Она оглянулась на полицейскую машину и поняла, что их ждет. Впереди уже собрались патрульные автомобили. Они принудят автобус остановиться, и этим людям придется выйти с поднятыми руками. А ученицы и учительницы окажутся в каком-нибудь местном полицейском участке, где дадут показания. Представление в театре глухих в Топике на этот раз придется пропустить: даже если удастся вовремя добраться до места, после всего случившегося немыслимо выйти на сцену и выступить со стихами.
А ведь только возможность выступить потянула ее в дорогу.
Может, это знак, что не следовало ехать? Предостережение, чтобы она не строила никаких планов? Предзнаменование?
Теперь Мелани хотела только одного: оказаться в доме, который снимала, запереть дверь и выпить чашку чаю. Даже сдобрить черносмородиновой настойкой. Затем послать брату факс в больницу в Сент-Луисе и рассказать ему и родителям, что с ней приключилось. Мелани, когда нервничала, наматывала свои светлые волосы на согнутый средний палец, тогда как остальные оставались прямыми. Этот жест руки означал «сияние».
Автобус тряхнуло. Медведь вслед за серой машиной свернул с дороги и поехал по проселку. Горностай нахмурился, что-то спросил у водителя, но Мелани не различила слов. Толстяк, не ответив, плюнул в окно. Поворот, еще поворот — они удалялись от шоссе, и местность становилась более холмистой. Приближались к реке.
Проехали под электрическими проводами, на которых сидели птицы. Большие птицы. Вороны.
Мелани посмотрела на машину, следующую впереди. Ей так и не удалось рассмотреть водителя, того, кто прятался на пшеничном поле. Сначала Мелани показалось, что у человека в «шеви» длинные волосы. В следующее мгновение она решила, что он лыс или коротко подстрижен, а затем — что на нем шляпа.
«Шевроле» повернул направо, на заросшую травой колею. Мелани догадалась, что водитель серого автомобиля увидел впереди десятки полицейских машин. Скосила глаза и посмотрела в ветровое стекло. Но никаких полицейских машин не увидела. Автобус последовал за «шеви». Медведь что-то бормотал себе под нос. Горностай оглядывался на едущую за ними патрульную машину.
Затем Мелани увидела, куда они направлялись.
«Нет, — подумала она. — Только не это!»
Теперь Мелани знала: надежды на то, что эти трое быстро сдадутся приближающимся полицейским, нелепы. Она поняла, куда они едут.
В самое плохое место на свете.
Серая машина свернула в заросшее сорняками поле. В его конце у реки приютилось давно заброшенное фабричное здание из красного кирпича. Темное и неприступное, как средневековая крепость. Перед ним еще сохранились остатки заборов, некогда разделявших загоны для скота, но большую часть поля захватила канзасская прерия с ее не такой уж высокой порослью — осокой, бородачом и буйволовой травой.
«Шеви» направился прямо к зданию, автобус последовал за ним. Обе машины остановились слева от входа.
Мелани посмотрела на красноватый кирпич.
Когда ей было восемнадцать лет и она училась в школе для глухих Клерка Лорена,[1] ее привез сюда сверстник — будто бы на пикник, но на самом деле для осуществления того, чего хотят восемнадцатилетние мальчишки и чего, как казалось Мелани, хотела она сама. Но когда они, захватив с собой одеяло, вошли внутрь и Мелани увидела мрачное помещение, ее охватил страх. Она выскочила отсюда и больше никогда не видела ни оставленного ею в полном недоумении парня, ни этого здания.
Но хорошо помнила его. Заброшенная скотобойня, место смерти. Место тягостное, мрачное, опасное.
И темное. Как же Мелани ненавидела темноту! (В свои двадцать пять лет, в доме с шестью комнатами, она держала пять ночников.)
Горностай распахнул дверь автобуса и вытащил за собой Сьюзан и миссис Харстрон.
Патрульный автомобиль с одним-единственным полицейским внутри остановился у въезда на поле. Коп вышел из машины, держа в руке пистолет, но окаменел, увидев, что Медведь схватил Шэннон и приставил дуло к ее голове. Восьмилетняя девочка удивила бандита — вывернулась и больно пнула в колено. Вздрогнув от боли, он стал трясти ее, пока она не перестала извиваться. Медведь посмотрел в конец поля на полицейского — тот демонстративно вложил оружие в кобуру и вернулся в машину.
Бандиты стали подталкивать девочек ко входу на бойню. Медведь ударил камнем цепь, запирающую дверь, и разорвал ржавые звенья. Горностай взял из багажника серой машины несколько больших мешков, а ее водитель по-прежнему сидел за рулем и смотрел на здание. Блики на стекле все еще мешали Мелани разглядеть его, но ей показалось, что этот человек почувствовал себя свободнее и с любопытством рассматривает башенки и темные окна.
