Томазина подняла трубку после первого же гудка. Она очень разволновалась, узнав, что звонит Сара.
— Сейчас я расскажу, какие у меня новости, — взахлеб затараторила она. — Мне позвонил сам преподобный Боби Хоккинс. Он не верит в гипноз. Он пригласил меня на следующую воскресную передачу. Он будет молиться за меня, чтобы Господь шепнул мне на ухо имя того злодея, который похитил Лори.
Преподобный Бобби Хоккинс ловко придумал, как извлечь выгоду из случая с Томазиной Перкинс. Чтобы навести справки, в Гаррисберг тут же выехал надежный человек из числа его сотрудников. Это было оправдано. Преподобный Хоккинс и члены совета должны были быть уверены в том, что это письмо было написано ею не с подачи какого-нибудь дотошного журналиста. Кроме того, Бик хотел получше узнать о состоянии здоровья Томазины, особенно о ее слухе и зрении.
Результаты полностью удовлетворили его. Томазина носила трифокальные очки и перенесла операцию в связи с катарактой. Описание тех двух людей, которых она видела с Лори, было расплывчатым с самого начала.
— Совершенно очевидно, что Перкинс не узнала нас по телевизору и не узнает при встрече, — заявил Бик Опал, прочитав представленный ему отчет доверенного лица. — Она воодушевит наших прихожан.
В следующее воскресенье утром Томазина, сложив руки в молитве, с восторгом и благоговением смотрела в лицо Бику. Он положил ей руки на плечи.
— Много лет назад, благодаря этой доброй женщине, свершилось чудо: Господь обратил ее взор на ребенка, который был в беде. Но он не сохранил в ее памяти имя злодея, который был с Лори Кеньон. Теперь Ли вновь оказалась в беде. Томазина, я велю тебе прислушаться и вспомнить то имя, которое бессознательно хранит твоя память.
Томазина едва сдерживала волнение. Ее показывали по международному телевидению; ей никак нельзя оплошать, она просто обязана подчиниться воле преподобного Бобби. Она напрягла слух. Тихо играл орган. Неведомо откуда донесся шепот:
— Джим… Джим… Джим…
Томазина расправила плечи, простерла руки и воскликнула:
— Имя, которое я никак не могла вспомнить, — Джим!
Сара рассказала Джастину Донелли о Томазине Перкинс и о ее участии в передаче «Церковь в эфире». В воскресенье в десять часов утра Донелли включил телевизор и в последнюю минуту решил записать передачу на видеокассету.
Томазина появилась в самом конце часовой программы. Донелли с недоверием наблюдал спектакль, разыгранный преподобным Бобби, в финале которого Перкинс осенило, что имя похитителя было Джим. Как этот тип может утверждать, что творит чудеса, когда он даже не способен правильно произнести имя Лори, — раздраженно думал Донелли, выключая телевизор. — Он назвал ее Ли.
Тем не менее он аккуратно надписал кассету и положил ее в папку.
Через несколько минут позвонила Сара.
— Мне очень неловко звонить вам домой, — начала она извиняющимся тоном, — но я должна узнать, что вы думаете на этот счет. Есть ли вероятность того, что мисс Перкинс правильно назвала имя?
— Нет, — однозначно заявил Донелли. Он услышал, как она вздохнула.
— Все-таки я хочу обратиться в полицейское управление Гаррисберга, чтобы проверили свои компьютерные данные по поводу Джима, — сказала она ему. — Вдруг у них окажется что-нибудь о похитителе детей с таким именем, орудовавшем семнадцать лет назад.
— Боюсь, что вы зря потеряете время. Эта Перкинс просто-напросто ткнула пальцем в небо. У нее же, в конце концов, связь со Всемогущим Господом. Как Лори?
— Вроде бы нормально, — осторожно, словно боясь сглазить, ответила она.
— Она смотрела передачу?
— Нет, она отказывается слушать любую церковную музыку. Кроме того, я всячески пытаюсь ее отвлечь от всего этого. Мы собираемся поиграть в гольф. Сейчас довольно хорошая погода, учитывая, что на дворе февраль.
— Я всегда советовал вам гольф. Это отвлечет вас обеих. Лори ведет свой дневник?
— Она сейчас наверху что-то пишет.
— Хорошо. До завтра.
Повесив трубку, Донелли решил, что только долгая прогулка поможет ему отделаться от охватившего его чувства тревоги. За все то время, что он жил в Нью-Йорке, он впервые ощутил безрадостность перспективы нераспланированного воскресного дня.
