– После, – сказала она.
– Но тут ничего не готово, – возразил Римо.
– Не хочу возиться с этой плитой, – объяснила Шийла.
– Кто же будет такое есть? – спросил Римо, но Шийла уже села за стол и стала насыщаться, поглощая жирный бекон, как финалистка соревнований по глотанию золотых рыбок.
– Это лучшее, на что я способна, – отрезала Шийла. – Если тебе не нравится мой завтрак, то ничего не могу поделать. Ешь хлопья.
– Я сам что-нибудь приготовлю.
– Не трогай плиту! – приказала Шийла. – Ешь хлопья.
Римо довольствовался бисквитом из вчерашнего пакета. Дождавшись, когда он поест, Шийла взяла его сильной рукой за плечо и подтолкнула к спальне.
– Давай, специалист, – сказала она. – Посмотрим, протянешь ли ты сегодня хотя бы минуту.
Римо повиновался, не зная толком, что из этого выйдет, но решив не переживать понапрасну. Во всяком случае, пока не кончатся сигареты.
* * *
Прошло три дня. В Фолкрофте были получены результаты вскрытия троих убитых людей-тигров, подтвердившие худшие опасения Смита. Все трое претерпели изменения на хромосомном уровне. По сути, они перестали быть людьми и находились где-то в промежутке между человеком и зверем. Смит беспокоился, как бы новое существо не оказалось сильнее, хитроумнее и даже кровожаднее, чем человек.
Убийства в Бостоне продолжались, но их стало меньше. Возможно, причина заключалась в патрулировании улиц Национальной гвардией. Однако Смит склонялся к мнению, что это он подорвал силы людей-тигров, вырвав из их рядов сразу троих. Из этого следовало, что Шийла Файнберг – Смит пришел к убеждению, что именно она похитила Римо, – не возвращалась в Бостон, иначе она бы уже успела наштамповать новых чудищ и жертв бы прибавилось.
Смиту не давала покоя еще одна мысль, такая страшная и тягостная, что он сознательно гнал ее. Однако мысль отказывалась повиноваться. Что, если Шийла Файнберг завладела Римо, чтобы превратить его в члена своей стаи? Римо, сохранившего все свои навыки, помноженные на беспощадную, звериную жестокость! Его и раньше нельзя было одолеть, теперь же он станет во сто крат хуже. Значит, его просто необходимо остановить. Но это было по плечу единственному человеку на свете...
Но как заговорить об этом?
Смит легонько постучал в дверь на втором этаже. Ответа не последовало.
Он распахнул дверь и вошел в комнату.
Чиун, облаченный в кимоно очистительного белого цвета, сидел на травяной циновке посреди комнаты. Оба окна были наглухо зашторены. По углам темной комнаты, напрочь лишенной мебели, горели свечки. Перед Чиуном стояла фарфоровая чашечка с курящимися благовониями.
– Чиун! – негромко позвал Смит.
– Да?
– Мне очень жаль, но сообщений от Римо нет. Он и эта женщина, кажется, исчезли с лика земли.
– Он мертв, – ответил Чиун нараспев.
– Откуда такая уверенность?
– Потому что я так хочу, – ответил Чиун, помолчав.
– Вы?! Вы этого хотите?! Но почему, скажите Бога ради!
– Потому что если Римо не погибнет, то станет одним из них. Если он станет одним из них, сотни поколений Мастеров Синанджу потребуют, чтобы я утопил его в морской пучине. Даже если он мой сын. Раз я научил его Синанджу, то не могу позволить, чтобы он воспользовался своим мастерством в негодных целях. Раз я не хочу... – Чиун не смог заставить себя произнести слово «убивать». – Раз я не хочу его убирать, мне остается надеяться, что он уже мертв.
– Понимаю, – проговорил Смит. Он уже получил ответ на свой вопрос. Если Римо изменился, Чиун избавит от него мир. Он хотел было поблагодарить Чиуна, но вовремя осекся.
Голова старика снова опустилась на грудь. Смит знал, что разговор окончен. Одного он не знал: сколько дней продлится траурная церемония Синанджу.
* * *
Римо догадывался, почему Адам и Ева пошли на сделку с дьяволом, чтобы удрать из рая. Дело было в скуке.
Прошло шесть дней. Погода оставалась безупречной. Шийла Файнберг была безупречно прекрасной и доступной.
Римо нечем было заняться, кроме расхаживания по дому и выполнения желаний Шийлы.
Ему это наскучило.
Ситуация усугублялась тем, что бисквиты кончились, а сигареты должны были кончиться вот-вот. С сигаретами можно было бы протянуть и дольше, но Шийла завела мерзкую привычку, едва завидя сигарету, давить ее в пепельнице.
Причем делала она это не как цивилизованный человек, который просто притушил бы окурок, и тогда Римо мог бы снова его раскурить. Нет, она расправлялась с сигаретой с такой силой, словно метала дротики, и всегда ломала окурок минимум в двух местах. Такие окурки не подлежали вторичному использованию. Помимо этого, она вечно выкидывала спички, поэтому он теперь прятал их под матрасом.
