«Что же нам делать?» — спросила Вера, увидев, что муж направился к выходу. «Вызывай милицию», — бросил майор, пожимая плечами, и скрылся за дверью. Спускаясь вниз и садясь в машину, он несколько раз касался пальцами нагрудного кармана пиджака, где лежала дискета, которую искал сегодняшний «полуденный» вор. Для чего? Ответа он пока не знал. Перед мысленным взором Валентина промчался олеандровский «мерс», не тот, который встретился ему вчера, а старый, развороченный взрывом гранаты. Майор вспомнил гильзы на полу в вестибюле особняка русна-цистов и «отдыхавших» там же, экономично скованных наручниками (запястье к щиколотке, щиколотка к запястью) охранников господина председателя.
«Молодец! Молодец Сашка!» — подумал Валентин.
Нажимая на кнопку звонка, он ожидал услышать из-за двери шаркающие старческие шаги и вечное стародумцевское «бегу, бегу», но… в квартире было тихо. «Беспокоюсь я, — проговорила высунувшаяся из-за своей двери соседка и на вопрос, в чем же причина волнений, ответила: — Сон мне приснился, плохо я Милентий Григорьича видела, да и шлялись туг всякие, вроде как и шумели у него».
Шумели или нет, сказать трудно. Согласно медицинскому заключению, Милентий Григорьевич Стародумцев, тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения, умер от сердечного приступа. Годы… шутка сказать, почти сто лет прожил старик и скончался в здравом уме и трезвой памяти.
Кто нанес визит старику накануне его смерти? Кто стал ее причиной? Майор знал отгадку. Теперь он уже нс сомневался в причинах странного поведения профессора во время их последнего телефонного разговора: Милентия Григорьевича навещал дорогой внучок, благодаря одной из наборщиц, Светлане (она обрабатывала вторую половину рукописи), ознакомившийся с переводом профессора Иванова-Никольского. Затем, сделав выводы из прочитанного, Анатолий Эдуардович поговорил со стариком «вкрутую». Нет, он не убивал и приказа убить старшего брата своей бабушки не отдавал. Все проще: политик потребовал от профессора, чтобы тот отдал ему пергаменты, ватманы с «цветущим древом», рукопись, все результаты его исследований… Их с Богдановым исследований.
Впрочем, лучше понять мотивы поведения господина политика, а стало быть, и сложить в голове детали мозаики майор смог, только прочитав плоды бредовых фантазий американца Джеффри Монтевила. Но тогда, стоя вместе с верившей в сны соседкой над бездыханным телом профессора, Валентин испытывал лишь горькое сожаление. «Почему, когда я звонил, он не сказал, не намекнул мне, что нуждается в помощи?»
Теперь, спустя три с лишним месяца после смерти Стародумцева, чувство это изменилось, словно тогда оно было маленьким слепым котенком, а сейчас превратилось в крупного кота, у которого, по счастью, сыскался довольно упрямый оппонент, прозывавшийся здравым смыслом.
«И что бы ты сделал? — спрашивал последний майора ФСБ Богданова. — Намял бы бока присным Олеандрова? Взорвал бы очередной его «мерседес»?»
Однако «кот», молодой и сильный, не желал первой своей весной слушаться постного старца по имени Здравый Смысл. Фу! Что еще за имя?!
«Да, — гордо отвечал зверь. — Намял бы бока, переломал бы кости, посворачивал бы шеи и… обязательно взорвал бы к чертовой бабушке все его «мерсы»!»
И, стоявший теперь посреди кухни в запасной квартире своего армейского товарища, бывший сотрудник ФСБ майор Валентин Богданов понял, что, подобно гнусному котяре, поселившемуся у него в душе, не дожил еще до тех лет, когда впору прощать врагов.
Царапанье ключа в замочной скважине вывело Богданова из самопогруженного состояния. Человек, шурующий в замке, не мог оказаться не кем иным, кроме как хозяином, то есть Ромкой Козловым, доцентом Козелом, Процентом.
