Это была совсем простая гранитная плита с выбитым на ней крестом.
И двумя словами. Именем усопшего.
РИМО УИЛЬЯМС Человек со шрамом оставил цветы лежать там, где они упали.
Его звали Римо, и он терпеливо втолковывал своему попутчику, что на самом-то деле вполне жив.
– Да ну? – отзывался попутчик преувеличенно скучающим голосом, уставясь в иллюминатор и гадая, долго ли еще им кружить над лос-анжелесским аэропортом.
– Ей-богу, – без тени юмора подтвердил Римо. – Все думают, что я умер.
У меня даже могила имеется. Юридически говоря – да, умер. Но фактически ничего подобного.
– Вот как? – отсутствующе пробормотал попутчик.
– Случается, люди совершенно не обращают на меня внимания. Вот как ты сейчас. И это меня беспокоит. Серьезно. Это, знаешь ли, форма дискриминации.
Ведь не будь я юридически мертв, стал бы ты пялиться в окно, когда я с тобой разговариваю?
– Не знаю и не хочу знать.
– Мортизм! Вот как это называется. Или смертизм. Как тебе больше нравится. Бывают сексисты, бывают расисты, а ты – мортист. Думаешь, раз там на кладбище в Нью-Джерси установили плиту с моим именем, так можно со мной и не разговаривать? Ошибаешься! У мертвых тоже есть свои права.
– Я и не спорю, – сказал попутчик, которого звали Леон Хискос-младший.
Это был непринужденных манер, с мягким взором голубых глаз и пышными пшеничными волосами молодой человек в полотняном пиджаке от Версаче, без галстука. Сидел он себе в салоне для курящих «Боинга-727», никого не трогал, как вдруг – здрасьте! – подходит к нему этот худощавый тип с непропорционально широкими запястьями, плюхается в соседнее кресло и сообщает, что зовут его Римо Уильямс, но говорить об этом никому нельзя, потому что юридически он, видите ли, покойник. Хискос с первого взгляда решил, что у этого Римо – шпаны-шпаной в солдатских брюках и черной футболке – не все дома, и отвернулся к окну, но недоумок этот как сел, так пошел трепаться и никак не угомонится.
– Вот признайся честно, что не принимаешь меня всерьез, – приставал Римо.
– Ох, да отвяжись ты!
– Ну вот! А я о чем говорю! А знаешь, я ведь не рассказываю эту историю кому попало. Это в некотором роде честь. Ценил бы! А началось все, еще когда я был полицейским в Нью-Джерси.
– Ты что, легавый? – вскинулся вдруг Леон Хискос-младший, впервые взглянув Римо прямо в глаза – темные, глубоко посаженные, без блеска. И взгляд у них был и впрямь, как у мертвеца.
– Был когда-то, – кивнул Римо. – Пока меня не казнили.
– А, – неопределенно протянул Хискос.
– В парке нашли забитого до смерти торговца наркотой, а рядом валялся мой полицейский значок. Но я этого типа не трогал. Меня подставили – и под суд.
Не успело до меня дойти, что никакой это не показательный процесс на радость общественности или что-то вроде того, смотрю – уже привязывают к электрическому стулу. Впрочем, стульчик-то оказался липовый. Скоро я очухался и услышал радостную весть, что с этого дня вычеркнут из списка живых.
Может, если отвечать, он отвяжется, подумал Хискос и сказал:
– Наверно, твоя семья очень переживала.
– Нет, не очень. Я сирота. Отчасти по этой причине меня и выбрали для работы.
– Работы? – переспросил Хискос, поневоле признаваясь себе, что слушает с интересом – может, из-за этих мертвенных глаз?
– Ну да. Это, вообще-то, нелегко объяснить. Видишь ли, некоторое время назад один из президентов решил, что плохи наши дела. Правительство проигрывает войну с мафией. Мошенники вертят конституцией как хотят, уклоняясь от ответственности перед нацией. Еще немного посадит организованная преступность своего человека и Белый дом, и тогда – прощай, Америка! Ну и что тут мог президент? Не отменять же конституцию! И тогда он надумал создать суперагентство под названием КЮРЕ и поручил парню по имени Смит наладить его работу.
– Смит? Хорошее имя, – ухмыльнулся Хискос.
– Да и парень хороший, – сказал Римо. – Доктор Харолд У. Смит. Его прерогатива – бороться с преступниками неконституционными методами.
Нарушать закон во имя торжества справедливости. Во всяком случае, так было задумано. Ну, Смит начал действовать и через какое-то время понял, что КЮРЕ позарез нуждается в собственном подразделении, которое выполняло бы функции правосудия. В собственном, так сказать, карательном органе. Не всегда ведь можно надеяться, что суд отправит преступника в тюрьму. Вот тут-то я и вступаю в дело.
– Так ты, что ли, ходячее правосудие?
Римо кивнул.
