Наконец, вскарабкавшись по каким-то голым, скользким и ледяным на ощупь камням, они оказались на округлой макушке сопки. Деревья здесь не росли, из-под снега топорщился только чахлый кустарник. Лобанов теперь не стал возражать, когда Алексей плюхнулся животом в небольшой сугроб, и, чуть помедлив, повалился рядом.
Долго разлеживаться, однако, он не позволил.
Поднявшись на ноги, Алексей глубоко вздохнул и огляделся. Он ждал, когда пронзительно чистый воздух вымоет из груди усталость, а жутковато-сладостное ощущение высоты вознесет его над каменной твердью, словно в таинстве левитации.
Волин все еще верил, что, как и в прошлый раз, вот-вот взмоет на тугих крыльях обретенной свободы и необъяснимого счастья. Он даже слегка потянулся вверх, привставая на цыпочки и подставляя лицо тугому, жгучему ветру.
Но ветра не было. На вершине воздух оставался таким же неподвижным, как и у подножия горы, в тесных, сумрачных распадках. Беспросветное небо, затянутое тяжелым покровом, здесь, в вышине, нависало над головой, как давно не беленный потолок в старом, оседающем под грузом лет доме. Оно грозило навалиться тысячетонной тяжестью и вогнать по самую макушку в скованную морозом каменистую почву. В такое небо взлететь было немыслимо, под ним оставалось лишь пригибаться и жаться к земле, чтобы не оказаться раздавленным, подобно дождевому червю, угодившему под башмак равнодушного прохожего.
Алексей с испугом и оторопью всматривался в окрестности. Ему не хватало воздуха, хотя высота у сопки была совсем не та, чтобы испытывать кислородное голодание.
Но кроме редколесья, взбежавшего до середины склона, и узкой долины у подножия, Волин не увидел ничего. Отслоившаяся от небесного свода дымная пелена скрыла под собой соседние сопки и раскинувшиеся между ними мари. Мир сузился до смехотворных размеров, будто сжимаясь вокруг незадачливых путников, будто грозя им неведомой бедой.
Волин почувствовал себя так, словно его бессовестно обманули. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Эта поездка с самого начала как-то не задалась, да и вообще глупо было надеяться на то, что счастье может повториться. В этой проклятой жизни повторяются только боль, горечь и разочарования, а счастье…
Какое, к черту, счастье! Человеческое существо, не способное бесконечно выносить жесткое излучение зла, пропитавшего этот мир, добровольно и восторженно обманывается, принимая за счастье то сновидение, то песню, то прикосновение ласковых губ. Но и то, и другое, и третье мимолетно, эфемерно и, в сущности, не дает человеку ничего, кроме новой муки утрат…
Волина вывел из забытья голос Лобанова:
— Пошли. Пора.
Буран начался так, будто ветхое небо, не выдержав собственной тяжести, обрушилось на землю.
Незадолго до этого Волин и Лобанов одолели несколько распадков, опять вскарабкались на какую-то возвышенность, пересекли неширокую долину, разрезанную надвое не замерзшим еще ручьем. Сергей начал внимательно осматриваться, отыскивая признаки тропы, ведущей к зимовью. С неба сочился все тот же тусклый, почти не дающий тени свет, сумерки не то заблудились где-то за невидимым горизонтом, не то давно наступили.
Волин, у которого к этому времени открылось второе, а может уже и десятое дыхание, шагал, как заводная кукла, не слишком отставая от Сергея, но и не имея сил хоть сколько-нибудь увеличить скорость. Если бы его сейчас остановили, он вряд ли потом смог бы возобновить свое сомнамбулическое движение. Все чаще вспыхивала досада. За каким дьяволом он так настойчиво добивался этой поездки?
Лобанов, будто прочитав мысли друга, подбодрил:
— Чую, близко уже. Нам бы только туда дотопать.
Но Волин заметил, что лицо у Сергея озабоченное.
А потом вдруг разом стало темно. Спящий лес проснулся, грозно охнул, по нему волнами покатился глухой гул и треск, отягощенные снегом кроны деревьев качнулись, роняя пушистые белые комья, а вслед за этим с подступившей к самой тропе мари ударила колючая морозная пыль и налетел шквал, едва не поваливший путников с ног.
Безмолвный и неподвижный мир в один миг заполнился воем ветра, костяным стуком и скрипом сучьев, бешеным размахиванием ветвей и угрожающим покачиванием стволов.
Метаморфоза, происшедшая в природе, ошеломляла. Лобанов, пригибаясь и втягивая голову в воротник ватника, потащил приятеля под прикрытие толстенного раздвоенного ствола, торчавшего гигантской рогаткой неподалеку от тропы.
— Что это такое, а? — прокричал Волин сквозь рев бушующей тайги.
