– Но ты сказала…
Последние пять минут она только и делала, что просила, чтобы он выпустил ее, освободил от этих проклятых наручников, но он не реагировал. И ее терпение превратилось в ярость.
– Черт, Джералд, это перестало быть удовольствием в тот миг, когда мы начали, и ты вовсе не был гигантом секса, понял ты!
– Твой ротик.., этот изящный саркастический ротик! Иногда я устаю от…
– Джералд, когда тебе что-то взбредет в голову, ты становиться упрямым, как осел, но в чем моя-то вина?
– Ты мне не нравиться, когда ты такая, Джесси. Нет, такая ты мне совсем не нравишься!
«От неприятности к кошмару – вот как это называется, и самое удивительное, как быстро это произошло». Внезапно она почувствовала ужасную усталость, и в сознании вспыхнула строка из старой песни Пола Саймона: «Мне не нужно ни йоты этой безумной любви».
«Верно, Пол. Ты чуток к движениям души».
– Не нравлюсь – я знаю, пусть не нравлюсь, но сейчас проблема в этих наручниках, нравится тебе или нет, когда я говорю тебе, что я не в настроении. Я хочу, чтобы ты снял эти наручники! Ты слышишь меня?
Она была уже в полуобмороке, но поняла – Джералд не слышал Он все еще сидел на постели, отвернувшись от нее.
– Ты чертовски переменчива, Джесс. Я тебя люблю, Джесс, но не люблю я твой язык. Никогда не любил эти твои словечки!
Он провел левой ладонью по своим пухлым губам и посмотрел на Джесси печально – несчастный старина Джералд: совсем пропал с женой, которая затащила его в этот дальний лес, а теперь не желает выполнять супружеские обязанности. Бедняга Джералд, который совершенно не выказывает признаков желания взять ключи от наручников со шкафчика около ванной.
Ее обуревали противоречивые чувства, нечто вроде гнева и страха. Когда-то она уже испытала подобное. Когда ей было 12 лет, ее брат Уилл подшутил над ней на дне рождения. Она всерьез испугалась, все их друзья это видели, и они стали хохотать: «Ну, как смешно! О, здорово, синьора!» Но ей было вовсе не здорово и не смешно.
Уилл хохотал больше всех, он просто согнулся пополам, упершись ладонями в колени, а его волосы свесились к полу. Это было через год после появления «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Уилл отрастил длинные волосы, из-за которых он и не видел, как она разозлилась… Обычно Уилл очень чутко реагировал на ее настроение и состояние. И он смеялся так долго, а ярость заполняла Джесси, пока не овладела ею полностью, и она поняла: необходимо что-то сделать, иначе просто взорвется. Поэтому она сжала свой маленький кулачок и ткнула им прямо в лицо своему любимому брату, когда тот наконец поднял голову и посмотрел на нее. От этого удара он отскочил и упал, как кегля, а потом по-настоящему разревелся.
Позже она убеждала себя, что он плакал больше от неожиданности, чем от боли, но и в свои двенадцать лет она понимала, что это не совсем так. Она рассекла брату губы, ему было чертовски больно. За что? За то, что он совершил глупость? Однако ему было только девять лет, а в этом возрасте все мальчишки глупые. Нет, дело не в его глупости. Это был ее страх – страх, что если она не сделает что-нибудь с этой мерзкой жабой стыда и гнева, то взорвется. В тот день она открыла одну важную истину: в ней был запретный колодец, и вода в этом колодце отравлена; когда Уилл задел ее – опустил ведро в колодец, оно вернулось с грязью и ядом. Она в тот момент его ненавидела и знала, что именно ненависть и нанесла удар. Именно этот взрыв ненависти напугал ее. И даже теперь, через многие годы, она.., она все еще была зла на него за ту проделку.
– Я не хочу обсуждать этот вопрос, Джералд. Просто возьми ключи от этих паскудных штук и отомкни их!
И тут он сказал нечто, настолько потрясшее ее, что поначалу она даже не поняла его слова:
– А что если я этого не сделаю?
Первое, что она заметила. – изменение тона. Обычно он говорил ровным мягким голосом, как бы увещевавшим: «Все это я устроил, как все здесь мило, не так ли?» Теперь это был какой-то низкий, мурлыкающий голос с едва сдерживаемой злобой, голос, которого она не знала. Блеск снова зажегся в его зрачках – тот самый горячий, искристый блеск, который зажег когда-то ее. Она не могла разглядеть его хорошо, – глаза Джералда за стеклами очков в толстой оправе были опущены, – но блеск был. Он точно был.
С ее мужем происходило что-то странное. Или это всего лишь разыгралось ее воображение?