О еде и вовсе не хотелось думать. Шийла по-прежнему не подпускала его к плите. Сама она жрала сырое мясо, не пользуясь приборами; из углов ее рта стекали при этом струйки крови. Насытившись, она слизывала кровь с пальцев и смотрела на Римо такими глазами, словно перед ней был не поджарый мужчина, а ходячая вырезка.
Римо довольствовался едой из пакетиков. Он все чаще вспоминал славные деньки, когда на чеках обильно рос рис, а в океанах ходила косяками рыба. Впрочем, он еще не успел соскучиться по рису и рыбе.
Иногда он вспоминал Чиуна и задумывался, увидятся ли они когда-нибудь.
Вполне возможно, что Чиун уже забыл его и ищет, кого бы еще потренировать. Что ж, Римо вполне мог обойтись и без этого. С него и так хватило тренировок и ворчания наставника. Ему также надоел Смит и работа, при которой из него делали затычку для всех бочек на свете, причем одновременно. Хватит, хватит, хватит!
Римо вышел на веранду. Она была обнесена заборчиком в три фута высотой. Римо провел по заборчику рукой. Он вспомнил, как Чиун тренировал его, заставляя ходить по самым узким жердочкам для улучшения равновесия.
На счету Римо было хождение по тросам моста Золотые Ворота и по ограждениям палубы океанского лайнера в сильный шторм. Что такое для него ограда веранды? Но стоило ему забраться на ограду, как правая нога потеряла опору. Падая, он больно ушиб колено.
Происшествие сильно его удивило. Обычно он не оступался. Он повторил попытку, и на этот раз удачно, хотя для того, чтобы не свалиться, ему пришлось отчаянно раскачиваться, расставив руки в стороны.
– От тебя никакого проку!
Реплика Шийлы застала его врасплох. Он чуть не свалился в кусты, но вовремя подобрался и тяжело спрыгнул на скрипучий дощатый пол веранды.
– Что ты хочешь этим сказать?
Шийла стояла в дверях, как всегда, нагая. Это помогало спариванию в любой момент.
– При нашей первой встрече ты был необыкновенным. Поэтому ты здесь. А теперь? Обычное молодое ничтожество. Со временем ты превратишься в старое ничтожество.
Она даже не старалась скрыть свое презрение.
– Подожди-ка? В каком смысле «поэтому я здесь»?
Она осклабилась.
– Вот именно. Мозги у тебя тоже не ворочаются. Если сам не можешь сообразить, то не надейся, что я тебя надоумлю. Иди, завтракай. Тебе надо подкрепиться.
– Я устал от хлопьев и бисквитов.
– Мне-то что? Ешь траву.
Шийла вернулась в дом. В первые дни она неусыпно следила за ним, чтобы не позволить сбежать, или запирала на ключ. Теперь же она махнула на него рукой, словно, оценив его физическую форму, решила, что он и так никуда не денется.
Неужели он действительно так опустился? Чтобы женщина испытывала к нему физическое пренебрежение? Что же хорошего в Синанджу, если оно так быстро покидает тело?
Или это он сам отказался от Синанджу?..
Он снова налег на ограждение и потрогал брус пальцами. Всего несколько недель назад он сумел бы сказать, из какого дерева выпилен брус, насколько он сух, сколько лет древесине, насколько он скользок, если его намочить, и какая сила требуется, чтобы его переломить.
Теперь же брус был для него простой деревяшкой, бесчувственной, мертвой палкой, не способной ни о чем ему поведать.
Это он отвернулся от Синанджу, а уж потом Синанджу отвернулось от него. Он забыл про тренировки, забыл про дыхательные упражнения, забыл, как делать свое тело непохожим на тела остальных людей.
Он отвернулся и от многого другого. Например, от Чиуна, который на протяжении многих лет был для него больше, чем отцом. Который с любовью учил его вековой мудрости Синанджу. А что сказать о Смите и нечеловеческом напряжении его труда? О проблеме людей-тигров в Бостоне? О президенте?
Римо понял, что забросил свою единственную семью, своих единственных друзей. Поэтому его и оставило искусство Синанджу, в свое время преобразившее его.
Римо огляделся и сделал глубокий вдох. Воздух был чист и свеж. Он сделал еще более глубокий вдох, наполняя воздухом легкие, пропуская его через весь организм, как учился делать это день за днем, месяц за месяцем, год за годом.
Подобно шлюзу, открывающемуся в наводнение, какой-то механизм у него внутри, уступив напору воздуха, дал волю воспоминаниям о том, каким он был прежде. Теперь он мог не только нюхать воздух, но и пробовать его на вкус. В нем была сахарная сладость и гниение растительности, а также влага, свидетельствующая вместе с солоноватым привкусом о близости моря.
