– Вам не кажется странным это отчисление в банке Руайяль именно в тот день, когда вы были в Париже? – спрашивает меня лысый здоровяк, обдавая зловонным дыханием.
Впрочем, я отвечаю ему соответственно:
– Господин полицейский, при всем моем уважении к вам все же должен сказать, что вам бы следовало чистить зубы вместо того, чтобы задавать идиотские вопросы.
Это его взбесило. Он хотел дать мне пощечину. Но один из его дружков, похитрее, удерживает его за руку, шепча что-то на ухо. Я слышу только:
– Неприятности… журналист…
Один за другим, их сменяется шестеро. Они хорошо приготовились к удару. Они ненавидят меня. Убеждены, что Лену убрал я. Несмотря на то, что у них мозги, как у шахматных игроков, им не хватает изобретательности. Я довольствуюсь тем, что постоянно повторяю свою версию. Отвращение, которое я им внушаю и которое я читаю в их глазах, придает мне стойкость. Да, мы с Леной любили друг друга. Нет, сейчас я питаю к ней отнюдь не любовь, а просто дружеские чувства. Я расстался с ней после того, как она зашла ко мне забрать свои вещи. Нет, я не выходил больше в этот вечер. Нет, у меня нет алиби.
– И это как раз доказательство того, что я не лгу. Если бы я придумывал какой-то сценарий, я бы позаботился об алиби.
Прекрасная роль! Я получаю громадное удовольствие, исполняя ее. Смотреть, как раскалываются их чурбаны после нескольких часов. Я выигрываю партию. У них отсутствует даже элементарная психология. Я слишком сильный клиент для них. Несчастные слизняки. Они рассчитывают на мою усталость и на свою грубую стратегию выбить меня из строя. Маленький усатый тип начинает зачитывать мне протоколы допроса некоторых моих коллег по «Репюбликен». Сначала он зачитывает медовым голосом часть допроса моей патронессы:
«Протокол Б124, допрос мадам Фэссель Леритье Фердинанд, рожденной 22.03.27 в Париже. Ваш подозреваемый уже длительное время находится в отпуске по причине нервного заболевания. Это очень впечатлительный человек. Сразу, с момента прихода в газету, он демонстрировал отсутствие всякого благоразумия, постоянно провоцируя своих коллег к мятежу. Ему не хватает умения жить и элементарной вежливости по отношению к персоналу. Больше того, он грубо нарушал иерархию. В 1987 году его шутки стоили нам провала в известном процессе по защите чести и достоинства. Если он до сих пор не был уволен, то только по причине христианского милосердия. Его психиатр и его мать поставили меня в известность о его психических прецедентах. Я не хотела осложнять его положение. Когда он должен был вернуться после отпуска в газету, я, согласно новому плану организации, предусмотрела для него место секретаря в редакции».
Тип мне говорит:
– Смотри, твоя мать заботится о твоем здоровье. Как все это мило!
Кретин! Тупое ничтожество!
Затем он таким же точно тоном зачитывает показания Фиска, заместителя редактора:
«Протокол Б131, допрос Фиска Жан-Мишеля, рожденного 4.06.47 в Алжире. Он был не очень хорошим исполнителем. Ему не хватало аккуратности. Я употребляю прошедшее время, так как за несколько месяцев до своего ареста он выразил намерение уйти. Тем не менее, в начале он был многообещающим молодым человеком, он умел писать. Я не знаю, что произошло. Мне кажется, он боится стареть и страдает комплексом превосходства по отношению к своим коллегам. Он сверхчувствителен. По-моему, он болен и нуждается в уходе. Что касается того, способен ли он посягнуть на жизнь мадмуазель Сирковски, я категорически уверен, что нет».
Ничего неожиданного. В показаниях же Вернера я узнаю то, чего не знал.
«Протокол Б157. Допрос Зонтанга Вернера, рожденного в Гренобле 12.08.52. В последнее время он был не совсем в форме, но это было связано прежде всего с трудностями в написании его книги. В последний вечер, который мы провели вместе, я сыграл с ним шутку на «Минителе». Я направил ему послание, которое подписал именем Матильды. Речь идет о Матильде Виссембург, героине его книги. Он был как безумный. Я не решился сказать ему, что это послание было от меня…»
Потом я имею право выслушать чепуху, которую нес Вик:
«Протокол Б165. Допрос Шошара Виктора, рожденного в Беванж 6.05.60. Он пришел к нам накануне исчезновения Лены. Он был не в своей тарелке, но мы уже к этому привыкли. Я переношу его, потому что это близкий приятель моей жены. Во что бы то ни стало он хотел писать песни для нашей группы. Я должен пояснить, что являюсь руководителем рок-группы, которая называется «Черные демоны». Время от времени он приходил к нам на репетиции. Он не злой, а, скорее, просто прилипчив. Ему все время надо говорить о политике, а нам на это наплевать. Но я не верю, что он способен сделать что-то, чтобы уничтожить Лену, хотя он все еще очень привязан к ней. Однажды вечером мы нашли страшно искореженную машину одного нашего музыканта, он встречался с Леной. Мы думали, это сделал он. Но потом решили, что это было невозможно, потому что у него была загипсована рука».
