– Да, сэр. Теперь вы понимаете, почему мы так спешим? Есть ли возможность раздобыть такую сумму наличными?
– Через Федеральную резервную систему, никаких проблем. Наш банк, естественно, входит в систему.
– Отлично. Вы можете немедленно распорядиться, чтобы нам выдали деньги как можно скорее?
– «Выдали»? В каком смысле «выдали», мистер Лассаль?
– Выдали в долг, – повысил голос Мюррей. – Мы, мэрия города Нью-Йорка, хотим одолжить у вас один миллион долларов.
– Одолжить?! Но, мистер Лассаль, потребуется согласие других членов правления, надо обсудить условия займа, сроки…
– При всем уважении, мистер председатель правления, у нас на все это нет времени.
– Но это, как вы изволили выразиться, важно. Знаете, я тут не один все решаю – есть другие топ-менеджеры, пайщики, акционеры. Они будут задавать вопросы…
– Слушайте, вы, тупой недоумок… – заскрипел зубами Мюррей и даже сам несколько осекся. Но отступать или извиняться было уже поздно. – Вам хочется сохранить свою должность? Я-то просто сейчас позвоню в другой банк. Но вам это с рук не сойдет – думаете, я не знаю, сколько там у вас нарушений, в вашей гребаной конторе?
– Еще ни разу в жизни, – в тихом изумлении произнес председатель правления, – меня так не оскорбляли.
Был самый подходящий момент, чтобы извиниться, но Мюррей уже не владел собой:
– Так вот что я вам скажу, господин председатель правления. Если вы сию же секунду не выложите мне эти деньги, обещаю – тупым недоумком вас будут называть все в этом городе. Все без исключения.
Комиссар полиции позвонил из особняка Грейси окружному инспектору, тот немедленно перезвонил в Центр управления лейтенанту Прескотту. Вызвав по рации «Пэлем Сто двадцать три», Прескотт сообщил:
– Мы согласны заплатить выкуп. Повторяю, мы заплатим выкуп. Как поняли?
– Вас понял. Сейчас я передам дальнейшие инструкции. Вы должны выполнить их в точности. Подтвердите.
– Я понял, – сказал Прескотт.
– Три пункта. Первое: деньги должны быть в пятидесяти– и стодолларовых банкнотах. Пятьсот тысяч сотнями и пятьсот тысяч полусотенными. Повторите.
Прескотт медленно повторил сказанное. Дэниэлс передал это дальше по инстанциям.
– Итак, получается пять тысяч стодолларовых бумажек и десять тысяч по пятьдесят. Пункт второй: деньги следует разложить на пачки по двести бумажек в каждой и перетянуть каждую пачку резинкой по длине и ширине. Как поняли?
– Пять тысяч сотенных, десять тысяч пятидесяток, пачки по двести банкнот, перетянуть вдоль и поперек резинкой.
– Пункт третий: купюры должны быть не новыми, а номера серий выбраны наугад. Повторите.
– Все бумажки старые, – проговорил Прескотт, – номера не подбирать.
– Это все. Когда деньги доставят, свяжитесь со мной, чтобы получить дальнейшие инструкции. Конец связи.
Прескотт связался с Дэниэлсом, сидевшим в кабине машиниста на «Двадцать восьмой».
– Я все понял из твоих повторов, – сказал Дэниэлс. – Информация уже на пути к мэру. Свяжись с ними снова и попробуй выторговать побольше времени.
Прескотт снова вызвал захваченный поезд.
– Я передал ваши распоряжения, но нам нужно больше времени.
– Сейчас два сорок девять, – ответил главарь – У вас есть еще двадцать четыре минуты.
– Будьте реалистами, – возразил Прескотт. – Деньги надо пересчитать, разложить по пачкам, доставить… Это просто физически невозможно.
– Нет.
Ровный непреклонный голос моментально вогнал Прескотта в состояние беспомощного ступора. В другом конце зала бешено жестикулировал Коррелл, весь в мыле: явно разрабатывает свой гибкий график. Точно такой же маньяк, как эти бандиты, подумал Прескотт, думает только о своем расписании, а пассажиры – черт бы с ними. Заставив себя успокоиться, он снова взялся за микрофон.
– Послушайте, – превозмогая дрожь, сказал он, – дайте нам еще пятнадцать минут. Зачем нужно убивать невинных людей?
– Невинных людей не бывает.
О боже, подумал Прескотт, да они совершенно безумны!
– Пятнадцать минут, – повторил он. – Неужели из-за каких-то пятнадцати минут вы перебьете всех пассажиров?
– Всех? – В голосе прозвучало удивление. – Мы вовсе не собираемся убивать их всех. Если только вы нас не заставите, конечно.
– Да-да, я понимаю, – заспешил Прескотт, цепляясь за долгожданную человеческую эмоцию, впервые прозвучавшую в этом ледяном голосе. – Дайте же нам дополнительное время.
