27
Дарби осталась стоять, глядя на капли дождя, стекающие по оконному стеклу кабинета, но сердце ее резко ускорило свой ритм.
Тут завибрировал ее пейджер.
— Мисс МакКормик? Вы меня слышите?
— Слышу.
Она взглянула на экран пейджера. Звонили из оперативной дежурной части.
— Вы можете разговаривать или, может быть, мне перезвонить завтра?
— Нет, мистер Скиннер, я хотела бы поговорить с вами прямо сейчас. — У нее вдруг перехватило дыхание. — Но не могли бы вы подождать минуту? Не кладите трубку, пожалуйста.
— Разумеется. Не спешите.
Она перевела Скиннера в режим ожидания и набрала номер кабинета Купа.
— Окажи мне любезность, — попросила она, когда он поднял трубку. — Мне только что сбросили на пейджер вызов из оперативной дежурной части, а я разговариваю по телефону. Позвони им, узнай все, что они хотели мне сообщить, и переговори с детективом. Встретимся у тебя в кабинете, когда я закончу.
Дарби вернулась к прерванному разговору со Скиннером.
— Спасибо, что подождали, мистер Скиннер.
— Прошу вас, называйте меня Чарли. Я уже в таком возрасте, что вполне мог бы быть вашим дедом. Мисс МакКормик, я звоню, потому что Джон Иезекииль хочет поговорить с вами.
— О чем?
— Он говорит, что у него есть некие сведения о женщине по имени Эми Холлкокс.
Дарби присела на край стола.
— Какого рода сведения?
— Он отказался разговаривать со мной на эту тему, а заставить его мы не можем. Разве Эми Холлкокс — не та самая женщина, которую убили в Белхэме?
— Да. Но откуда он ее знает? Он не сказал?
— Нет. Но я должен сказать, что вчера днем она приходила навестить его.
«В день своей смерти!»
— Она пришла к нему в половине четвертого, и они проговорили около часа, — продолжал Скиннер. — Это максимум того, что мы можем позволить заключенным. Иезекииль находится в блоке номер десять. Он доставил нам немало хлопот, особенно персоналу психиатрического отделения. Он страдает шизофренией, и ему колют лекарство. Как только мы перевели его, он застеклил одного из медбратьев.
— Застеклил?
— Прошу прощения за наш тюремный жаргон. Это выражение придумал кто-то из медицинского персонала. Иезекииль вывернул из патрона лампочку в камере, раздавил стекло и смешал его со своими фекалиями. Когда медбратья пришли к нему делать очередной укол, он забросал их получившейся смесью. Они стали вытирать лицо и изрядно порезались осколками. Одному из них даже пришлось делать операцию на глазах, и он частично потерял зрение. Благодаря мистеру Иезекиилю мы были вынуждены установить решетки вокруг лампочек в блоке номер десять. Вам уже приходилось иметь с ним дело раньше?
— Нет. Он что же, просил пригласить именно меня?
Ее имя не упоминалось в новостях, посвященных убийству в Белхэме.
— Он просил предоставить ему возможность поговорить с вами, и ни с кем больше, — ответил Скиннер. — Он также заявил, что, если вы откажетесь прийти, он не станет разговаривать с другими детективами. Вам никогда не приходилось допрашивать заключенного?
— Нет, не приходилось.
— В таком случае позвольте объяснить вам, как это происходит в действительности. Я могу предоставить вам комнату, в которой вы сможете побеседовать с мистером Иезекиилем наедине. Не удивляйтесь, если он вдруг передумает и откажется разговаривать. Закон не обязывает его делиться с вами подробностями разговора с мисс Холлкокс, если речь вообще идет об этом. Собственно, он даже может обратиться к адвокату.
— Он уже просил предоставить ему защитника?
— Нет, но это отнюдь не означает, что он не обратится с подобной просьбой в будущем. Убийцы, по сути своей, в душе трусы. По собственному опыту могу утверждать, что, находясь в обществе членов семьи убитого ими человека, они замыкаются в себе. Я не говорю, что именно так и случится, но вы должны быть готовы к подобному развитию событий. Кроме того, не следует забывать и о том, что он страдает шизофренией. Он получает необходимые препараты, но мне говорили, что его заболевание вылечить очень трудно. Из того, что я прочел в его личном деле, следует, что он страдает манией преследования: он думает, что за ним постоянно наблюдают и подслушивают его разговоры.
— Кто-нибудь еще навещал его?