Томазина надеялась, что после передачи «Церковь в эфире» преподобный Бобби Хоккинс со своей милой женой Карлой, возможно, пригласят ее пообедать в каком-нибудь уютном ресторанчике или повозят ее по красивым местам Нью-Йорка. Томазина не была в Нью-Йорке уже тридцать лет.
Но что-то произошло. Как только выключили камеры, Карла прошептала что-то на ухо преподобному Бобби, и они оба выглядели очень расстроенными. В результате они, словно отмахнувшись от Томазины, наскоро с ней попрощались, поблагодарили и посоветовали молиться. Затем ее проводили к машине, которая должна была отвезти ее в аэропорт.
По дороге Томазина пыталась утешить себя воспоминанием о своем участии в передаче и предвкушением того, как она будет рассказывать об этом своим знакомым. Может быть, ее опять пригласят на передачу «Доброе утро, Гаррисберг», чтобы поговорить об этом чуде.
Томазина вздохнула. Она утомилась. Из-за волнения она почти всю ночь не сомкнула глаз. Сейчас у нее болела голова, и ей хотелось выпить чашечку чая.
Когда Перкинс приехала в аэропорт, до отлета самолета оставалось почти два часа, и она отправилась в кафетерий. После апельсинового сока, овсянки, бекона, яиц, пирожного и чая она почувствовала себя намного лучше. Все-таки это было невероятно волнующее событие. Преподобный Бобби выглядел таким величественным, что ее охватила дрожь, когда он молился за нее.
Отодвинув пустую тарелку, она налила себе еще одну чашку чая и, пока пила, думала о чуде. Господь обращался непосредственно к ней, повторяя: «Джим, Джим».
Она бы ни за что на свете не осмелилась отрицать то, что сказал ей Всевышний, однако, окунув кусочек бумажной салфетки в стакан с водой и пытаясь стереть жирное пятнышко от бекона на своем красивом голубом платье, она не могла отделаться от навязчивой мысли, что это было совсем не то имя, которое вертелось у нее в памяти.
В понедельник утром, спустя десять дней после похорон своего мужа, Карен Грант вошла в бюро путешествий, держа в руках огромную пачку писем.
Энни Вебстер и Конни Сантини были уже там. Они в очередной раз обсуждали то, что Карен не удосужилась пригласить их на поминальный обед, хотя они ясно слышали, как ректор колледжа предлагал ей прийти со всеми близкими друзьями, кто был на панихиде.
Энни Вебстер все еще недоумевала, почему их обошли.
— Я уверена, что все это потому, что Карен была вне себя от горя.
У Конни были на этот счет другие соображения. Она не сомневалась в том, что Карен не хотела, чтобы кто-нибудь с факультета поинтересовался у них, как шли дела в бюро путешествий. Она боялась, что Энни простодушно признается, что в последние несколько лет дела шли из рук вон плохо. Конни голову бы дала на отсечение, что благодаря Карен все в Клинтонском колледже думали, что их бюро было ничем не хуже «Перильо турс».
Они вынуждены были прервать свой разговор из-за прихода Карен. Коротко поприветствовав их, она сказала:
— Декан попросил кого-то забрать в доме почту. Посмотрите, какая куча. Я думаю, это в основном соболезнования. Ненавижу их читать, но, кажется, мне этого не миновать.
С трагическим вздохом она уселась за свой стол и взялась за нож для бумаг. Через несколько минут она почти воскликнула:
— О Боже!
Конни и Энни вскочили и бросились к ней.
— Что такое? Что случилось?
— Звоните в клинтонскую полицию, — бросила Карен. Она смертельно побледнела. — Это письмо от Лори Кеньон, она вновь подписалась «Леона». Эта сумасшедшая грозит убить меня.
Сеанс с Лори в понедельник утром оказался непродуктивным. Она была молчаливой и подавленной. Она рассказала Джастину только о том, что играла в гольф.
— Я почувствовала себя очень плохо, доктор Донелли. Я просто никак не могла сосредоточиться. Эти громкие мысли мешали мне.
Но он не мог заставить ее поговорить об этих «громких мыслях». И ни одна из ее личностей тоже не шла на разговор с ним.
Когда Лори отправилась на психотерапию, Сара рассказала Донелли, что начала готовить Лори к слушанию дела в суде.
— Мне кажется, она начинает все понимать, — говорила она. — Вчера вечером я застала ее за просмотром альбомов с фотографиями, которые лежат у нее в комнате. — Глаза Сары заблестели от слез, и она часто заморгала, пытаясь прогнать их. — Я сказала ей, что сейчас не совсем подходящий момент смотреть на фотографии мамы с папой.