— Черт его знает. Тайфун какой-то. — Голос Лобанова был едва слышен. — То-то я думаю, почему штиль такой? А это, оказывается, перед бурей.
— Что делать будем?
— Идти надо. Нельзя сидеть, занесет к чертовой матери! — Вокруг них завивались снежные смерчи, и трудно было разобрать, валится снег сверху или его вздымает с земли взбесившийся ветер.
— Дорогу-то нашел? — крикнул Волин.
Сергей помолчал.
— Не знаю. Мы вот шли, вроде те места и не те. И зимник Воропаевский на своем месте, и сопки похожи, и тропа там, где ей положено. Но, понимаешь, я в целом местность как-то охватить не могу. Пятачок вокруг себя вижу, а дальше никак не сориентируюсь. Забыл, что ли… Но, думаю, не в этом дело. Все здесь как-то не так…
— Куда же нам теперь? — Волин почувствовал, что сквозь усталость и холод начинает пробиваться испуг. — Прикинь хорошенько. Видно же, что лесоразработок не было. С чего бы местности сильно измениться?
Налетевший неистовый порыв ветра тряхнул дерево, под которым они укрылись, сверху посыпался снег вперемешку с трухой.
— Ладно, вперед, — скомандовал Лобанов. — Надо до развилки добраться, где вторая тропа в чащу сворачивает. Там недалеко валун огромный в землю врос. Заметим. А не найдем — затаборимся где-нибудь. Это тебе не тридцать ниже нуля. Ни черта, прорвемся!
Они снова выбрались на тропу, с одной стороны подпертую марью, а с другой жмущуюся к стене леса. С заболоченной низины несло тучи снега, которые, ударяясь в грудь тайги, закручивались яростными ледяными водоворотами. Пробиться сквозь эту бесноватую слепящую круговерть казалось немыслимым. Но они все же дотащились до цели. Громадный древний валун возвышался над заснеженными зарослями осоки, словно туша замерзшего мамонта. Но сколько ни бродил Сергей взад-вперед вдоль трепещущего на ветру подлеска, сколько ни бороздил свежие заносы, нещадно бранясь и прикрывая лицо от хлестких веток, развилка не отыскивалась.
Тогда они двинули в заросли наугад. По крайней мере здесь не так свирепствовал ветер.
— Поблизости овражек должен быть, — прокричал Лобанов, оборачиваясь к Волину. — Попробуем в нем пересидеть. Ты как, живой еще?
Минут через двадцать, не найдя заветного овражка, они оба окончательно обессилели. Шумящий лес непроходимо теснился со всех сторон, затянутый темнотой и пробитый хлесткими жгутами снегопада. Направление потерялось безвозвратно, так что о возвращении на опушку нечего было и думать.
Колени у Волина подогнулись, и он опустился в снег. Жизнь, как казалось Алексею, чаще угнетала и обманывала его, чем дарила радостями, но он поперся за тридевять земель отнюдь не для того, чтобы вот так, по-глупому, свести с ней счеты.
«Дурак, ох и дурак!..» — мелькнуло в голове. Не к месту вспомнились Ларискины вареники, горячие, плавающие в янтарном растопленном масле. От этого к горлу подкатил ком, и Алексей закрыл лицо ладонями в мокрых, подернутых инеем перчатках.
— Надо выворотень искать, — услышал он голос Сергея. — Дерево поваленное. Под корнями всегда гротик образуется, в нем отлежимся, костерок разведем.
Какой, к черту, выворотень, какой гротик?! Интересно, найдут их когда-нибудь или нет? Ох и видок у них к тому времени образуется. Птички поклюют, мышки погрызут… Волина передернуло. Он представил собственный череп, скалящийся среди высоких лесных трав, и почувствовал, как где-то в животе начинает вспухать паника.
Лобанов вдруг замолчал и замер. Алексей открыл глаза. Сквозь полумрак он разглядел, что Сергей, вытянув шею и не шевелясь, вслушивается во что-то.
Алексея будто током ударило. Зверь? Медведь? Ему было известно, что тигры здесь не водятся. Но сейчас его одолела бы и росомаха.
— Эй! — окликнул он Лобанова.
— Тихо!
Волин послушно застыл, напрягая зрение и слух. И тут же уловил звук, от которого ему сделалось вовсе худо. Глухой далекий вой пробился сквозь пургу, прокатился по лесу и вонзился ледяными осколками Алексею в сердце.
«Конец, — подумал Волин, заходясь от ужаса, — волки! А у меня и ружья нет».
Далекий протяжный вой опять пронзил метель.
Возглас Лобанова поверг Алексея в изумление.
— Леха, живем!.. — Взглянув на друга, Сергей хохотнул: — Дурень, это же собака!
