например, в переводе мультфильма «Король Лев», почему-то несколько раз прозвучало «Хакуна Матата, сучьи дети», а дух короля Муфтасы, обращаясь с Симбе, называет своих недоброжелателей не иначе как «фраера» и упрекал их в том, что они «базарят слишком уж кучеряво». Всё было бы ничего, но фильм был предназначен для более юной зрительской аудитории, чем всё то, что он переводил до этого, и этот перевод вызвал гневную реакцию со стороны тех, кто ему платил (к тому времени это был же не Александр, так как его уже тогда интересовали вещи куда более высокого характера). Еще в одном фильме, который он переводил и который назывался «Апокалипсис сегодня», Лёня и вовсе заснул минут на двадцать. Когда же он проснулся, он слышимо зевнул и обратился к зрителю со словами «ладно, пойду поссу, всё равно пока ничего интересного». Но всё это были лишь мелочи и несмотря на все эти незначительные с художественной точки зрения огрехи, народ смотрел его переводы и работодатель, хоть и выражал недовольство, принимал его труды без каких-либо финансовых претензий со своей стороны.
Но новая слабость Лёни все-таки оказала негативное воздействие на его карьеру. Вскоре Лёня понял, что деньги в этом дивном новом мире можно было зарабатывать не только переводом фильмов, но и помогая кое-кому «банчить» там и здесь тем «дерьмом», на которое он сам нормально успел уже тогда подсесть. Деньги полились сплошным ручьем. Стодолларовыми купюрами он мог теперь не только снюхивать со стола белый порошок, но даже и подтирать задницу, что он однажды и сделал, за неимением другой бумаги в сортире. Теперь денег у него было столько, что он их даже не считал. Зачем? Лишняя трата времени, которое он мог бы потратить на что-то более полезное.
Но реальность оказалась чуть более жесткой, чем о предполагал, и однажды Лёня перешел дорогу каким-то большим и важным людям. Понял же он всю глубину того колодца с дерьмом, в котором оказался, только одним осенним вечером, когда по дороге из Сестрорецка, куда он ездил всё по этим же темным делишкам, дорогу ему перекрыли сразу три милицейские машины. Сдаваться он не стал. Завязалась погоня со стрельбой, которая длилась общей сложностью больше часа. И когда милиционеры и сотрудники прочих ведомств, которые участвовали в этой охоте, вооружившись автоматами, пистолетами и огнетушителями, подбежали к лежавшей на крыше и начинавшей уже гореть машине Лёни, он, не обращая внимание на пламя, которое уже лизало рукав его куртки, спокойно закурил сигарету от лужи горевшего рядом бензина и отправил «фараонов» куда-то в сторону хера. В тот день карьера начинавшего наркобарона была решена. Его под усиленным конвоем доставили в больницу, где несколько дней держали под капельницей, так как, по словам врача, кровью его можно было заправлять даже ракетные двигатели. Сразу оттуда его перевезли в какое-то новое место, где в течение нескольких дней, без сна и отдыха «работали» с ним, пытаясь выведать у него главное – куда он дел деньги, которые, они были уверены, он получил в Сестрорецке. Но на все их вопросы, Лёня говорил либо что-то совершенно непонятное, либо совершенно оскорбительное. Итог всех следственных мероприятий оказался хоть и зрелищным, но весьма скудным – сломав ему почти все пальцы на правой руке, выбив три зуба и оставив несколько сильных сигаретных ожогов, сотрудники органов вынуждены были отправить его уже в следующую инстанцию не получив совершенно ничего за свой труд.
Так Лёня оказался в тюрьме. Годы, которые он там провел, были не самыми приятными годами в его жизни, но и не и не самыми плохими. По крайней мере здесь он ел каждый день и не имел никакого доступа ко всей той дряни, которая, оставайся он на свободе, несомненно, убила бы его очень быстро. Имея кучу свободного времени, Лёня начал сначала изучать английский язык и вскоре был сильно удивлен, насколько лишенными всякого смысла были сюжеты всех тех фильмов, которые он переводил. Казавшийся ему тогда чем-то божественным со своими красивыми актрисами и актерами, с дорогими виллами и дерзкими планами ограблений и побегов, голливудская киноиндустрия показалась ему теперь гнилым бессмысленным дерьмом. Он полностью разочаровался в ней и перекинулся на нечто другое – литературу о финансовых рынках, акциях, фьючерсах, опционах и прочих вещах, которые до этого слышал только в переводимым им фильмах, причем тогда он считал их исключительно ругательствами. Больше всего он был удивлен, что термин «бычья дивергенция», который он услышал в фильме «Уолл Стрит» с Майклом Дугласом не имел ничего общего с редким извращением, а означал что-то про падающий рынок. Однако, что в рынке может падать он так и не понял, поскольку единственный рынок, который он знал, Кировский (где он, собственно, и заработал свою кличку), по его воспоминаниям представлял из себя достаточно крепкую бетонную структуру, которая, в принципе, упасть никуда не могла. Впрочем, из этих книг главную вещь он все-таки усвоил – все эти бычьи дивергенции, все эти опционы, фьючерсы, акции, облигации и прочие неприличные к произношению в приличной компании вещи есть ничто иное, как инструменты, созданные с одной лишь целью – обманывать простой народ. Лёня же людей обманывать не любил и с негодованием начал пускать одну за одной эти книги под свои гигиенические нужды.
Вышел он на свободу уже в двухтысячных, в новой стране, с новыми правилами и новыми законами. Фильмы теперь переводили профессиональные переводчики, а дублировали не менее профессиональные актеры. С удивлением для себя он узнал, что теперь надо было переводить лишь то, что говорится в фильмах, а не вступать в диалог со зрителем. Здесь он невольно вспомнил пассаж из какого-то фильма, где была игра слов с английским словом «dick», что в переводе означало «половой член» и так же распространенное в Америке мужское имя (сокращенное от Richard). Лёня тогда старательно объяснил зрителям, что вся та сцена заключалась именно в игре слов «член» и имени главного героя.
Чем занимался Лёня многие годы после тюрьмы для всех оставалось загадкой, включая его самого. Он работал то в гараже каким-то механиком, то на какой-то спасательной станции красил какие-то лодки, то играл блюз на гитаре в каком-то злачном клубе, правда играл не долго, так как на одном из самых первых своих концертов разбил гитару о голову слушателя, когда тот сказал ему «полное говно, сыграй-ка лучше что-нить из Шнура!»
В конце две тысячи восьмого о Лёне вспомнили из-за рубежа. Его, как старого рокера, боровшегося с системой, вместе с какими-то личностями пригласили на какую-то
