Зато наш мучитель подвергся невероятному и необъяснимому с точки здравого смысла возмездию: это был полный кошмар. Пламя не просто жадно лизнуло лицо. Нет! Рывком взрыва вся кожа была содрана с лица и задрана вверх. Так, словно незримая рука злобы схватила кожу у линии подбородка и адским рывком кары задрала на лоб, до самой кромки волос, кровавой маской, заброшенной на голову, как кусок оторванной и скомканной ткани!
Я прикипел к месту.
Содранная кожа на миг обнажила весь мясной узор лицевых мышц: багровые волокна вокруг зубов, сплетение сиреневых жил правой и левой щеки, мозговидные слезные железы, мускулочки, поднимающие веки и прочую жуткую изнанку: жилки, рычажки, дергалки, мясные пружинки, клапаны.
Зверскую картину довершали курносый носовой хрящ — клюв смерти — и белые глазные яблоки, которые отчаянно выкатились наполовину из черепных ям и, подрагивая как желе, осмысленным взором ужаса таращились на собственную гибель.
Левая рука монстра была разворочена взрывом до запястья.
Безумный язык, вылезая из глотки, облизал мясо словно губы.
А ведь только что эта живодерня была лицом человека. И вот — один пар над теплым мясом.
Еще одна доля секунды — и над всей поверхностью адовой раны веером брызнула кровь.
Падая вперед, несчастный угодил открытым ртом прямо на острие ножа, который сжимал в кулаке правой руки и, довершая зверство, лезвие глубоко ушло в глотку — по самую рукоять — в жерло гортани, рассекая пополам язык и перерезая голосовые связки, после чего кровь уже хлынула широким потоком.
Несколько сгустков задело меня. Я был почти в обмороке от безобразного облика той мясной куклы, на какую напялено лицо человека.
Только прекрасная незнакомка сохраняла полное присутствие духа. Отпрянув от тела, которое рухнуло на пол, она с леденящей силой и сверхестественной решимостью выхватила со дна сумочки оружие и убийственным жестом власти уперла револьверный ствол прямо в мой лоб, больно ввинчивая отверстие ствола в кожу: «Кто ты, гад?! Считаю до трех. Ты с ним заодно?»
Мой ответ был настолько дик и глуп, что она разом поняла, что имеет дело с умалишенным придурком.
В паническом страхе я выпалил то, что нещадно муча-ло: «Скажите, кто я? Мужчина или женщина?»
— Умоляю, ответьте правду.
Умирающий свернулся кольцом. Уже агонизируя, он пытался уцелевшей рукой вытащить нож из горла, а левой культяпкой держать глаза в глазных ямах.
Напрасно!
Нож только надсадно скрипел в мышцах. Глазные яблоки болтались на пружинах зрительной жилы.
— Ты… ты женщина, идиот! Надень, — и она сорвала с головы волосы. Да, это был парик. Спрятав револьвер, незнакомка властно водрузила парик на мою голову и затянула потуже венецианской сеткой, при этом она следила краем глаза за тем, чтобы кровища, растекаясь по ковру, не испачкала ее кроссовки.
Последний жест угрозы — жемчужное ожерелье на мою шею; и, широко перешагнув через тело, она осторожно открыла дверь купе.
Только тут она оглянулась.
Глаза вдруг наполнились слезами: вот так всегда, прошептала беглянка, всегда в самый последний момент… сматывайся, дурилка, пока они тебя не ухлопали. И— никогда, никогда не ищи меня.
Бросила в мои руки какой-то предмет.
И исчезла.
А я? Я окончательно впал в идиотизм. Вместо того, чтобы бежать сломя голову, уносить ноги пока не поздно! Я, не обращая внимания на конвульсии человека на полу, наступив на его сырую от крови форменную фуражку, я принялся внимательно изучать вещичку, которую мне удалось поймать на лету. Повертев пальцами, я наконец догадался, что держу тюбик губной помады. Глупо гордясь своей смекалкой, снял колпачок, вывернул наружу лаковый пурпурный язычок и уставился в купейное зеркало.
Мимо помчался встречный состав — купе заполнилось звуками лязга и грохота и мельканием света за занавеской.
Пялясь в зеркало, я снова пережил страх пробуждения от смерти. Боже! Я опять не узнавал себя. Глазел и убеждался в том какие разительные перемены коснулись моей физиономии. Я не понимал, что златокудрые волосы до плеч — : парик. Осторожно подергав кудри, убедился, что не чувствую боли. Затем неумело и грубо размал по губам пунцовый жир. Бррр… Ярко раскрашенное лицо стало таким отвратительным, что я отшатнулся.
И вывод — я, наверное, женщина.
Но и на этом приступ идиотизма не кончился. Склонившись над телом, я перевернул изувеченного убийцу на спину и попытался его починить, словно кошмарные раны можно стереть, как пыль с зеркала, идиот! Преодолевая отвращение, я поймал повисшие на зрительной жилке глазные шары и уложил на место, то есть, просто утопил в кровавых лузах черепа. А затем попытался натянуть на мясной остов задранную на лоб кожу. И надо же — получилось! Веки легли на глаза, губы на мышцы рта, ноздри и нос — на хрящевую подпорку, щеки — на скулы. Появилось выражение страха… Последним усилием я вытащил нож из горла и наклонил ухо к губам.
И вдруг услышал ясный, отчетливый, яростный голос, который зло приказал из глубины мертвеца: убей ее! Догони и убей! Быстро!
Я отшатнулся. Это был голос кого угодно, только не убитого.
— Ну, живо! Возьми нож! — на губах лопнул алый пузырь.
Только тут я очнулся. И окончательно пришел в себя.
Боже! Как пораженный громом я поднялся с колен, с ужасом увидел труп, свои руки измазанные кровью, схватил полотенце. Одно, второе. Затем вылил на ладони содержимое бутылки с минеральной водой. Окончательно оттер следы простыней.
Накрыл ею же тело.
Чего ты тянешь, дурилка! Сказано же — смывайся, пока тебя не ухлопали.
Отбросив нож носком ботинка, кидаюсь к вешалке, на которой висит шляпа и плащ. Срывая петлю, еле-еле справляюсь с рукавами, нахлобучиваю шляпу поверх локонов, замечаю маленькую сумочку с кожаной петелькой на уголке — сумочка висит все на том же медном крючке — рука машинально тянется к находке.
Выбегая в коридор, я не забыл выключить в купе свет.
Куда дальше?
Коридор спального вагона идет в обе стороны.
На ручных часах стрелки показывают два часа ночи.
Я поворачиваю налево, словно мое тело — в тайне от головы — знает больше меня самого и тащит — тащит! — к неведомой цели.
Поезд мчался сквозь ночной лес и окна с правой стороны были сплощь залиты чернотой.
С отчаянно бьющимся сердцем, на ходу натягивая петлю сумочки на запястье левой руки — машинально я все делал правильно — застегивая габардиновый с клетчатой подкладкой плащ на пуговицы — судя по плащу за окном стоит весна… или осень — я, как можно тише, шел по ковровой дорожке мимо череды купейных дверей спального вагона. За каждой мерещилась западня. Но пока все шло нормально. Я удачно выбрал свой путь — от купе проводника в сторону дальнего выхода. В вагоне стояла тишина общего глубокого сна. Стук колес убаюкивал даже мое заячье сердце.
Я уже почти добрался до конца проклятого вагона, как неожиданно из последнего купе навстречу выбежала остриженная наголо девочка примерно девяти лет от роду, босиком, в длинной ночной рубашке до пят. Она заливалась горькими слезами и бежала, закрыв лицо ладошками. Не успев сделать в мою сторону и трех шагов, она наступила на край сорочки и упала ничком на мягкую дорожку.
Я машинально подхватил ревунью на руки и поставил на пол, ожидая, что сейчас из открытого купе выбежит вдогонку мать девочки, но никто не выбежал. Сердце ёкнуло от предчувствия новой опасности. И все же я, как дурак, остановился напротив распахнутой двери. В купе стоял полный мрак. Вагонное окно было задраено опущенной сверху шторкой из плотного брезента. Эй, мамаша… позвал я шопотом темноту. Но никто не отвечал. Беги, остолоп!
Девочка перестала хныкать и быстро убрала ладошки с лица. Что за черт! На меня в упор глядела одна из самых гадких и злых детских рожиц, которые я когда-либо видел в жизни! И она вовсе не плакала! Она смеялась. То, что я принял за хныканье, было на самом деле подавленными смешками. А за ладошками маленькая бестия прятала от моих глаз зажатую между зубов металлическую трубочку, вроде тех, из которых дети обстреливают друг друга пульками на скучных уроках. Беги! Я не успел даже отпрянуть. Напружинив щечки, чертовка плюнула мне в лицо чем-то теплым, противным и мягким.
Это был шарик жеваной бумаги, которым бестия угодила мне прямо в лоб, ровнехонько в переносицу между глаз. Но эффект был адски усилен: я почувствовал удар такой силы, словно от молотка. В глазах потемнело и, зашатавшись, упал на колени, закрыв лицо руками от боли. На миг сознание оставило мой разум.
Тем временем исчадье ада ухватило меня маленькими грязными тонкими пальчиками за запястье, как стальными клещами, и легонько, без всяких усилий, оторвала мои руки от лица. Я потерял дар речи — настолько сильны были детские ручки дьявола.
— Почему ты меня бросила? — сказала девочка голосом молодой женщины, от которого по коже побежали мурашки — настолько он был внезапен, страшен и сверлящ.
