Еще не пришло время вернуть людям святая святых.
«Так почему тогда растерял я сверхъестественные способности? — будто за соломинку хватался Судских, цеплялась его слабенькая неуверенность, а твердый внутренний голос отмалчивался, не помогал, и, покидая Кремль, сам себе генерал казался капризным и заносчивым юнцом. — Я переутомился».
Не вызывая машины, он решил добраться домой на метро. Его одежда мало чем отличалась от будничных нарядов прохожих. Одетые иначе на метро не разъезжали. И так ли это важно после откровений прочитанных книг? Все человеческие особи голы пред Господом и госпожой Смертью… А он прожил минимум две жизни. Это примиряет с бытием и усмиряет амбиции.
Но внизу его вежливо усадили в «мерседес» с затемненными стеклами и повезли с гиканьем сирены прямехонько домой. На мягком сиденье Судских разморило, и он каждое мгновение проваливался в сладостный сон. Всякий раз вежливые сопровождающие подталкивали его с боков, он стряхивал забытье и таращился в лобовое стекло, забывался и снова засыпал. Может быть, охрана думала про себя: вот так Судских, человек-легенда… Такой же как все, из мяса, костей и человеческих слабостей.
«Мерседес» стал напротив его подъезда. Судских, переборов слабость в ногах, вышел, вежливо поблагодарив сопровождающих. Еле-еле он отшагал до лифта, от лифта до дверей, нажал звонок и притоптывал на месте, пока жена не открыла ему.
— Судских, да ты никак нализался? — с каким-то восторженным скептицизмом оглядела она его дилерский наряд.
— Как скажешь, так и будет, — ответил он бесцветным голосом, дотопал до дивана и рухнул, заснув в падении.
Как его раздевала жена, переворачивала, укладывала — это осталось в реальном мире, в нереальном он убегал куда-то на гудящих от напряжения ногах. Бежал долго, пока не уперся с размаху в каменную кладку, царапал ее ногтями в ожесточенном упрямстве и не обращал внимания на сорванные ногти и содранное до костей мясо. Вообще все было безразлично. лишь бы выбраться из каменной ловушки и взлететь…
Взлететь!
— Куда? — услышал он Голос. Насмешка чувствовалась в нем.
— Надоело до чертиков, — ответил он и очнулся от своего дерзкого ответа.
Тот же каменный мешок, узкий, без верхнего свода, и где-то там. вверху, в глубокой темноте, искрит и потрескивает, будто коротит электрический кабель высокого напряжения.
— И ты мне надоел. Я хотел видеть тебя сильным, дал все для этого, а вижу червя.
— Мало хорошего в силе, направленной на бессильных, — отвечал Судских. памятуя прежние разговоры, где запрещались вопросительные интонации.
— Кто тебе сказал? Бессильных не бывает в природе, а слабые могут ранить больнее сильных. Ты видел таких?
— Наш президент. Против меня он применил силу.
— Правильно сделал, сели не сохранил ты гибкость.
Судный ангел — это не рыцарь в доспехах из железа. Напролом ходят только дураки. Там внизу сплошь и рядом обленился люд, заважничали мерзкие людишки. Чем ты огорчил моего любимца?
Я не открыл ему сокровищницу. Был твой знак.
— Что ты смыслишь в знаках! Храмом отмечено место, и только, а значимость его изуродована людишками, возомнившими себя чуть ли не богами. Прежде храмы становились домами моего присутствия, теперь же называются именем посланцев моих — так что, гневаться мне? Зачем? Я могу испепелить весь род человеческий, но тогда погибнут и мои чада, пришедшие на землю по моему велению. Они неотличимы даже дня меня. Только некоторые. Ты, например.
— Я недостоин такой чести.
— Мне решать! Род твой по отцу восходит к первым ариям, пришедшим со мной. Я разыскал тебя, возлюбил и вернул знаки могущества, а ты пошел против моей воли.
Это я вложил меч в руку твоего президента, я повелел не щадить отступников. Он пришел для сражения с Ариманом, я дал ему такие полномочия!
— Не раскрылась ладонь, не решился отдать несметные богатства в руки грубого человека. Не принесут они пользы.
— А кто тебе велел решать или не решать? Много о себе возомнил. Ты солдат! А он архангел. Да, груб, а вам медузу подавай. И опять плохо: тот не гож, этот плох людишкам. А ему вменялось отсекать искореженное веками. И не ты ли помог ему стать во главе? Разонравился? Почему вдруг?
— Не вдруг. Он открывался мне постепенно, под личиной овцы оказался обычный волчара. Прозрел я, кому помог. Голодный, гонимый, с повадками зверя. Мы такое уже проходили. Ради матери, раздавленной железным сапогом, я отказался выполнить твое веление. Взгляни сам: он отвел от себя думающих, прочие стали паразитами. В меру сосущие кровь, они дразнят хозяина, отчего он вымещает зло на других, а паразиты надежно прячутся в густой шерсти волчары. Впрочем, России, о которой ты якобы печешься, чаще всего доставались волки в овечьей шкуре, но не витязи в тигровой. Странно ты оберегаешь ее.
— Смел. Забыл, как умолял меня вернуть тебе обличье?
— Я и тогда говорил, что невиновен. Я мыслю по-человечески.
