— Но чтобы зарабатывать шестизначные суммы, вовсе не обязательно дожидаться партнерства. Я работаю в фирме семь лет, а стотысячный рубеж перешагнул четыре года назад.
Митч на мгновение задумался и быстро подсчитал, что к тридцати годам он может зарабатывать гораздо больше ста тысяч в год, скорее, ближе к двумстам. К тридцати годам!
Они не спускали с него глаз и знали наверняка, что именно он подсчитывает в уме.
— Чем фирма, специализирующаяся на международном налогообложении, занимается в Мемфисе?
Вопрос вызвал улыбки. Ламберт снял очки и стал покручивать ими в воздухе.
— Хороший вопрос! Фирму основал мистер Бендини в 1944 году. Он был юристом, занимался налогами в Филадельфии, имел несколько богатых клиентов с Юга. Потом ему пришло в голову обосноваться в Мемфисе. В течение двадцати пяти лет он не нанимал никого, кроме профессионалов в налоговом законодательстве, и фирма процветала. Мы тоже все люди пришлые, но Мемфис успели полюбить. Это очень приятный старый южный город. А мистер Бендини умер в 1970 году.
— Сколько в фирме компаньонов?
— Активных — двадцать. Мы стараемся придерживаться соотношения один компаньон — один сотрудник. Для промышленности это, может, высоковато, ну а нас устраивает. И потом, у нас свой подход.
— Все наши компаньоны к сорока пяти становятся мультимиллионерами, — добавил Ройс Макнайт.
— Все?
— Именно так, сэр. Мы не можем этого гарантировать, но если вы придете к нам, проработаете десять трудных, напряженных лет, станете компаньоном, проработаете еще десять лет и не превратитесь к сорока пяти годам в мультимиллионера, вы окажетесь первым за последние двадцать пять лет.
— Ваша статистика впечатляет.
— Впечатляет наша фирма, Митч, — подхватил Ламберт, — и мы все гордимся ею. Мы живем тесным братством. Нас мало, и мы привыкли заботиться друг о друге. Между нами нет той смертельной конкурентной борьбы, которой прославились крупные фирмы. Мы очень осторожны в выборе тех, кого нанимаем, и стремимся к тому, чтобы каждый новый сотрудник как можно быстрее стал компаньоном. Именно поэтому мы не жалеем времени и денег — ни на самих себя, ни, в особенности, на наших новых сотрудников. Редко, крайне редко случается, чтобы юрист уходил из нашей фирмы. Мне, собственно, и не приходилось о таком слышать. Мы всеми силами способствуем карьере молодого сотрудника. Мы хотим, чтобы наши люди были счастливы. В фирме считается, что это наиболее выгодный способ строить взаимоотношения.
— Вот еще немного впечатляющей статистики, — добавил Макнайт. — В прошлом году текучесть кадров для фирм нашего масштаба или бо́льших составила в среднем двадцать восемь процентов. В фирме «Бендини, Ламберт энд Лок» — ноль. В позапрошлом году — ноль. Много воды утекло с тех пор, когда из нашей фирмы кто-либо уходил.
Внимательнейшим образом продолжали они изучать его, им нужно было увериться в том, что информация не только дошла до адресата, но и была им адекватно воспринята. Каждый момент беседы, каждый вопрос были очень важны для них, однако прежде всего требовалось установить, понял ли этот молодой человек, осознал ли, что если он примет их предложение, то это его решение будет бесповоротным, будет окончательным? Видит Господь, то, что можно было объяснить ему сейчас, они объяснили. Позже придет время и для другой информации.
Безусловно, знали они гораздо больше, чем могли сказать ему. Они знали, например, что его мать живет в легковом прицепе на городском пляже города Панамы вместе со своим новым мужем — вышедшим на пенсию водителем-алкоголиком. Знали, что она получила 41 000 долларов страховки за погибшего первого мужа, промотала большую их часть, а после того как ее старший сын был убит во Вьетнаме, немного тронулась. Им также было известно, что его воспитанием никто не занимался, рос он в нищете, и на ноги его поднимал его брат Рэй (которого они никак не могли найти) и какие-то жалостливые родственники. Нищета ранит очень больно и, как они безошибочно предвидели, заставляет человека сломя голову добиваться успеха. Отличную учебу и игру в футбол ему еще приходилось совмещать с работой в ночном магазинчике — тридцать часов в неделю. Они знали, что он привык мало спать. Знали, что он был голоден. Он был их человеком.
— Вы приедете к нам? — спросил его Оливер Ламберт.
— Когда?
В этот момент он думал о черном «БМВ-318» с откидным верхом.
