— Тогда крепкий бульон! — Китаец открыл саквояж и разложил на столике инструменты. — Мясо можно! Все можно!.. Лучевая кость не задета. Неделю можно лежать и можно уколы. Пенициллин.
— Уколы умеешь делать? — Руслан обернулся к Серику, томившемуся в коридоре.
— Фига умеет, — подсказал Серик. — Он от этого в клинике два года лечился.
— Пусть Фигнер! — согласился Руслан.
Носатый, медлительный в движениях Фигнер был сменщиком Серика. В свою очередь он являлся в сауну ни свет ни заря и гонял сам с собой шары на бильярде. Более прочих ударов Фига предпочитал отрабатывать прямые, судя по непрестанному сухому треску, долетавшему в мою комнату через все стены. Жил Фигнер на улице 1812 года, о чем сообщал не без некоторой гордости всем подряд, намекая прозрачно на свое родство с прославленным партизанским героем.
— Можно терпеть, — разрешил доктор Чен, очищая мою огнестрельную рану и обрабатывая входное отверстие перекисью. — Русские могут терпеть. Они почти как мы.
Стиснув зубы, я дождался окончания процедуры — китаец ловко в два приема зашил рану нитками — и поблагодарил Чена за хлопоты.
— Вы еще молодой! — сказал Чен. — Когда будете старый, приходите! Чен знает секреты!
Для убедительности он закатил глаза и поцокал языком. А затем вдруг озорно подмигнул и, подхватив саквояж, засеменил к выходу. В дверях он чуть не столкнулся с Проявителем. Отступив на шаг, Чен сложил вместе ладошки и отвесил Матвею Семеновичу, словно живому воплощению бога Вишну, глубокий поклон.
— Если температура не уйдет, можно звонить! — объявил он нам с Русланом.
И удалился, насвистывая арию из оперы «Паяцы».
Матвей Семенович проводил его сердитым взглядом.
— Шут гороховый! — сказал он так, чтобы Чен его услышал.
Двое старых плутов, судя по всему, друг друга не жаловали.
— Мошенник! — Проявитель сел рядом со мной на диван. — Он вас еще не омолаживал древними порошками Шамбалы?!
— Ну, мне пора. — Руслан, пряча улыбку, отвернулся. — Ты, Саня, лежи смирно. На дверях охрана. Мышь не проскочит.
После его отбытия мы с Матвеем Семеновичем пошептались, и спустя три дня на мое одеяло легла пачка фотоснимков.
— Это Галемба! — Проявитель постучал ногтем по изображению тучного мужчины, выходящего на тротуар из микроавтобуса. — Это — улица Поварская, бывшая Воровского! Вот за этой аркой со двора вход в ЧОП «Близнецы». Там опасно было снимать! Шныри и камеры наружного наблюдения! Из окон подъезда напротив деревья мешают.
— Ничего, — сказал я. — Это лишнее. Вы и без того отработали, как суперагент.
Польщенный Матвей Семенович продолжал сообщать результаты разведки:
— Галемба всегда приезжал к восьми ноль-ноль. Уезжал в разное время. Вчера до ночи сидел. Людей в «Близнецы» заходит много. Кто сотрудник, а кто посетитель — невозможно разобрать.
— Так вы что же?! — удивился я. — Три дня там безотрывно сами слежку вели?!
— Зачем сам? — возразил Проявитель. — Я снимок знакомому показал, бывшему вохровцу! Он человек праздный, да и языком зря не чешет. Толковый человек! С вашими-то, Саша, деньгами я, если надо, целую армию найму!
— Не надо, — умерил я пыл Матвея Семеновича. — Вы лучше вот что... А другого Галембы там не появлялось?! Ну или кого-нибудь на него похожего?!
— Похожего не было, — твердо сказал Проявитель. — Был кто-то похожий на депутата этого... Знаете?!
— На Раздорова! — определил я без тени сомнения.
— Верно!
«Почему же ты «Близнецами» свою шарашку назвал? — Я рассмотрел фотографию Галембы. — Не случайно! Как пить дать, не случайно! Тебе подобные обожают символику. Надобно проверить, нет ли у тебя тоже филиала завалящего где-нибудь на невских берегах».
Адрес ЧОП «Близнецы», благодаря связям Руслана, я выяснил быстро. «Близнецы» обслуживали ряд солидных коммерческих структур, не последнее место среди которых занимал и «Третий полюс». Репутация у охранного предприятия была достаточно скверной, но кто-то очень влиятельный помогал им сохранить лицензию и вообще отмазывал, по словам Руслана, от прокурорских наездов. Я даже догадывался кто.
— Вы, Матвей Семенович, лучше заплатите своему толковому .человеку, сколько сочтете нужным, и пусть он больше на Поварской не светится. — Я сложил снимки в конверт из-под фотобумаги. — Все, что нам надо, мы уже знаем.