Толстый рыжий полицейский зачитывает мне любезности, выложенные Мари. Слушать это – истинное удовольствие:
«Протокол Б182. Допрос Люка Мари-Жозефин, рожденной 14.12.59 в Гренобле. Этот тип – настоящее чудовище, сексуальный маньяк. Лена боялась его. Она соглашалась встречаться с ним только потому, что он шантажировал ее самоубийством. Он все время следил за ней, посылал ей бредовые послания на кассетах. Я уверена, что он убил ее. Я также уверена, что он несколько раз ломал наши машины. Мы даже находили человеческие экскременты на коврике у дверей и даже в почтовом ящике. Его следует изолировать. Разумеется, я в курсе, что мадмуазель Сирковски поддерживала связь с женатым мужчиной, значительно старше ее, но, по известным причинам, я не могу назвать его имя».
Эти придурки полицейские тайно опросили всех моих соседей. Мадам Безар сказала им, что видела в тот день, когда исчезла Лена, как ко мне заходила какая-то девушка с короткой стрижкой, но она не узнала свою бывшую соседку. Она добавила, что она не видела, как эта девушка выходила, а что я – человек мечтательный и непосредственный, не злой и очень хорошо занимаюсь с детьми. Они также переговорили с Элианой Дьякетти, женой Этьена, и она сказала, что я ее «изводил» телефонными звонками. Клевета! Эта старая сумасшедшая ревновала к нашей дружбе.
Я не показываю никакого раздражения. Продолжаю очень любезно отвечать на их вопросы. Моя сияющая физиономия, несмотря на бессонные часы, мои остроумные реплики изводят их. Они ничего не добьются. Только один раз я был в затруднительном положении, несмотря на все мои предосторожности. Какой-то железнодорожник, который отирался в паркинге в тот день, узнал меня как водителя Лениной машины. Я решительно это отвергаю и требую очной ставки. Но они даже не почувствовали, до какой степени я взволнован. Конец моего пребывания под стражей протекает без всяких неожиданностей. Я только огорчен, что они дошли до моего парижского издателя с этой историей. Они злорадствуют, зачитывая его показания. Он будто бы заявил, что я дал ему аванс в размере 25 тысяч франков с тем, чтобы он издал мою книгу. Какое-то недоразумение, я думаю.
В конце срока комиссар уже выходит из себя, со взмокшими висками, с изнуренным видом, он умоляет:
– Я прошу вас, мсье, скажите нам, куда вы дели тело? Укажите нам. И больше мы не будем вас утомлять. Вы сможете поспать.
Мне смешно. Они принимают меня за умственно неполноценного.
Мы отправляемся ко мне, где они производят обыск. В словаре они находят мои письма. Предусмотрительно я уничтожил отрывки из досье Матильды. Они заносят в свой протокол, что стены моей квартиры испещрены сексуальными надписями и фотографиями. Я развесил пять фотографий, на одной из которых изображена обнаженная Лена. Четыре остальных – фотографии Матильды. А надписи – это просто плакаты со свободными поэтическими выражениями, которые прикрывают ругательства, оставленные маленьким толстяком. Я отмечаю это. Они находят пришедшую в негодность дамскую бритву и запечатывают ее. Они замечают только непонятный запах в морозильнике. Ничего больше.
Меня ведут к судье. Там полно народу. Неверным шагом я пересекаю зал. Они все там. Свора. Трещат вспышки, крутятся камеры. Я снисходительно улыбаюсь. Кричу:
– Я – жертва сведения счетов. Палачи! Подонки! Фашисты! Эсэсовцы!
Это еще больше раздражает полицейских, они толкают меня и мешают говорить. Прекрасно для телевидения.
Моя встреча с Симпсоном – настоящая потеха. Симпсон – плешивый бородач, он никогда не смотрит прямо в лицо, постоянно сидит, уткнувшись носом в бумаги. Я страшу его. Он боится всех пертурбаций, которые могут возникнуть из-за моего задержания. Эта магистратская задница еще не уверена в том, что я убил Лену. Это чувствуется в каждом его взгляде. У него не хватает мужества прямо обвинить меня в убийстве. Он смотрит на запуганную секретаршу и говорит нерешительным голосом:
