Так и не определившись с Копенгагеном, я вышел на улицу и купил еще вечерних газет. От моих трех тысяч знаков осталось не больше двух. Зато их проиллюстрировали портретом неизвестного мужчины, до того расплывчатым, что им мог оказаться кто угодно. Я поднялся в номер, включил ноутбук и вошел в почту.
Там лежало очередное письмо от моего анонима.
И совсем не похож, – гласил его текст.
Возможно, но откуда же мне было знать? Я ведь никогда не видел парня.
Сольвикен, июнь
Я достаточно хорошо знал Симона Пендера, чтобы понимать: работа в его кабаке не ограничится написанием названий блюд мелом на дощечке.
Но я сознательно шел на это.
Во-первых, ради бесплатного жилья. Во-вторых, ради свободного времени, которого имел теперь достаточно, чтобы гулять, читать, загорать на скалах или смотреть по телевизору старые фильмы или бесконечные сериалы.
Как я ни пытался отвлечься, меня преследовали мысли о смерти Ульрики Пальмгрен и моем отношении к этому событию. Кроме того, я понимал, что после переписки с предполагаемым убийцей я никогда уже не стану прежним и не смогу, как раньше, предаваться невинным развлечениям у барной стойки или на вечеринках.
Еще вопрос, который из двух пунктов хуже.
Симон был заводным и компанейским ресторатором. Даже когда гости сидели тихо и наслаждались качественной едой местного производства, но не трогали фантастических вин, которые предлагало меню, в зале не ощущалось той тоски, какая обычно царит в провинциальных заведениях.
Мы это частенько обсуждали.
– И все-таки ты не понимаешь, – сказал однажды Симон, когда мы сидели, каждый со своим бокалом кальвадоса, на террасе и любовались отражениями фонарей вдоль пирса. – Это пикник в той же мере, что и обед. Публика ездит из бара в бар, и дело не в напитках и не в музыке, что гремит из динамиков. Когда ты в последний раз видел настоящий семейный ужин с бабушками, дедушками и внуками в «Риче» или «Стюрехофе» в Стокгольме?
Я развел руками:
– Трудно сказать…
– Ты никогда такого не увидишь, – продолжал Симон. – Есть два типа клиентов, которые преследуют совершенно разные цели, посещая кабак. Тем, что приходят ко мне, нужна не просто еда. Некоторые приезжают издалека – полюбоваться природой, поиграть в гольф, накупить керамики, поесть королевского печенья…
– Ванильных сердечек девицы Лундгрен, – подсказал я.
– …известных по всему миру… – закончил рекламный слоган Симон. – И потом, многие за рулем, им нельзя пить.
– Но я…
– Все очень просто: семья, машина и никакого спиртного.
– Можно взять такси, – возразил я.
– Для некоторых это слишком сложно или дорого.
Так, слово за слово, я и сам не заметил, как после очередных двух бокалов кальвадоса уговорил себя на участие в еженедельном барбекю в новоорлеанском стиле как по части еды, так и музыки.
Стояла теплая южношведская ночь начала лета, и мне, одурманенному кальвадосом, эта идея поначалу показалась блестящей. Вспомнив о ней утром, я искренне понадеялся, что мистер Пендер все забудет. Однако не успел я выпить кофе, как он постучался в дверь и сообщил, что уже договорился кое с кем по телефону – в таких случаях я не углублялся, с кем именно, – и в ближайшее время нам доставят два больших гриля с тремя литовцами в придачу, которые оборудуют площадку для этих грилей.
Над ними натянут бедуинскую палатку, и у гостей появится возможность выбирать между столиком под открытым небом, верандой и обычным ресторанным залом, где их обслужат, если пойдет дождь.
– И кому ты поручишь стоять за грилем? – полюбопытствовал я.
– Тебе, конечно, – удивился Симон. – Ты же говорил, что мастер по грилям.
– Я много чего говорил…
В отличие от меня, привыкшего бросаться идеями, не задумываясь о последствиях, Симон тут же хватал быка за рога. Он не забыл ничего из сказанного накануне вечером, и в результате вскоре у нас по вторникам стали устраиваться вечеринки с барбекю.
Мы закупили куриные крылышки и готовые гамбургеры у местных крестьян, торговавших мясом и котлетами, а также мексиканским пивом «Теката», по качеству далеко превосходящим разрекламированную «Корону». Симон подключил свои контакты, и скоро у нас появился журналист местной газеты с фотографом, чтобы подготовить репортаж.
Корреспондент оказался представительным седым мужчиной и понимал толк в спиртных напитках. Он выпил не меньше четырех бутылок «Текаты» и поинтересовался, собираемся ли мы разливать джин с тоником.
Фотограф – молодая девушка по имени Анетта Якобсон – больше походила на студентку, нанятую на лето. У нее были коротко остриженные темные волосы, озорные глаза и курносый нос. Она носила голубые джинсы и, судя по говору, происходила из Блекинге. Я решил пригласить ее на церемонию открытия.
Она явилась и смотрелась потрясающе в свободном платье в голубой горошек. Правда, привела с собой парня, по виду культуриста, сноубордиста или лыжника, – в общем, персонального тренера. Она представила его как своего приятеля, он пробормотал что-то невнятное и тут же занялся едой.
Народ ел обыкновенные гамбургеры, и это меня не удивило. Едва ли не единственным ценителем бургеров с чили и мелко нарезанным луком оказался я. Бараньи отбивные, напротив, пользовались популярностью, но лучше всего шли котлеты, крылышки и жаренные в панировке ломтики свинины.
В Сконе мясо филируют так, что на кости остается часть мякоти и жира, что делает котлеты сочными. Крылышки аппетитно обуглились. Ломтики свинины тоже оказались хороши, хотя их обычно не жарят на решетке, а подают с бобами, луковым соусом и картофельными оладьями.
В общем, главный секрет барбекю – горячее не бывает невкусным. Должен гореть огонь, разбрызгивая искры. Крылышки предварительно маринуют в смеси лаврового листа, черного перца, лука, морской соли и лимонной цедры, политой оливковым маслом, и подают очень горячими.
С мясом гости управились в первый же вечер.
На гарнир мы предложили печеный картофель и картофель фри, приправленный подкопченным чили, а также морскую капусту, салат из огурцов, маринованные помидоры с укропом, горчицу, кунжутное масло и консервированные белые бобы «Хайнц». Я разогрел их с табаско, репчатым луком и подкопченной паприкой – фаворитом вечера. Я даже сделал некое подобие того, что в детской поваренной книге Джоанны Вестман называется вок: разогрел масло с несколькими каплями тобаско в чугунке, добавил чили и мелко нарезанный репчатый лук, нашинкованную цветную капусту с брокколи, обильно полил все кунжутным маслом и поставил на огонь.
На открытие Симон пригласил журналистов местного радио, муниципальной газеты и телевидения. Телерепортер – миниатюрная темноволосая девушка, с виду двенадцатилетний подросток, – обещала сделать о нас сюжет продолжительностью в одну минуту и девять секунд.
– Знаете, что сказал Горбачев после чернобыльской аварии? – спросил ее Симон, широко улыбаясь в камеру.
– Нет, – призналась девушка, судя по всему понятия не имевшая о том, кто такой Горбачев и где находится Чернобыль.
– Вчера мы с вами получили хорошую плюху[36].
Как ни странно, шутка вошла в сюжет.
Я сказал что-то в камеру о барбекю в Луизиане, и девчушка поведала телезрителям, что это я обнаружил «убийцу с розгой», который тем не менее до сих пор разгуливает на свободе.
Последнее прозвучало как обвинение.
Хотя, возможно, оно было справедливо.
Эве Монссон я тоже послал приглашение. «Как-нибудь в другой раз», – ответила она и объяснила, что проводит отпуск на Сицилии.
«С кем она там? – недоумевал я. – Неужели у инспекторов криминальной полиции бывает личная жизнь?»
Сканёр, июнь
Все сложилось намного проще, чем он себе представлял.
Через несколько дней после вечера в Кёдбю он листал вечернюю газету и увидел ее фотографию. Он ни секунды не сомневался – это она стояла с бокалом шампанского в руке и смотрела в камеру, рядом с кинозвездой мужского пола, которую он не узнал, тоже с шампанским. В репортаже речь шла об открытии вернисажа в галерее «Гусь», владелицей которой была Лизен Карлберг, женщина из Копенгагена, – длинноногая шлюшка, избежавшая заслуженного наказания. Одно только имя – Лизен…
Он нашел ее в Интернете. Элизабет, или просто Лизен. Папа – банкир и владелец какого-то предприятия, шестидесяти лет с лишним. Родилась и выросла в Фальстербу, училась в Лондоне и Париже, работала в галерее в Лос-Анджелесе. Сейчас она представляла семидесятилетнего художника из Сконе, бывшего фермера, гения так называемого наивного искусства. Его звали Рагнар Глад[37], хотя он выглядел довольно угрюмым, – здоровенный мужчина с пудовыми кулачищами.
Такие картины мог написать кто угодно.
Согласно каталогу, он вскрывал язвы современного потребительского общества, однако при этом совершенно не соблюдал пропорций. Вороны на свалке выходили у него крупнее машин и домов. А мертвая корова, выглядывавшая из кузова грузовика, была мельче крыс, что шныряли вокруг, словно голодные волки.
