Но здесь было нечто большее. Не просто отчаяние, вызванное потерями от партизан. Нечто более темное, более тревожное, массовое скатывание к убежденности в собственном превосходстве на каком-то надуманном основании, которое заставляло этих людей верить в то, что у них есть моральное право убивать. У них есть мандат мясника. Они стали самой смертью. После того как повидаешь много крови, кровь теряет какой бы то ни было смысл. Ломается какой-то предел, и больше никаких пределов не остается, и можно убивать, убивать и убивать. Рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, концентрационные лагеря – мелодия в одной и той же черной тональности.
– Мне бы хотелось верить в то, что не все поддались этому безумию, – наконец сказал Свэггер. – Ведь не все немцы подводили людей ко рву и расстреливали их, правда?
– Возможно, среди немцев изредка и попадались порядочные, – согласилась Рейли.
– Нам в нашей истории не помешает один порядочный тип. Бедная девочка потерялась в стране чудовищ. Когда же появится герой?
Чортков
В тылу советских войск
Июль 1944 года
«Тетушка Ю»[18] взлетела с аэродрома Люфтваффе под Ужгородом, на небольшой высоте двинулась на север и, заложив вираж, нырнула в брешь в Карпатских горах и взяла курс на Тернополь. Трехмоторный «Юнкерс» низко летел над украинской равниной. Летчики держали курс на Чортков, в десяти километрах за линией фронта, чтобы, добравшись до места десантирования, набрать высоту пятьсот метров и отправить ребят выполнять свое дело. С этим не должно было возникнуть никаких проблем, поскольку так далеко к югу от Москвы не имелось ни одного радиолокатора, самолеты Красной армии ночью редко поднимались в воздух, и даже артиллеристы-зенитчики в затишье перед наступлением, о котором все знали, стремились урвать дополнительные часок– другой сна.
Все, что осталось от боевой группы фон Дреле, поместилось в один самолет, хотя внутри фюзеляжа из гофрированного алюминия и было тесновато. Ребята сидели плечо к плечу напротив друг друга через узкий проход. На головы они надели каски «Фаллширмъягер», без характерного тевтонского ободка сзади, отчего те напоминали кожаные шлемы, которые нахлобучивают на голову нелепые американцы, играя в игру, по какому-то недоразумению именуемую ими футболом. Вся боевая группа была в выцветших маскхалатах, прозванных ребятами «мешками с костями», с мягкими наколенниками и высоких ботинках на шнуровке – обязательное требование, если не хочешь, чтобы обувь слетела с ног, пока ты болтаешься под куполом парашюта высоко в воздухе. У всех на ремнях висели автоматические винтовки ФГ-42 и автоматы СТГ-44. На особом нагрудном ремне, похожем на хомут, были горизонтально закреплены подсумки с магазинами, в каждом из которых было по двадцать винтовочных патронов калибра 7,92 мм или по тридцать «промежуточных» патронов того же калибра. За спиной находился ранец с парашютом РЗ-20, что создавало некоторые неудобства при сидении, хотя если ты собираешься выпрыгнуть из самолета, то вполне можешь и потерпеть. На груди красовалась эмблема воздушно-десантных войск: стилизованный золотой пикирующий орел в серебряном венке, нашивка за семьдесят пять боевых заданий, вещмешок, наполненный гранатами М-24. С полной выкладкой каждый из солдат весил целую тонну.
Одни курили, другие просто сидели, уставившись в пустоту. Прочитать выражения лиц было непросто, поскольку все вымазались жженной пробкой и теперь напоминали очень плохой ансамбль певцов, которых загримировали под негров, готовых душещипательно затянуть какой-нибудь блюз. На самом деле это уже была не боевая группа, в том большом военном значении слова, которое вызывает в памяти дивизии, полки и батальоны, и сейчас она именовалась так лишь по привычке, ради удобства. Теперь это скорее был взвод: один офицер, один унтер-офицер и тринадцать рядовых. Но ведь нельзя сказать «боевой взвод», это прозвучит нелепо, а десантники ценили себя очень высоко.
Это были поджарые молодые мужчины с суровыми лицами мумий. Большинство из них четыре года назад высаживалось под началом фон Дреле на Крит. Некоторые затем служили год вместе с ним в Италии. И вот уже два года они находились в России. Почти все уже получили ранения и вернулись в строй, и практически у всех на счету имелись десятки, если не сотни убитых врагов, взорванных сооружений всех мыслимых типов, уничтоженных танков и других бронированных машин. Каждый мог с завязанными глазами за семь секунд выполнить неполную разборку ФГ-42, с расстояния сорок метров бросить гранату в дверь проносящегося мимо железнодорожного вагона, перерезать человеку горло одним движением ножа или спасти диктатора, содержащегося в плену высоко в горах[19]. Эти ребята прекрасно знали свое дело и представляли собой все, что осталось от 21-го воздушно-десантного полка легендарной 2-й воздушно-десантной дивизии рейха.
