– Никто не должен этого знать. Собственно, никому и не надо знать, что этот ребенок от меня.
Бетти встала из-за стола и подняла руку.
– Ты меня пугаешь, Генри. Собственно, ты всегда внушал мне страх. Но в одном ты можешь быть уверен: этот ребенок появится на свет. Он родится, и его отцом будешь ты – хочешь ты или нет. Решай, как ты к этому отнесешься, я не стану создавать тебе лишних проблем. Если хочешь, я буду молчать о твоем отцовстве.
– Сейчас ты несправедлива ко мне, Бетти. Я хочу этого ребенка, я его уже люблю.
Бетти открыла сумочку. Генри на всякий случай отклонился, решив, что она сейчас достанет газовый баллончик. Но Бетти лишь заглянула в сумочку и снова ее закрыла.
– Что ты искала? – раздраженно спросил Генри.
– Меня сейчас вырвет.
– Полиция ничего не знает. У нас вообще нет никаких проблем. Нам просто не надо ничего делать, вообще ничего, понимаешь?
– Генри…
– Да?
– Твоя жена все знала, и не от тебя. Ты ни слова не говорил ей о наших отношениях. Ты вообще никогда ничего не рассказываешь.
Бетти откинула со лба прядь волос. В своем бешенстве и разочаровании она была просто великолепна. «Почему я всегда больше всего хочу ее, когда она на взводе?» – подумал Генри.
– И еще одно. На прощанье твоя жена сказала: «Мы должны любить Генри, но не должны его знать». Однако я не представляю, как это делается, и сомневаюсь, что смогу так тебя любить.
Бетти повернулась и пошла прочь. Он смотрел ей вслед без сожалений, но с уважением. Она показала настоящий класс. Сейчас Генри не интересовало, куда она пошла, ему было неинтересно, вернется ли она. Сейчас его больше занимало другое: на самом ли деле Марта с самого начала знала о его амурных делах с Бетти, но при этом не меняла своего к нему отношения? Как она могла с этим мириться? До последнего момента дружеские отношения, освещавшие их любовь, оставались прежними. Они жили, как всегда, а потом вдруг Марта поехала к сопернице. Для того чтобы попить с ней чайку? Ты догадываешься, чем это кончится? Марта написала этот вопрос карандашом под последней фразой последней законченной главы. Что это было: предостережение, угроза, пророчество? Генри не знал ответа. Он всегда уставал от подобных раздумий. Пуля уже летит, и времени на размышления нет. Он раздраженно бросил надкусанный ломтик картошки на ковер и поискал глазами официанта.
Сидя в кресле возле колонны, Гонория Айзендрат видела, как Бетти, зажав под мышкой сумочку невероятно пестрой расцветки, торопливо шла через фойе к мраморной лестнице, ведущей в дамский туалет. Лицо Бетти было покрыто мертвенной бледностью. Она плакала. Не виляя, как обычно, бедрами, она почти скатилась вниз по ступенькам. Наверное, с ней случилась какая-то неприятность.
Гонория только что вышла из душного и тесного конференц-зала на первом этаже отеля, чтобы выпить кофе с ликером. Этот так называемый семинар по нумерологии оказался сущим фарсом по аптекарским ценам. За такие деньги можно было ожидать чего-то лучшего, чем болтовня какой-то толстой, как свинья, тетки с указкой, которая несла что-то о связи номера телефона с характером и прочую чушь. Кто может в это поверить?
Гонория надеялась встретить на семинаре духовно развитого человека, с которым можно было бы обсудить значение карты с башней, шестнадцатой из великих тайн Таро. Эта карта выпала ей второй раз подряд. Это должно было что-то значить. Но на семинаре оказались лишь невежественные самозванцы.
Как знают все посвященные, карта-башня – это трагическая карта. Молния с черного неба бьет в башню; юноша и его возлюбленная падают замертво. Карта свидетельствует об уничтожении и новом начале, то есть о раздробленности и ограниченности бытия. Игнорировать пророчество Та-ро – это величайшее легкомыслие. Но иногда знаки предшествовавших событий остаются сокрытыми и недоступными прозрению. Именно поэтому надо быть готовым ко всему и, напрягая внимание, искать значимые знамения в сутолоке и хаотичном нагромождении обыденных дел повседневной жизни.
Гонория, оставив на столе недопитый кофе и крупную купюру, взяла сумочку и пошла по небесно-голубому ковру туда, откуда только что вышла Бетти. «Если там окажется Мореани, значит, карта сказала правду, и я уволюсь».
За столиком в углу сидел Генри Хайден и нервно теребил рукав рубашки. Бедняга был бледен; Гонория явственно прочитала знаки боли и страдания на его лице. Как невыносима, должно быть, для него утрата любимой жены. «На свете нет ни одного человека, который будет так искренне оплакивать мою смерть, и это полностью моя вина», – подумала Гонория. Ей захотелось подойти к Генри, обнять его, утешить, но в это время у столика появился официант. Генри рассчитался, и в этот момент Гонория, перехватив его взгляд, решила воздержаться от соболезнований.