— Судя по тому, что я вижу на экране своего монитора, нет, но электронные записи появились всего лишь пятнадцать лет назад. Примерно в это время мы начали использовать компьютеры, и теперь они заменяют нам все. Хотя, должен признаться, я старомодный человек и мне привычнее бумага.
— Полагаю, вы сохранили прежние бумажные архивы.
— Вы правильно полагаете.
— А не могли бы вы поднять их? Я хочу знать, кто еще посещал Иезекииля.
— Я могу это сделать, но для этого понадобится несколько дней. Вам придется заполнить несколько анкет. Я могу прислать их вам по электронной почте, или же вы заполните их, когда придете сюда лично.
— Я сделаю это, когда приду к вам. В котором часу я могу встретиться с ним?
— Нам нужно сделать кое-какие приготовления, поэтому, скажем, завтра в десять утра вам будет удобно?
— Вполне.
— Это может показаться странным, но должен предупредить, чтобы вы придерживались строгого женского дресс-кода в одежде. Подробности можно прочесть на нашем вебсайте. Читайте и веселитесь от души.
Дарби повесила трубку, позвонила баллистикам и попросила техника, ответившего на звонок, проверить по своей базе данных «Глок-18».
Шагая по коридору, она чувствовала слабость в коленях и легкое головокружение, как если бы только что очнулась от глубокого наркоза. В памяти у нее всплыл тот единственный раз, когда она видела Иезекииля: черно-белая газетная фотография, на которой он опустил голову, глядя на скованные наручниками запястья, в то время как судья зачитывал ему приговор о пожизненном лишении свободы. Она вспомнила высокий лоб Иезекииля и светлые волосы; твердые бугры мускулов у него на руках. Глаза, казавшиеся слишком маленькими на его лице. Дарби вспомнила, что фотография была даже больше статьи, втиснутой на одну из последних страниц «Бостон геральд америкэн».
Открыв дверь в комнату дактилоскопии, она увидела Купа, стоявшего у стола.
— Убийство в Чарльстауне, — сказал он, вырывая страницу из блокнота. — Следствие ведет Стэн Дженнингс. Я не смог дозвониться до него, но оперативный дежурный сообщил все, что нам следует знать. Жертва обнаружена в грязном подвале, набитом человеческими останками.
Дарби сидела за рулем служебного автомобиля, ожидая, пока несколько копов из Чарльстауна разгонят толпу, запрудившую тротуары. Ливень, начавшийся еще днем, наконец-то прекратился, и местные обитатели, главным образом ирландцы, высыпали на улицы. Они наблюдали за происходящим из окон и с веранд, с крыш домов и террас. Кое-кто пил пиво, и Дарби поневоле обратила внимание на то, что многие передают друг другу бутылки в коричневых бумажных пакетах. И почти все курили.
Она знала, что в Чарльстауне убийства всегда считались чем-то вроде бесплатного развлечения. Местная публика отрывалась от телевизоров и барных стоек и приходила сюда не столько для того, чтобы посмотреть, не знакомы ли они с жертвой (а такое случалось частенько), сколько чтобы выяснить, кто из соседей слишком уж разболтался с полицией. В Чарльстауне до сих пор правил бал закон молчания, сходный с правилом омерты итальянской мафии: ваши тайны и грехи принадлежали городу, и он сам разбирался с ними. Прибегать к помощи полиции и разговаривать с ее представителями возбранялось. Подобная система клановых ценностей, царившая в самом маленьком и самом древнем уголке Бостона, способствовала тому, что здесь из года в год сохранялся самый высокий процент нераскрытых преступлений, включая убийства.
— Они ведут себя так, словно полиция прибыла сюда, чтобы бесплатно раздать им выигрышные лотерейные билеты, — заметила Дарби.
Куп молча кивнул, глядя на море лиц, проплывающих за окнами. Во время поездки он был непривычно молчалив. Усевшись во внедорожник, он сразу помрачнел и нахмурился, а потом всю дорогу ерзал на сиденье.
Поначалу Дарби заподозрила, что Куп знаком с жертвами, которые ждали их в Чарльстауне. Когда же он заявил, что не знает никого из тех, кто живет там, она рассказала ему о своей беседе с директором тюрьмы Скиннером. Выслушав ее, Куп отделался невнятным бормотанием.
Очевидно, мысли его до сих пор были заняты Кендрой Шеппард, но Дарби чувствовала, что дело не только в этом. Куп еще не созрел для того, что рассказать ей, что его беспокоит по-настоящему, и она не стала настаивать. За долгие годы знакомства с ним она поняла одну вещь: давить бесполезно. Он только замкнется в себе и будет молчать. Но непременно заговорит, когда будет готов.