Она перебрала в уме весь их странный разговор, пока не остановилась на последнем, что он сказал, – на этом странном вопросе «А что, если я этого не сделаю?». Она отшелушила тон и теперь дошла до смысла слов; как только она поняла, что он имел в виду, страх и ярость отступили. Где-то в глубинах ее подсознания ведро опускалось в колодец за следующей порцией грязи – грязи, в которой кишели микробы, столь же ядовитые, как слюна гадюки.
Кухонная дверь снова заскрипела, и опять послышался лай собаки в лесу, но уже ближе. Это был одинокий, безысходный лай. Если слушать его долго, наверняка начнется мигрень.
– Слушай, Джералд, – снова прозвучал ее новый голос. Она прекрасно понимала, что голос мог бы выбрать и более подходящее время для своего первого появления: сейчас она лежала в тонких нейлоновых трусиках и наручниках, прикованная к кровати, в одиноком летнем доме на пустынном берегу озера Кашвакамак; и тем не менее она восхищалась этим голосом. Почти против воли она восхищалась им. – Ты слышишь или нет? Ты не очень разговорчив, в основном говорю я, однако сейчас действительно важно, чтобы ты услышал меня. Ты.., ты наконец слышишь?
Он стоял на коленях на кровати, глядя на нее так, как будто она представляла собой некий новый, неведомый ему род грязи. Его щеки со сложным узором тонких розовых морщин раскраснелись. Морщины появились и на лбу. Лоб потемнел, а родинка на нем стала почти незаметной.
– Да, – сказал он, и его новый мурлыкающий голос произнес это слово как «да-уаа». – Я слушаю, Джесси. Слушаю.
– Хорошо. Тогда ты подойдешь к шкафчику и возьмешь эти ключи. Ты отомкнешь сначала вот этот, – она приподняла правый наручник до уровня спинки кровати, – а потом вот этот, – она приподняла левый наручник. – Как только ты сделаешь это, мы займемся любовью, и будет это столько раз, сколько ты сам захочешь, прежде чем мы решим вернуться к нашей нормальной жизни в Портленде.
«Бессмысленно, – подумала она. – Это уже невозможно – нормальная жизнь в Портленде…» Может быть, она слишком драматизировала ситуацию, но беспомощность, которую она испытывала, продолжая оставаться в наручниках, усугубляла ее состояние. Однако ее новый голос не шутил, и она слышала теперь, как в нем нарастает ярость.
– А если ты будешь и дальше издеваться надо мной, я пойду отсюда прямо к сестре и узнаю, кто заставил ее развестись. Я не шучу. Я не желаю больше играть в эту игру!
Но теперь с ним происходило нечто совершенно невероятное, она ни за что не поверила бы, если бы не видела сама: ухмылка снова появилась на его лице, и эта ухмылка не делала теперь Джералда умственно отсталым. Сейчас он сильнее прежнего смахивал на опереточного злодея.
Его рука проползла вперед и потрогала ее левую грудь, потом сильно сжала ее. Он завершил эту операцию, ущипнув сосок, чего никогда раньше не делал.
– О Джералд! Это больно! Он улыбнулся со знанием дела и сказал, продолжая все так же ужасно ухмыляться:
– Хорошо, Джесси. Очень хорошо… Я имею в виду всю эту историю. Ты могла бы стать актрисой. Или проституткой. Из дорогих. – Он помедлил, потом добавил:
– Я полагаю, что это комплимент.
– Боже, о чем ты говоришь!
Она что-то начала понимать. Теперь она была действительно напугана. В спальне таилось что-то дурное, бродило, металось, как черный призрак…
Но все же она была слишком разгневана – точно так же испугана и разгневана, как в тот день, когда Уилл подшутил над ней.
Джералд засмеялся:
– О чем я говорю? На минуту ты заставила меня поверить твоим словам. Вот о чем я говорю!
Он опустил руку к ее правому бедру. Потом сказал резко и сухо, почти враждебно:
– Ну.., ты их раздвинешь или это сделать мне? Это тоже часть игры?
– Освободи меня!
– Тороплюсь!
Другая рука протянулась к ней. Теперь он ущипнул правый сосок, и боль была такой сильной, что мурашки пробежали по всему боку до бедра.
– Ну-ка, раздвинь ножки, моя гордая красотка!
Она еще пристальнее посмотрела на него и поняла: он знает. Он знает, что она не шутит и что она не желает продолжать игру. Знает, но игнорирует это. Разве может нормальный человек так себя вести?
«Полагаю, – продолжал голос, который не шутил, – что если кто-то работает стряпчим в самой большой юридической конторе между Бостоном и Монреалем, то он обычно придает значение любой мелочи, которая его касается. Пожалуй, ты попала в беду, детка. Одна из тех бед, которыми завершаются браки. И лучше стисни зубы и закрой глаза, потому что поделать ничего нельзя. Эта ухмылка. Уродливая, самодовольная ухмылка. Как будто он ничего не понимает. И настолько сам уверен в этом, что мог бы пройти полицейский тест».