Естественно, не существует никакой связи между суммой цифр телефонного номера и скрытыми свойствами характера, но встреча в отеле не может быть случайностью, она только кажется случайной неискушенному наблюдателю. Здесь, в углу устричного бара, Гонория поняла, что судьбоносный поворот, о котором предупреждала башня, уже свершился. Прежде чем Хайден успел ее заметить, Гонория Айзендрат уже вернулась на свое кресло, откуда было превосходно видно все фойе, и закрылась газетой.
Генри вышел из бара. Пожав руки нескольким посетителям, он подписал у стойки отеля пару книг, поговорил с постояльцами. Бетти не выходила. Вскоре Генри, ни разу не обернувшись, вышел из отеля один.
Как он энергичен, восхитилась Гонория. Широкие плечи, атлетическая фигура, как обычно, произвели на нее большое впечатление. Сердце, остановись или разбейся. Она очень хорошо помнила эту фразу из романа «Особая тяжесть вины». До знакомства с Генри Гонория думала, что литератор должен ходить сгорбленным под тяжестью своих мыслей. Его давит внутренняя сила, разрывают душевные противоречия, и писатель влачится по миру, неся этот страшный груз. Истинный художник всегда болен, говорил Фернандо Пессоа, который всю жизнь ожидал падения в бездну. Слепой Борхес спорил с Божественной иронией в бесконечной библиотеке символов. Однако Генри Хайден сохранил спортивную форму, был воплощением дисциплины и самоконтроля и одновременно сказочным художником.
Купюра по-прежнему лежала рядом с недопитым кофе. Гонория прикинула, сколько времени ей надо работать, чтобы столько получить, и поменяла купюру на более мелкие деньги.
В третьей кабинке слева кого-то сильно рвало. Спуск воды, рвота, потом все сначала. Гонория сразу уловила запах ландыша, а в щели под дверью кабинки увидела знакомую пеструю сумку. Она вошла в кабинку, подняла крышку унитаза, задрала юбку – лишь для того, чтобы воспроизвести нужные звуки. Между приступами рвоты слышался тихий плач, больше похожий на детское хныканье.
Это был настоящий подарок, сладкая награда – вторгнуться в интимную жизнь соперницы. От радости Гонория едва не забыла спустить воду. Смерть жены Хайдена могла, конечно, поразить и эту падаль, но на истинные чувства она все равно не способна. Должно быть, между ними произошло нечто, достаточно драматичное для того, чтобы заставить ее плакать, а его уйти. Радуясь, Гонория слушала, как ее соперница кашляла, наверное, плюясь кровью, а затем вышла из кабинки, чтобы прополоскать в умывальнике рот.
Надо было выждать время, которое каждая женщина тратит на то, чтобы поправить перед зеркалом прическу. Гонория принялась рвать туалетную бумагу и еще раз спустила воду. Маскировка была безупречной. Потом наконец раздался стук каблуков. До Гонории донесся стук закрывшейся двери. Подождав еще минуту, она вышла из кабинки, готовая к тому, чтобы встретить Бетти, если та не вышла из туалета, а решила ее подстеречь. Надо будет разыграть удивление, перекинуться с ней парой фраз. Но в туалете было пусто. Соперница ушла.
В мусорном ведре лежала пустая упаковка метоклопрамида. На пачке было написано: «Не для продажи», а ниже красовалась печать гинеколога. Инструкции в пачке не было. Гонория порылась в ведре, но не нашла ничего, кроме накладных ресниц, грязных гигиенических салфеток и использованной губной помады.
В аптеке недалеко от отеля Гонории Айзендрат объяснили, что в первом триместре беременности метоклопрамид противопоказан и его лучше не принимать. Но многие беременные женщины, сказала женщина-провизор, сделав озабоченное лицо, тем не менее все равно его пьют. Ее и саму страшно мучила тошнота – это проклятье будущих молодых мам.
Гонория Айзендрат поехала домой на автобусе. Она сошла на одну остановку раньше, чтобы пробежать до дома пешком. В прихожей она торопливо переобулась, налила попугаю воды, бросилась животом вниз на диван, прижалась лицом к подушке и испустила дикий вопль.
Небритый, без передних зубов, Обрадин выглядел как тыква на Хеллоуине, но тыква бородатая. Большую часть времени он курил у открытого окна спальни на втором этаже своей лавки, демонстрируя всем прохожим свой щербатый рот и глядя на невидимое за фасадами домов море. Между тем в деревне продолжали судачить о возможных причинах его припадка. Хельга молчала, как кремень, чтобы не лить воду на мельницу слухов. Некоторые намекали на шизофрению, другие, правда, утверждали, что у него в мозгу что-то лопнуло. Во всяком случае, все это были чистые спекуляции.