И хочешь взлететь. По щучьему велению, по собственному хотению? Если такие взлетят, то это будет рой мошкары, которая ничем не отличается от мерзких тварей. Да вы еще ползать как следует не научились! Сначала готовят место для разбега, только потом крылья для полета. Торопитесь, потому и гибнете. Не в том человеческое назначение. Я в руки ваши отдач всякую тварь, а вы тварям уподобляетесь. Что ж, попробуй выжить без Божьей зашиты, много ли ты значишь без нее. А в наказание заставлю тебя заново пережить сатанинский год, чтобы мой избранник показатся тебе ангелом по сравнению с теми, кого вы сами себе на голову усаживаете. Бойся, разлюблю вас всех…
Искры обрушились на голову Судских. Защищаясь поднятыми крест-накрест руками, он жмурился от летящих искр изо всех сил, но удары становились весомыми и Судских открыл глаза.
— Да очнись ты наконец!
Жена тормошила его, волосы растрепались, разгоряченная. она тормошила Судских, сдувая волосы с потного лица.
— Ты совсем очумела? — воспрянул он.
— Судских. твою мать! Бехтеренко звонил, тебя арестовать выехали по приказу президента! Ты как — спать будешь или очнешься? Что ты натворил? — уставилась она ему в глаза, руки в боки, коммунальная фурия, и только.
Судских осознал сказанное: посыпались реальные искры. Что потом времени не оставалось. Плеснув в лицо пару пригоршней воды из-под крана, наскоро утерся, оделся попроще — джинсы, свитер, кроссовки, — схватил с вешалки куртку. Жена ждала, молча передвигаясь за ним, и застыла у двери.
— Ничего не натворил, — промолвил он наконец и нею убедительность своих слов вложил во взгляд. — Пока безумен наш султан, сдаваться не хочу. Сжал руки на ее плечах и потянулся к замку.
— На соседней улице тебя ждет «жигуленок», номер два поля шесть. Больше Бехтеренко ничего не сказал. С Богом, Судских, хоть ты и дурак, — сжалилась она, поцеловав на прощание в губы. Поцелуй был сухим, и на улице его тотчас смыли струи ливня.
Мотали кронами деревья, малые деревца гнулись под сильным ветром и потоками воды. Сумасшедший ураган ликовал, носился с крыши на крышу, громыхая железом, разражаясь молнией-змеей. Казалось, хляби небесные получили увольнительную и развлекаются всласть с малюсеньким человечишкой.
Судских изрядно вымок, пока выбрался на соседнюю улицу. В самом деле, в боковой аллее стоял синий «жигуленок» два ноля шесть. Стоял посреди огромной лужи, и Судских сразу промочил ноги по щиколотки. До того ли сейчас…
Его ждали. Водитель молча кивнул, выждал, пока мимо в потоках воды проследовали один за другим два джипа, и только потом выжал сцепление. Выруливал он из аллеи сосредоточенно, стараясь углядеть в зеркальце обзора что-либо движущееся. Судских не рискнул заговорить с ним.
Только на трассе водитель повернул лицо к Судских и сказал, будто ставя дурной диагноз пациенту:
— Игорь Петрович, мне велено отвезти вас в Балашиху. Вас должны встретить. Больше ничем помочь не могу.
Судских кивнул. Больше знать не положено ни водителю, ни ему. Так разложились земные пути.
Опять он в бегах…
Дворники едва разгребали потоки воды на лобовом стекле.
Постылая дорога…
Шекспировский вопрос — быть или не быть? — в России умы не занимал. Одни в театр не шли, другие шли прямо в гамлеты. Такое было среди тех, кто мало-мальски почитывал книжки. Среди основной массы живущих россиян так вопрос вообще не ставился, в лучшем случае — как быть? Кто не получал зарплаты или пенсии, не копал картошку на собственных шести сотках, тот сразу попадал в разряд «не быть». Значит, хоть на паперть. По кто примет в свою когорту конкурентов? Нищие в России сразу попали в престижный класс бизнесменов. Маскируясь под беженцев из Таджикистана и Крыма, под сирых и увечных. они зашибали хорошие деньги у сердобольной публики, которая, несмотря на все потрясения, так и не перевелась в России. Так и было: одна часть общества, живущая без царя в голове, пошла за подаянием, а другая часть, живущая надеждой на хорошего царя, безголово раздавала последние медяки хитрым приспособленцам. Просили по-всякому, многое зависело от места. Чубайсу, например, подавали хорошо, в рублях и зеленых, хуже Немцову или востроглазенькому Кириенке. Эти все еще тешили себя иллюзией, будто идут они в музыкальную школу на скрипочке пиликать и немножко задержались на перекрестке, поиграть публике и на мороженое заработать, а потом они снова вернутся в светлую жизнь. Подавали им плохо. Тут особый имидж нужен, чугунный. Брать — так миллионы, драть — так чтобы пух летел и что попадется, на королеву не уповать, завалящую имиджмейкершу Таню, например. Бог увидит — больше даст. А Бог насмотрелся на все российские чудеса-перекосы да как шарахнул ураганом по Москве, мало не показалось. В кои-то веки валило дерева по столице, рвало провода и переворачивало автомобили. Кресты на церквах погнуло! И хоть бы хны! Попы не отпевали, прихожане отмалчивались, а выжившему из ума президенту пели многая лета. Вот! И хоть бы хны! А потому что Россия жила не по законам разумности, а по принципу — нас без хрена не возьмешь. Тут не клановые установки, не тейповые уложения, а прочное российское разгильдяйство. Откуда оно взялось? Оттуда. Из древних времен. Цари не хотели замечать умного народа, народ не замечал глупых царей, а всеядный зверь тем временем пожирал саму Россию вместе с крестами на храмах, умами и портками.
