Мысли были тягучие, ленивые, – и почему-то никак не могли претвориться хоть в какие-то движения тела. Мышцы оставались парализованными. Параллельно откуда-то появилось и крепло чувство, что это сон, кошмар, наваждение, надо лечь, расслабиться и закрыть глаза – все исчезнет, без следа развеется…
Членистоногая тварь приблизилась почти вплотную. Подняла переднюю лапу. Протянула вперед, едва не коснувшись Мухи… Та смотрела на ряд неподвижных немигающих глаз – и не могла пошевелиться. Почувствовала, как трусики и брюки в паху намокли горячим, как внутреннюю сторону бедер защекотали струйки…
(…лечь… опуститься на пол… крепко-крепко зажмуриться… а сверху еще прикрыть глаза ладонями… тогда ничего не страшно…)
Пауков она боялась с детства. Обнаружив в ванне самого крохотного и безобидного – визжала, и боялась подходить, пока мать не смывала паучишку струей из душа…
Конец лапы, казавшийся цельным, разделился вдруг на несколько частей, тоже суставчатых, шевелящихся, отдаленно напоминающих пальцы – и на концах псевдо-пальцев двигались, сгибались и разгибались какие-то крючочки, отросточки… Вся эта шевелящаяся мерзость коснулась обнаженного живота Тани.
Что бы там ни задумала тварь, – если вообще умела думать – но последнее её действие стало ошибкой. Отвратительное прикосновение вдребезги разбило паралич, сковавший мышцы. И – вымело из головы желание лечь, расслабиться.
Муха дернулась, отскочила назад. Воздух наконец-то ворвался в легкие свежей ледяной струей. Муха завизжала – пронзительно, на грани ультразвука.
Тварь как-то сжалась, подтянула лапы, стала меньше на вид – едва ли от страха, скорей от неожиданности – но Мухе было все равно, она ринулась к окну. Первый этаж, выскочит, наплевать на стекло, пусть поцарапается, пусть порежется, лишь бы унести отсюда ноги…
Путь преграждал огромный, допотопного вида, письменный стол. Пришлось огибать, протискиваться между деревянным четвероногим монстром и стеллажом, заваленным всякой всячиной – книгами, дисками, деталями компьютеров. Она зацепилась, ткань затрещала, со стеллажа посыпалось содержимое полок.
Тут запястье Мухи что-то цепко ухватило, дернуло назад, разворачивая… Она обернулась, снова взвизгнув. К левой руке приклеился прозрачно-серый, чуть тоньше мизинца, шнур. Другой конец шнура остался у паука. Муха рванула – шнур выдержал. Попыталась оторвать пальцами другой руки – шнур прилип намертво.
Краем глаза Танька увидела движение твари, испуганно взглянула туда. Паук уже не держался за шнур, тот теперь крепился к полу, а чудище странно, боком, неторопливо передвигалось – но почему-то не к Мухе, а к противоположной стене.
Она снова попробовала освободиться – отдирала гигантскую паутину осторожно, постепенно, с края, как присохший лейкопластырь. Помогло! Казалось, в руку впились тысячи микроскопических зазубренных крючков, не желающих выходить из кожи, раздирающих ее, но проклятый шнур – медленно, больно – отлипал от запястья…
Муха, искоса поглядывая на затихшего у стены паука, закончила освобождение. Облегченно потрясла свободной конечностью, попыталась отшвырнуть паутину – и безнадежно застонала. Шнур прилип к пальцам правой руки…
Она торопливо оглядывалась в поисках чего-либо острого – и не уловила тот момент, когда тварь метнула новую паутинку. Заметила что-то вроде несущейся в лицо струи, защитно вскинула свободную руку – предплечье сдавило, стиснуло, и Муха впервые услышала тихий голос твари – невоспроизводимое сочетание шипящих и скрежещущих звуков.
Паутина дернулась, натянулась. Муха хотела в отчаянии вцепиться в нее зубами – и не вцепилась. Вместо этого завизжала: «Сюда!!! Скорей!!!» – потому что в коридоре затопали шаги. Людские шаги.
Человек, торопливо вошедший в комнату – тот самый, открывший дверь – отреагировал на увиденное странно. Точнее – никак не отреагировал. Не смотрел ни на бьющуюся в тенетах Муху, ни на паучину, выстрелившего в нее третьим шнуром. Человек вцепился двумя руками себе в горло, точно его тоже стиснула паутина – но невидимая. Лицо корежилось, искажалось гримасами. Потом тело грузно осело на пол, голова откинулась далеко назад, очень далеко – и шея спереди лопнула, разошлась поперечной трещиной…
Муха, глядя на это, оторопела, на мгновение даже позабыв о собственных проблемах. Голова запрокинулась, коснувшись затылком спины – и сморщилась, опала внутрь, как давешняя маска… А на ее месте…
Вместо головы – человеческой головы – из торса торчала другая… С мерно двигающимися жвалами, покрытая темным густым мягким пухом и опоясанная рядом немигающих глаз. Глаза смотрели на Муху. Она попыталась закричать, заорать во весь голос, – и опять не смогла.
Тело на полу подергивалось и постепенно опадало, как проткнутая надувная игрушка. Вторая тварь вытягивала наружу длинные суставчатые лапы…
На третьей или четвертой монетке все удивительные ощущения куда-то исчезли – Толик шел по следу уверенно, как почуявший дичь сеттер. Одну денежку, правда, выхватил у него из-под носа карапуз детсадовского возраста, рисовавший мелом на асфальте – и до этого отчего-то не замечавший валявшейся рядом наличности.
Но Толика было уже не сбить. Он торопливо вошел в подъезд, увидел последний тускло блеснувший кругляш, втиснул палец в кнопку звонка. За дверью – ни звука. Отключен свет? Сломался звонок?
Он забарабанил в дверь кулаком. Ее обтягивал дерматин, бугрившийся пухлыми ромбами, – еле слышный звук тут же погас в мягкой звукоизоляции… Толик приник ухом к замочной скважине – может, звонок тут негромкий, и он не слышит его звук в глубине квартиры? Палец снова придавил кнопку.
И Толик услышал.
Не звонок. Приглушенный девичий визг.
Он как-то неуверенно, вполсилы, толкнул дверь плечом. Ерунда, бесполезно. Не нынешняя трухлявая ДСП. Старая добротная работа, без кувалды тут и Шварценеггер не справится… Метнулся зачем-то на несколько ступенек вверх, остановился. Застыл на секунду в раздумье. Из-за двери донесся – или почудилось? – новый визг.
Толик вылетел из парадной. Сориентировался, куда выходят окна. Бегом обогнул угол дома. Пустырь, кусты, ядовито-желтый забор – и ни одного человека. На окне – решетка. На соседнем – тоже. Третье призывно поблескивало давно не мытыми стеклами, ничем не защищенными.
Он ухватился за оконный карниз, рывком подтянулся… Вглядываться внутрь не стал – прикрыл лицо локтем и навалился на стекло.
Линолеум скользнул под ногами – Толик не удержался, приземлился на колено. Осколки обрушились звонким ливнем чуть раньше – один попал под коленку, неприятно кольнул сквозь брюки. Лоб саднило – сам не заметил, как зацепил за оставшийся в раме хищный стеклянный клык…
Он оказался на коммунальной кухне – две газовых плиты, четыре столика, четыре полочки с посудой… Людей не видно.
И вообще – вторжение, похоже, прошло незамеченным.
Никто не возмущался, никто не орал в телефонную трубку: «Алло! Милиция?!» Тишина. Нехорошая тишина. Опасная.
Он подавил порыв немедленно броситься на поиски Таньки. Двинулся вперед медленно, настороженно поглядывая по сторонам.
И чуть не споткнулся о ноги, торчащие из-под стола. О женские ноги – на одной домашний шлепанец, другая босая…
…Трупом это назвать было нельзя. Пустая шкурка, не то выгрызенная изнутри, не то… По крайней мере, нога, за которую ухватился Толик, пытаясь вытащить тело из-под стола, сгибалась легко и свободно в любой точке. И не обнаруживала внутри никаких признаков костей, хотя бы и переломанных.
Вот, значит, что… Вот, значит, чем тут занимаются…
Он протянул руку к магнитной доске, с негромким лязгом отлепил самый большой нож. Широкий, с тяжелым обушком и длинным клинком, он явно предназначался для разделки мяса. Толик пальцем попробовал лезвие, улыбнулся – нехорошо, зловеще…
После секундного раздумья отлепил другой – почти такой же длинный, но с узким лезвием. Для резки хлеба? – неважно, буханки и батоны пластать не придется… Второй нож он засунул за ремень, сзади, аккуратно вывернув лезвие наружу – чтобы при неловком движении не проткнуть самого себя.
Толик вышел из кухни, зачем-то (после высаженного окна) стараясь ступать бесшумно.
На шум вторжения твари отреагировали. Прекратили на мгновение работу – на вид суетливую и бессистемную, но на деле продуманную и быструю. Замерли, обменялись скрипящим шипением…
Потом один паук – тот, у которого брюшко болталось крохотным сморщенным мешочком – куда-то исчез из поля Мухиного зрения. Над ней продолжал хлопотать другой – свое огромное и шарообразное брюхо он едва ли смог бы втиснуть в человеческое тело.
Танька хотела крикнуть, предупредить неведомого спасителя (она очень хотела надеяться, что спасителя) – но не могла. Паутина уже закрывала ей губы…