– Потому что если мы убьем всех, – спокойно объяснил голос, – мы останемся без рычага воздействия. Но если убьем двоих, троих или даже пятерых, у нас все равно останется достаточно. Один заложник за каждую минуту опоздания. Больше мы это обсуждать не будем.
Прескотта терзали смешанные чувства: он был в ярости, близко к отчаянию и одновременно готов на любое унижение, если это как-то поможет, но он знал, что все эти чувства бессильны перед железной волей врага. И стараясь совладать со своим голосом, он переменил тему:
– Вы позволите нам подобрать старшего диспетчера?
– А кто это?
– Человек, которого вы застрелили. Мы хотели бы отправить туда носилки, чтобы вынести его.
– Нет.
– Вдруг он еще жив и страдает?
– Он мертв.
– Откуда вы знаете?
– Он мертв. Хотя если вы настаиваете, можем всадить в него еще полдюжины пуль, чтобы он не мучился. Но он вряд ли мучается.
Прескотт облокотился на стол и уткнулся лицом в ладони. Когда он снова поднял голову, из глаз у него текли слезы, и он сам не знал точно, что их вызвало – ярость, жалость или то и другое вместе. Скомкав носовой платок, он тщательно промокнул глаза – сперва один, потом другой, – а затем связался с Дэниэлсом. Сухим служебным голосом он произнес:
– Отсрочки не дают. Категорически отказались. Будут убивать по одному пассажиру за каждую минуту опоздания.
– Успеть в срок невозможно, – так же сдержанно отозвался Дэниэлс.
– Три часа тринадцать минут, – сказал Прескотт. – После этого можем начинать вычеркивать пассажиров. По одному в минуту.
Мюррей Лассаль взлетел по парадной лестнице, перескакивая через две ступеньки, и ворвался в спальню мэра. Его честь лежал лицом в подушку, пижамные штаны были приспущены, так что белел голый зад, а рядом стоял врач со шприцем наготове. Зад был приятной формы, практически безволосый, и Лассаль подумал: если бы мэров выбирали по красоте их задниц, его честь правил бы вечно. Доктор сделал выпад, мэр издал краткий вскрик, перевернулся на спину и натянул пижамные штаны.
– Сэм, вставайте и одевайтесь. Мы едем, – произнес Лассаль.
– Да вы с ума сошли! – простонал мэр.
– Не может быть и речи, – вмешался врач. – Это просто смешно.
– Вас забыли спросить, – парировал Лассаль. – Политические решения здесь принимаю я.
– Его честь – мой пациент, и я не позволю ему встать с постели.
– Что ж, тогда я найду доктора, который позволит. Вы уволены. Сэм, как фамилия того черномазого интерна в больнице Флауэр? Которому вы помогли поступить в медицинский колледж?
– Этот человек очень болен, – сказал доктор. – Сама его жизнь может быть под угрозой.
– Разве я не сказал вам – исчезните? – Лассаль свирепо глянул на доктора. – Сэм, я вспомнил фамилию этого интерна – Ревиллион. Сейчас я ему позвоню.
– Нет, он мне здесь ни к черту не нужен. Хватит с меня докторов.
– А ему не обязательно приезжать. Он и по телефону поставит правильный диагноз.
– Мюррей, я правда погано себя чувствую, – остановил его мэр. – В чем дело?
– В чем дело? Жизнь семнадцати горожан в опасности, а мэр не хочет появиться на месте преступления?
– Что изменится, если я приеду? Да меня просто освистают, вот и все.
Врач торопливо обошел вокруг кровати и взял мэра за запястье.
– Отпустите руку, – приказал Лассаль, – я же сказал, вы уволены. Теперь тут работает доктор Ревиллион.
– Да он еще даже не доктор, – слабо сказал мэр. – На четвертом курсе учится, по-моему.
– Слушайте, Сэм, все, что от вас требуется, это приехать туда, сказать бандитам несколько слов в мегафон, и все. Можете возвращаться в постель.
– Можно подумать, они меня послушаются!
– Не послушаются, но сделать это надо. Пусть избиратели видят, что вы защищаете жизнь горожан.
– Изибратели-то, между прочим, здоровы, – укоризненно сказал мэр.
– Вспомните Аттику,[9] – сказал Лассаль. – Хотите стяжать лавры губернатора Рокфеллера?
Мэр резко сел в кровати, свесил ноги и тут же чуть не упал вперед лицом.
– Это безумие, Мюррей. Я даже встать не могу. Если я поеду, мне станет еще хуже. – Его глаза наполнились слезами. – А если я умру?
– С политиками случаются вещи похуже смерти, – жизнерадостно сказал Лассаль. – Давайте, Сэм. Я помогу вам натянуть брюки.
Райдер открыл дверь кабины. Лонгмэн слегка посторонился, но Райдер все равно задел его плечом. Лонгмэн почувствовал, что Райдер весь дрожит. Стивер сидел у задней двери, направив автомат в туннель. Уэлком, по-хозяйски расставив ноги, стоял в центре вагона и, зажав автомат подмышкой, презрительно разглядывал пассажиров.