Медведь рывком открыл дверь и вместе с Горностаем втолкнул девочек в здание. Внутри пахло пещерой, и ничто не напоминало о том, что когда-нибудь здесь обитали люди. Грязь, экскременты, плесень, гниль, распространяющая приторную вонь, прогорклый животный жир — все это било в нос. Здание представляло собой лабиринт проходов и загонов. В загонах стояло ржавое оборудование, валялись остатки старых механизмов. Под потолком висели ряды ржавых крюков. И все окружала тьма — хоть глаз выколи, как и запомнилось Мелани.
Медведь провел учениц и учительниц в полукруглый зал, выложенный плиткой. Помещение без окон пропитывала сырость. На полу и стенах темнели бурые пятна. Потертый деревянный пандус вел в левую часть помещения. Смонтированный над головой конвейер с крюками для туш исчезал справа. В центре располагался сток для крови.
В этом зале убивали животных.
Ветер холодный — разве это хорошо?
Киэл схватила руку Мелани и прижала к себе. Миссис Харстрон и Сьюзан, то и дело кидавшая на бандитов ненавидящие взгляды, обняли других девочек. Джойслин всхлипывала, близняшки тоже, у Беверли начался приступ астмы.
Восьми серым птичкам некуда лететь.
Они сгрудились на холодном сыром полу. В сторону метнулась крыса — шкура тусклая, словно старое, обветренное мясо. Затем снова открылась дверь. Мелани, защищаясь от яркого света, прикрыла рукой глаза.
Он стоял на пороге в холодном свете дня.
Низенький и худощавый.
Вдоль продолговатого лица висели блеклые, светлые космы. В отличие от других на нем была только майка с напечатанной фамилией: Л. Хэнди.[2] Но для Мелани он был отнюдь не Хэнди и не какой-нибудь Лэрри или Лу. Она почему-то сразу вспомнила актера, который играл Брута в последней постановке «Юлия Цезаря» в Канзасском театре для глухих.
Л. Хэнди положил на цементный пол два тяжелых полотняных мешка. Дверь закрылась, мертвенный свет потух, и Мелани рассмотрела его тусклые глаза и тонкие губы. Еще она заметила и поняла, что сказал Медведь:
— Какого черта? Мы отсюда ни за что не выберемся!
А затем будто ясно услышала голос Брута — такое иногда случается: глухие различают призрачные человеческие голоса, звучащие совсем не по-человечески:
— Не имеет значения. Абсолютно никакого.
Говоря это, он смотрел на Мелани, и его ледяная улыбка предназначалась именно ей. Указав на ржавые прутья, он велел двум другим мужчинам надежно запереть дверь.
За двадцать три года он ни разу не забыл об этой дате.
Образцовый муж.
Артур Поттер отогнул край пакета с упакованными в нем розами — сияющие цветы, оранжевые и желтые, широко распахнутые чашечки с пышными, чуть загнутыми по краям, безупречными по красоте лепестками. Он понюхал их. Любимые цветы Мэриан. Сочные краски — никакого белого или красного.
На светофоре зажегся зеленый свет. Осторожно положив букет на соседнее сиденье, он проехал перекресток. Рука прошлась по животу, туго стянутому ремнем. Артур Поттер поморщился. Ремень, служивший ему мерилом веса, теперь был застегнут на предпоследнюю дырочку, проделанную в потертой коже. «В понедельник сяду на диету», — бодро пообещал себе Артур Поттер. К тому времени он вернется в Вашингтон, великолепная стряпня родственницы давно переварится, и можно будет снова сосредоточиться на подсчете граммов жира.
Всему виной Линден. Еще бы… Вечером она подала отварную солонину, картошку с маслом, капусту с маслом, пресные лепешки, которые тоже предполагалось намазать маслом (и он не упустил случая), лимскую фасоль, жареные помидоры, шоколадный торт с ванильным мороженым. Линден была двоюродной сестрой Мэриан по линии Макгиллисов. Их общий предок имел двух сыновей, Имона и Харди, которые прибыли в страну третьим классом, в один год женились, и их жены родили дочерей: одна через десять, другая через одиннадцать месяцев после того, как дали женихам клятвы верности.
Сам Артур Поттер, оставшись сиротой в тринадцать лет, был единственным сыном. Его родители тоже не имели ни братьев, ни сестер. Он радостно влился в семью жены и много лет составлял генеалогию Макгиллисов. Рассылая письма, выяснял детали (писал от руки на дорогой бумаге, компьютером для набора текста так и не обзавелся) и благоговейно, почти суеверно разбирался в извивах ветвей генеалогического древа клана.