И еще ребята были сыты по горло всем этим дерьмом. Действительно, три с половиной года ожесточенных боев, кто бы смог это вынести? Один из них был ранен шесть раз, большинство четыре– пять раз. Сам фон Дреле четырежды валялся в госпиталях: один раз на Крите, один – в Италии и дважды в России.
Командир сам не мог точно сказать, кто он, капитан или майор, поскольку ему уже давно обещали повышение, но бумаги, по всей видимости, где-то затерялись, хотя на самом деле его это нисколько не волновало. В «зеленых дьяволах» все обращались друг к другу по имени и на «ты» и каждый знал своих начальников в лицо. Кроме того, у фон Дреле имелось много медалей, хотя он и не смог бы сказать, каких именно. Когда-то его физиономия красовалась повсюду, он, как кому-то казалось, олицетворял со бой идеал и, если так можно выразиться, являлся немецким Эрролом Флинном[20], с потрясающе красивой внешностью, полоской рыжеватых усиков и вьющимися светлыми волосами. Форма носа и скул словно была рассчитана с помощью логарифмической линейки, и на всех фотографиях он получался неизменно великолепно. Фон Дреле был очень привлекательным, но он еще умел воевать.
Он привык к известности, к тому, что его любят, им восхищаются. До войны он был гонщиком в команде «Мерседес» и в 1938 году в возрасте двадцати одного года на Гран-при Монако финишировал третьим, на «Серебряной стреле», стремительной ракете на колесах. Фон Дреле обожал щекочущую нервы скорость, которая позволяла ему полностью показать невероятную координацию зрения и моторики рук, деятельный ум, молниеносные рефлексы, необычайную прозорливость и безумную храбрость. По этим же самым причинам он любил войну, по крайней мере первые три года.
– Карл, как, по-твоему, долго еще? – спросил у него оберфельдфебель Вилли Бобер.
Подняв руку, фон Дреле взглянул на часы, какие носили итальянские аквалангисты. Сам он предпочитал их, исходя из предположения, что раз они ходят под водой, в бою тоже не должны подвести.
– На моих четверть второго. Кажется, фон Бинк говорил, что к месту выброски мы прибудем ориентировочно в половину.
– Не помню, – признался Вилли. – Я его не слушал.
– Я тоже его не слушал. Что на этот раз, мост или железнодорожная станция?
– Гм, – задумчиво пробормотал Вилли Бобер, – пожалуй, лучше спросить у ребят.
Ребята рассмеялись. Они любили эту игру – притворяться, кто невнимательнее всех отнесся к заданию. Бывало, эти шутки случайно слышал кто-нибудь из старших офицеров, принимая все за чистую монету. Как-то раз фон Дреле пришлось идти к генералу, чтобы с Бобера сняли несправедливые обвинения.
Разумеется, все прекрасно знали, что делать. В Чорткове находился трехпролетный мост через реку Серет, и по этому мосту Советы перебрасывали, хоть и со свойственной им скупостью, свежие части для наступления, которое должно было начаться через неделю. У люфтваффе не имелось ничего, кроме скромных транспортных тихоходов наподобие «тетушки Ю», так что разбомбить мост было нечем, а артиллерия до него не доставала. Сюда должны были перебросить 2-ю гвардейскую армию, в составе которой имелось шесть танковых дивизий, всего около шестисот Т-34 и самоходных орудий, готовых идти в бой. С четырьмястами танками, которые уже находились на этом берегу Серета, 14-я мотопехотная дивизия фон Бинка и 12-я танковая дивизия СС Мюнца еще могли как-то справиться, но тысяча им уже была не по зубам. Следовательно, мост требовалось взорвать.
Достав фляжку, Бобер открутил крышку.
– Шнапс. Очень хороший. Прислала одна девушка, с которой я познакомился, когда в последний раз был в отпуске, тысячу лет назад. Каким-то образом он дошел сюда, – сказал он, протягивая фляжку фон Дреле.
– Ах да, забвение. Очень помогает. Ты отличный солдат, Вилли!
Отхлебнув глоток, фон Дреле отправил обжигающую жидкость по горлу. Прекрасно, кувалда ударила по голове, утихомиривая натянутые нервы, слегка туманя приглушенный свет в салоне самолета, смягчая вибрацию трех двигателей «тетушки Ю».