Старушка «мазда» с тремя вмятинами на кузове, с покрытым трещинами ветровым стеклом стояла на склоне в канаве, с вывернутыми на сторону передними колесами — чтобы не скатилась. Эбби просунула руку в окно дверцы и открыла ее изнутри, дважды сильно дернув. Уселась, вставила ключ зажигания, нажала на педаль сцепления, выровняла колеса. «Мазда» начала медленно сползать со склона. Почти не дыша, Эбби сидела, закусив губу, и ждала, когда оживет двигатель.
С предложениями от трех известных фирм до нового автомобиля оставалось всего четыре месяца. Ничего страшного, она подождет. Ведь жили же они целых три года в полной нищете в крошечной двухкомнатной квартирке университетского кампуса, стоянки которого были забиты «порше» и спортивными «мерседесами».
Большей частью они держались в стороне от однокашников мужа и ее коллег по работе — студенческий городок был бастионом снобизма на Восточном побережье. Кто они для окружающих — деревенщина из Кентукки, друзей нет. Но они выжили и были счастливы наедине друг с другом.
Чикаго ей нравился больше, чем Нью-Йорк, пусть даже и оклад там пониже, зато подальше от Бостона и поближе к Кентукки. А вот Митч что-то темнил, различные варианты он просчитывал и взвешивал только в своей голове, с нею же почти не делился. Посетить Чикаго или Нью-Йорк вместе с мужем ее не приглашали. Она устала гадать. Ей хотелось услышать наконец ответ.
В нарушение правил она опять-таки припарковала машину на склоне; до дома ей нужно было пройти пару кварталов. Их квартира была одной из тридцати, расположенных в двухэтажном доме из красного кирпича.
Стоя у двери, Эбби копалась в сумочке в поисках ключа. Дверь неожиданно распахнулась, Митч буквально втащил ее вовнутрь, повалил на кушетку, набросился с поцелуями. Она успела только вскрикнуть и рассмеяться; ноги и руки ее нелепо болтались в воздухе. Они целовались и обнимались долго, так же, как это делали будучи подростками: минут по десять, с ласками и стонами, когда поцелуй был развлечением, таинством и высшим наслаждением.
— Боже мой, — проговорила она, когда они насытились, — это по какому же случаю?
— Чувствуешь, как пахнет?
Она посмотрела по сторонам, повела носом.
— Да, только не пойму чем.
— Это жареная лапша с курятиной и тушеные яйца. От Вана.
— Хорошо, но все же, что случилось?
— Плюс еще бутылочка не самого дешевого шабли. Пробка из пробки, а не из пластмассы.
— Что все это значит, Митч?
— За мной! — скомандовал он.
На небольшой кухонный стол, прямо среди блокнотов и журналов наблюдений за детьми, он водрузил большую бутылку вина и пакет с обедом из китайского ресторанчика. Пока Эбби разбирала кавардак на столе, Митч откупорил бутылку и наполнил два пластиковых стаканчика.
— Ну и встреча была сегодня.
— С кем?
— Помнишь ту фирму из Мемфиса, месяц назад я получил от них письмо?
— Помню. Не очень-то она тебя тогда впечатлила.
— То-то и оно. Я впечатлен — больше некуда. Они занимаются налогами и платят неплохие деньги.
— Насколько неплохие?
Он медленно и со значением вывалил на тарелки лапшу, достал крошечную бутылочку с соевым соусом. Она терпеливо ждала. Не спеша Митч раскрыл другой пакет, с яйцами. Отпил вина, провел языком по губам.
— Сколько? — повторила Эбби.
— Больше, чем в Чикаго. Больше, чем на Уолл-стрит.
Она медленно, осторожно пригубила вино, глядя на мужа с недоверием. Глаза сузились и посверкивали, на лбу пролегли озабоченные морщинки.
— Сколько?
— Восемьдесят тысяч в первый год работы, плюс премии. Восемьдесят пять тысяч на следующий год, плюс премии.
Он небрежно выговаривал слова, разглядывая листики сельдерея в тарелке с лапшой.
— Восемьдесят тысяч, — как эхо повторила она.
— Восемьдесят тысяч, детка. Восемьдесят тысяч долларов в Мемфисе, штат Теннесси, примерно то же самое, что сто двадцать в Нью-Йорке.
— Кому нужен Нью-Йорк?
— Плюс низкопроцентный заем для покупки дома.
Это слово — заем — давно уже не звучало в их разговорах. Эбби, собственно, и припомнить даже не могла, когда они в последний раз говорили о собственном доме или о чем-то подобном. Само собой разумелось, что они снимут какое-то жилье и, может быть, когда-нибудь, в необозримом будущем, когда они добьются положения и богатства, смогут подумать о такой серьезной вещи, как заем.