– Именно. Причем действую в одиночку.
– А не многовато будет?
– Для обыкновенного человека – да, многовато. Но, видишь ли, я необыкновенный.
– И ненормальный к тому же, – прибавил Хискос.
– Ну вот ты снова! Мортизм в чистом виде. Но я тебе объясню, в чем тут дело. Поднатаскать меня КЮРЕ подрядил главу корейского рода наемных убийц.
Его зовут Чиун. Он последний Мастер Синанджу.
– Что это еще за Синанджу?
– Это название рыбацкой деревушки в Северной Корее, где тысячи лет назад основался род наемных убийц. Земля там такая скудная, что жителям порой нечем было прокормить младенцев, и они бросали их в Западно-Корейский залив, называя это: «отправить детей на их морскую родину». В конце концов они стали наниматься убийцами сначала к окрестным императорам, а потом и к любому, кто позовет. Сам Александр Македонский пользовался их услугами. Со временем они выработали свойственные только им приемы, в совокупности известные как боевое искусство Синанджу.
– Мне показалось, что это деревня называется Синанджу? – перебил Хискос, снова теряя интерес к разговору.
– Верно. Но так же называется и изобретенная местными жителями техника боя.
– Похоже, эти корейцы экономят на словах!
Римо пожал плечами.
– Может быть. Но позволь, я закончу. Скоро посадка. Ты, конечно, слышал о школах карате, кун-фу и ниндзя? Так вот, все они – только жалкое подражание Синанджу. Синанджу – первоисточник, основа, подлинник, и если не сломаешься в период подготовки, то получаешь возможность в полной мере раскрыть свои физические и умственные возможности. Твои чувства предельно обостряются.
Твоя сила достигает небесных высот. Владея приемами Синанджу, можно совершать подвиги, немыслимые для обыкновенных людей. Это все равно что стать суперменом, только не нужно рядиться в маскарадный костюм. Вот кем я стал благодаря Синанджу.
– Вот повезло-то! Ну и каково в суперменах?
– Повезло-то повезло, да только не думай, что это сплошная клубника со сливками. К примеру, я не могу есть обычную пищу. Один рис. И ни грамма спиртного. Знаешь, что бы я отдал за глоток пива? И к тому же еще Чиун!
Ква-ква-ква, непрестанные жалобы и попреки. Дескать, что с меня взять, с бестолкового белого! Ничего-то я толком не умею!
– Что, не любит тебя?
– Нет, так бы я не сказал. Просто он пытается добиться от меня совершенства. Он, видишь ли, вбил себе в голову, что во мне воплощается древняя легенда о некоем белом мертвеце, который на самом деле воплощение, ни много ни мало, индуистского бога Шивы, и когда Чиун умрет мне выпадет стать его преемником, следующим Мастером Синанджу. Да, ладить с ним нелегко. Теперь ему вздумалось, чтобы я уломал Уилли Нелсона устроить благотворительный концерт в его, Чиуна, пользу. Это при том, что в мире не так уж и много людей богаче него. Ну, можно в это поверить?
– Нельзя, так же, как и во все остальное, – сказал Леон Хискос-младший.
– Очень жаль, потому что это все правда.
– А зачем ты мне это рассказываешь?
– Чиун не смог отправиться на задание вместе со мной, он готовится к перезаключению контракта, поэтому мне пришлось действовать самому. Что-то одиноко стало, захотелось душу излить. А ты, Леон, производишь впечатление человека здравого, рассудительного.
Когда Римо неожиданно назвал его по имени, у Хискоса затряслись руки. Он помнил, хорошо помнил, что не говорил Римо, как его зовут. Чтобы унять дрожь, он ухватился за подлокотники. Это подействовало. Теперь тряслись только бицепсы.
– А ты что, сейчас на задании? – выговорил он тоненьким голосом.
– Ну да. И должен сказать, что это как раз тот случай, когда я выполню его с чувством глубокого внутреннего удовлетворения. Видишь ли, я представляю интересы покойников и, будучи покойником сам, нахожу в этом глубокий смысл. Хочешь взглянуть на фотографии моих доверителей?
– Нет, спасибо, – отказался Хискос, возясь с замком привязного ремня. Кажется, мы сейчас приземлимся.
– Позволь, я тебе помогу.
Римо взял у него короткий конец и с такой силой затянул ремень, что ткань задымилась, а Леон Хискос-младший почувствовал, как содержимое его желудка выдавилось назад в пищевод. Издав что-то хрипло-нечленораздельное, он посерел.
– Вот так-то лучше, – сказал Римо. – А то, чего доброго, упадешь, разобьешься, будет бо-бо.
Он достал из кармана брюк аккуратный пластиковый альбомчик с фотографиями, раскрыл, поднял к взмокшей физиономии Хискоса и, перелистывая страницы, принялся рассказывать – так гордый родитель перечисляет своих отпрысков:
