– Вам известно, что после скачек мы полетим в Ньюмаркет, а не назад в Ньюбери? – раздался обманчиво нежный голос Энни Вилларс.
– Да, – заверил я ее, – Мне об этом сказали.
– Хорошо.
– Если не попадем в тюрьму, – почти беззвучно пробормотал Кенни.
Голденберг резко оглянулся, чтобы проверить, слышал я или нет. Я не подал и виду, что слышал. Что бы они ни делали, меня это не касалось.
Майор Тайдермен расправил усы дрожавшей от возбуждения рукой и выпалил:
– Последний заезд в четыре тридцать. Потом надо выпить. Отлет назначим, допустим, на пять пятнадцать. Вам подходит?
– Прекрасно, майор.
– Так. Хорошо. – Он обвел дорожных спутников оценивающим и подозрительным взглядом. Глаза гневно сузились, остановившись на Кенни Бейсте, расширились и снова резко сузились на Голденберге, расслабились на Энни Вилларс и холодно проводили удалявшуюся спину Колина Росса. О чем он думал, оглядывая своих попутчиков, трудно сказать, и когда он наконец обернулся, чтобы посмотреть на меня, то вряд ля что-либо увидел, настолько был погружен в свои мысли.
– В пять пятнадцать, – с отсутствующим видом повторил он, – хорошо.
– Не тратьте напрасно деньги на заезд в три тридцать, – бросил мне Кенни Бейст, и Голденберг, покрывшись красными пятнами, в ярости погрозил ему кулаком и чуть не ударил.
Остановил его голос Энни Вилларс, ласкающий и нежный, как взбитые сливки, но полный превосходства и презрения:
– Держите себя в руках, тупица.
У Голденберга буквально отвисла челюсть, рот так и остался открытым, обнажились отвратительно выглядевшие коричневые зубы, поднятый кулак медленно опустился. Вид у него был совершенно дурацкий.
– А что касается тебя, – Энни Вилларс поглядела на Кенни, – то я уже говорила тебе: попридержи язык, это твой последний шанс.
– Вы увольняете меня? – спросил Кенни.
– Решу в конце дня.
Кенни вовсе не казался озабоченным перспективой потерять работу, и я понял, что на самом деле он специально дразнил их, чтобы они избавились от него. Он попался им в лапы, будто орех между зажимами щипцов, и, пока зажимы были сжаты, Кенни не мог выбраться.
Во мне проснулось ленивое любопытство: что же случится в три тридцать? Это поможет мне скоротать ожидание.
Они направились к трибунам: Кенни впереди, майор и Голденберг – за ним, замыкала шествие Энни Вилларс. Майор то и дело останавливался, оглядывался и поджидал ее, но как только она приближалась к нему, снова убегал вперед, так что попытку быть галантным он так и не сумел довести до конца. И я очень живо представил, как в детстве тетя таким же образом водила меня на прогулку, и как я всякий раз бесился, когда она обгоняла меня.
Я вздохнул, закрыл дверку багажника и принялся приводить самолет в порядок. Энни Вилларс курила тонкие коричневые сигары, и кругом оставался пепел. Голденберг без конца глотал таблетки от несварения желудка, и каждая была завернута в квадратную бумажку. Майор швырнул на пол смятую “Спортинг лайф”.
Пока я возился с мусором, прилетели еще два самолета: четырехместная “Сессна” и шестиместный двухмоторный “Ацтек”. Я равнодушно наблюдая за их приземлением, хотя пилоту “Ацтека” за двойной резкий прыжок, конечно, не дали бы золотой медали. Несколько маленьких мужчин выскочили из самолетов и, будто стая скворцов, вернувшихся домой, понеслись прямо по скаковой дорожке к паддоку. За ними последовали три или четыре медлительных тяжеловеса, обвешанных биноклями и сумками, в которых, как я узнал потом, была форма с цветами владельцев лошадей. И наконец из обоих самолетов вышли вообще никуда не спешившие люди, одетые почти так же, как я: темные брюки, белая рубашка, аккуратный темный галстук.
Они подошли друг к другу и закурили. Немного подумав, я решил присоединиться к ним, чтобы не показаться необщительным. Они повернулись ко мне и молча наблюдали, как я направляюсь к ним. На лицах угрюмое безразличие и ни тени улыбки.
– Привет, – сдержанно сказал я. – Прекрасная погода.
– Возможно, – бросил один.
– Вы так думаете? – проворчал другой.
Они окинули меня холодным взглядом и не предложили закурить. Но я уже закалился, и меня это не трогало. Я чуть повернулся, чтобы прочесть название фирмы, написанное на хвостах самолетов. На обеих машинах темнело одно и то же название: “Полиплейн сервис”.
“Как глупо с их стороны быть такими недоброжелательными”, – подумал я, но все-таки решил дать им еще один шанс быт. Полюбезнее.
– Издалека прилетели?
Они не ответили. Только смерили меня взглядом. Взглядом мороженой трески.
Я засмеялся, будто их поведение показалось мне комичным. Оно и на самом деле насмешило меня. Я повернулся на каблуках, отступил на свою территорию и сделал, наверное, шагов десять, когда один из них крикнул вдогонку:
– Где Ларри Гедж? – По тону я понял, что Ларри им не симпатичнее, чем я.
И я решил сделать вид, что не услышал вопроса: если они и вправду хотят узнать, могут подойти ко мне и вежливо спросить.
Наступила их очередь прийти на мою территорию.
Они не затруднили себя, а я ни капельки и не жалел, потому что уже давно понял: пилоты не образуют огромного дружного братства. Пилоты могут быть так же жестоки друг к другу, как и любая другая группа людей на свете.
Забравшись на свое сиденье в “Чероки”, я занялся изучением карт и планов обратного полета. Впереди у меня было четыре часа на эту работу, а я сделал ее за десять минут. Потом пришла мысль, не пойти ли к трибунам и не поискать ли что-нибудь для ленча, но мне не хотелось есть. Тогда я зевнул. По привычке.
Подавленное состояние так давно преследовало меня, что стало постоянным настроением. Каждый раз, когда я нанимался на новую работу, ожидания возносили меня к облакам, но жизнь никогда не бывает такой радужной, как надежды. Это была моя шестая работа с тех пор, как я научился летать, и был поэтому счастлив, и четвертая с тех пор, как это счастье поубавилось. Я думал, что летать на воздушном такси может быть интересно. К тому же, по сравнению с обработкой полей гербицидами, чем я занимался раньше, все остальное могло быть только лучше. Вероятно, воздушное такси и могло бы быть интереснее. Но если я думал, что здесь не будет ни ссор, ни интриг, то я обманывался. И на новой работе все было, как обычно. Вздорные пассажиры и воинственные конкуренты, и никакой заметной радости ни в чем.
Раздался легкий удар по фюзеляжу, потом дребезжание, и кто-то взобрался на крыло. Приоткрытая дверка с шумом раздвинулась, и в ее проеме появилась девушка. Перегнувшись в поясе и стоя на коленях, она, вытянув шею, заглядывала в кабину и смотрела куда-то мимо меня.
В голубом полотняном платье, белых, выше щиколотки, ботинках, стройная и темноволосая, она производила великолепное впечатление. Глаза были скрыты большими квадратными темными очками. День уже не казался мне таким мрачным.
– Проклятая, мерзкая вонючка, – сказала она.
Ну и денек!
– У-у, – воскликнула она, – не он! – Она сияла солнечные очки и бросила их в белую сумку, висевшую на плече на бело-сине-красном шнуре.
– Вот как?
– Где Ларри? – спросила она.
– Уехал в Турцию.
– Уехал? – озадаченно повторила она. – Вы имеете в виду, что он уже уехал, или собирается уехать, или что?
– По-моему, – я посмотрел на часы, – он вылетел из Хитроу двадцать минут назад.
– Проклятие! И еще раз проклятие! – сердито пробормотала она. Потом выпрямилась, и теперь я мог ее видеть. Только от пояса вниз. Весьма приятное зрелище для любого бедного пилота. Все на месте, ни убавить, ни прибавить. Судя по ногам, ей было года двадцать три.
Она снова наклонилась и заглянула в кабину. От пояса кверху тоже смотрелось неплохо.
– Когда он вернется?
– У него контракт на три года.
– Ох, черт возьми. – Несколько секунд она с досадой смотрела на меня, потом сказала: – Можно мне войти в кабину и поговорить с вами?
– Конечно, – согласился я и убрал карты с сиденья Голденберга. Она шагнула в кабину и, как много летавший человек, легко устроилась рядом со мной. Девушка явно не в первый раз садилась в маленький самолет. Вот так Ларри!.. Счастливчик Ларри.
– Полагаю, он не передал вам для меня... посылку... или что-то вроде этого. Или передал? – мрачно начала она.
– К сожалению, не передал.
– Тогда он чудовище, абсолютное чудовище. Хм... Он ваш друг?
– Я встречался с ним дважды.
– Он слямзил у меня сто фунтов стерлингов, – обиженно вздохнула она.
– Слямзил?..
– Да, черт возьми, стырил. Я уж не говорю о сумочке, ключах и остальном. – Она замолчала и сердито сжала губы. Потом продолжала: – Три недели назад я забыла сумочку в этом самолете, когда мы летели в Донкастер. И Ларри пообещал, что привезет ее, когда в следующий раз полетит на скачки, и отдаст Колину, а Колин – мне, и три долгие недели он забывал. Наверно, подумал, что раз собирается так надолго в Турцию, то может и не возвращать мне сумку.
