоны. И рабочий, и домашний. Прижмет — звоните. Будут новости — звоните. Что бы с вами ни произошло — звоните. У меня с этими ребятами свои счеты. — Анфилогов встал, пожал Касьянину руку, подмигнул заговорщицки, усмехнулся, показав невероятные свои зубы, и, подхватив со стола папку, шагнул к двери. Обернувшись на пороге, он повторил в который раз:
— Звоните.
Уже после того, как дверь за следователем закрылась, перед глазами Касьянина все еще стояла его ослепительная улыбка, ровный ряд неестественно белых, острых зубов.
— Надо же, — пробормотал Касьянин растерянно. — Анфилогов он, видите ли...
Иван Иванович он, видите ли... Разберемся.
* * *
Анфилогов Иван Иванович.
Человек он был странный, не в том смысле, что совершал непонятные или необъяснимые поступки, вовсе нет. Он был хорошим следователем, может быть, разве что слишком цепким, поскольку часто искал то, что искать вовсе не был обязан. К тому же и начальство частенько его удерживало, понимая, что не всегда, далеко не всегда правосудию требуется истина полная и исчерпывающая.