— А может, Галембу этого до дома проследить? — предложил Проявитель. — У меня «Москвич» на ходу!
— Ни в коем случае, — погасил я его инициативу. — Забудьте об этом. Они скорее сами вас до дома проследят.
— Понял! — Он встал и, простившись, отправился колдовать в лабораторию.
Я заказал ему изготовить новый паспорт, каковой в ближайшем будущем очень мне мог понадобиться. Фамилию я себе выбрал простую и скромную: Березовский.
На смену Матвею Семеновичу пожаловал Фигнер — неизменно в белом халате и с никелированной баночкой в вытянутых руках. Подносил он ее торжественно, будто хлеб-соль.
— Машинка! — Фига снял с баночки крышку и предъявил мне ампулу пенициллина. — Кайф!
Уколы он даже в мягкие ткани делал профессионально. Наркоман со стажем, подобно завязавшему алкоголику в обществе пьяных, испытывал при этом заметное возбуждение.
— Ну как?! — прошептал Фига, прижигая место укола ваткой со спиртом. — Вставило?
— Еще бы! — поделился я своими ощущениями.
И довольный Фига бесшумно удалился. А я попробовал как-то разработать стратегию дальнейших поисков и систематизировать имеющиеся в наличии данные.
Белых пятен в моей схеме оставалось хоть отбавляй. Заполнить их без постижения причин гибели разношерстной группы сотрудников «Дека-Банка» ни теперь, ни впредь не представлялось возможным. И причины, похоже, надо было искать в самом списке, поскольку заинтересованная сторона выкладывать мне их явно не собиралась. Что-то подсказывало мне: здесь больше чем только перечисление потенциальных и уже состоявшихся жертв. Иван Ильич, быть может, сам того не ведая, оставил мне ключ. Всего-то и надобно, что как следует изучить его бородку и отыскать замочную скважину, в которой он повернется. Где-то есть эта покрытая паутиной скважина за нарисованным очагом. Итак, я на ощупь, словно слепой, взялся за «бородку». Согласно моему представлению, персоны, записанные в реестр Штейнберга, имели достаточно разный калибр. Если, скажем, Яновский, Семенов, Трубач, Половинкина, Шавло, Лернер и ваш покорный слуга по служебной шкале располагались на нижнем уровне от клерков до охранников, то Варданян, Шумова, Матвеева и Вирки входили в руководящий состав. К какому разряду принадлежали Краюхин, Четверкин и Вайнштейн, я пока не ведал. Пока они оставались для меня господами икс. Далее обращал на себя внимание способ казни. Здесь, опять же с натяжкой, наблюдалась известная закономерность. Двое из первой группы были застрелены. Меня тоже стремились не четвертовать, не отравить, не удушить, а именно застрелить. И хотя Музыкант со своим опричником пытались разделаться со мной в гараже более изощренным способом, это явно был их личный почин. Картину портили Яновский и Половинкина. В большей степени Яновский, сгоревший в собственной машине. Но так ли добросовестно изучались его останки? Да изучались ли вообще? Такая мелочь, как дырка от пули в обугленном туловище, запросто могла быть пропущена патологоанатомом за приличное вознаграждение. Что до руководящей части списка, то здесь царило разнообразие: висельница, утопленник и зарезанный в подъезде Варданян. Возможно, в таком индивидуальном подходе таился чей-то иезуитский умысел. А возможно, и нет. Зато совершенно определенно во всех случаях вплоть до моего прослеживалась строгая хронология: Яновский, Шумова, Половинкина, Семенов, Вирки и Варданян последовательно скончались или исчезли через известные промежутки времени. Причем Трубача мариновали без видимых оснований четыре месяца в заключении. Из этого напрашивался вывод, что умереть он был должен в свой день и час. На мне убийства останавливались. Вернее, на Варданяне. Но Варданяна зарезали, только когда Игорь Владиленович сотоварищи доложили наверх о моем устранении. Кроме того, объясняя мотивы плохо подготовленных и поспешных действий со стороны «полярного фронта», Музыкант признался, что им платят за скорость, а не за количество. Из всего вышеизложенного разумная гипотеза у меня не выстраивалась. Размышления мои носили ярко выраженный схоластический характер, ибо опирались в основном на догадки. Но что-то в них было. Следовало только разобраться, что именно. Взять в оборот осмотрительного и теперь вдвойне осторожного Игоря Владиленовича вряд ли получится. Оставался Галемба, вернее всего диспетчер и посредник между заказчиками и исполнителями, мало посвященный в детали операции. «За неимением гербовой пишут на простой», — решил я, определяя таким образом свой следующий шаг.
Размышления мои прервал доктор Чен. Китаец был одет весьма торжественно: черный смокинг, белоснежная рубашка, черные же лаковые туфли и сверх всего этого — бабочка.