Барон снова покинул дом, отправившись ко двору герцога, и на Адельгайду, жену его, свалился груз мужниных забот, из которых более всех отравляла существование недостроенная с прошлого года стена (хозяину непременно хотелось каменную да высокую). Мало того, приходилось продать большую часть урожая, чтобы рассчитаться за оружие, которого накупил муж на целых две дружины (ну зачем столько железа?!). К тому же чувствовала себя госпожа неважно, скоро рожать, а на душе черно.
И зачем отец отдал ее замуж? Хотела ведь постричься, быть невестой Христовой, а стала женой дьяволовой. «Рикхард Пожиратель Людей», «Дьявол де ла Тур», так называют его все чаще после того, как ровно год назад порезвился он в землях ромеев. Как же хвастались те мужчины, кому посчастливилось участвовать с господином в той потехе. По сей день вспоминают, кто, как и кого рубанул. Мужчины кровожадны, но и женщины порой не лучше, любят тех, на ком печать убийства, рожают от них детей…
«На все воля Господня, — про себя проговорила Адельгайда, защищая себя от греховных помыслов. — И мой долг жены рожать мужу детей… Ах, зачем, зачем не пустил меня в монастырь отец».
Адельгайда знала, что родители боялись гнева Гвискарда. Тот и так косился на отца за то, что не встал сразу под его, герцогские, знамена. Хорошо еще, что не поддержал (не успел, заболел вовремя) сыновей Гумфреда. Но Ротберт Апулийский недаром прозывался лисой, один писал, два в уме держал. Породниться с верным слугой Гвискарда — в том заключалось спасение для родителей…
— Боже ты мой, — пробормотала баронесса и коснулась рукой живота. — Нет-нет, ничего, поди прочь, — отстранила она служанку, встревоженную неожиданным движением хозяйки. — Иди.
Однако та уходить не спешила.
— Может, тебе прилечь, госпожа? Ребеночек на свет просится, — она приветливо улыбнулась. — Я к гадалке ходила в деревню, говорит, по всему выходит, мальчик родится у тебя на полную луну.
Адельгайда нахмурилась.
— Разве можно слушать колдунов, Бертфрида? — строго спросила она служанку. — Как могут ведать они то, что в руке Господа нашего?
Служанка не стала спорить: все в Бога верят, но, однако, не отказываются и от услуг колдуна, ибо, полагаясь на силы белые, не следует ссориться и с черными. Служанка старше госпожи, опытнее, уже трижды рожала, но дети (два мальчика и девочка) не выжили, — значит, того не желал Господь.
— Да я и сама знаю, — успокоила госпожу Бертфрида. — Как он там ножками бьется, как бьется, непременно мальчик, рыцарь, наследник господина.
— Когда будет полная луна? — спросила баронесса.
— Через три дня, госпожа.
— Хорошо, ступай.
«Чудесный смарагд у него с собой? — спросила себя баронесса, едва за Бертфридой закрылась дверь, и сама же и ответила себе: — Ну конечно!»
Тогда, год назад, в замке женщины шептались о том, что невиданных размеров изумруд, с которым не расставался ныне Рикхард, заказавший для реликвии специальный ковчежец из вываренной и особым образом обожженной на огне кожи, барон сорвал с шеи изнасилованной им женщины. Поговаривали, что происходила она не из простого рода…
«Они были еретиками, врагами веры Христовой, может статься, одними из тех, кто заявлял, что Он… — испугавшись собственных мыслей, баронесса перекрестилась. — Зло. Они заслужили кару Господнюю, и, значит, барон де ла Тур стал исполнителем Его воли. Но то, что совершил Рикхард, — злодеяние, ведь его мужи убивали, сбрасывали мертвых и раненых в море.
Как же тогда… почему же крестьяне считают его исчадием ада: ведь он убивал врагов Господа?»
Тут бы самое время обратиться за советом к духовной особе, но… отца Пробиуса, священника, которого привезла с собой юная Адельгайда, Рикхард зарезал прямо на пиру, который устроил посреди поста. Святой отец с самого появления в замке начал раздражать доблестного рыцаря. Однако духовник жены — это не нерадивый конюх, не еретик и не враг папы Николая, содрать с него кожу на радость дружине было бы чересчур.
Отказаться и не прийти на зов хозяина святой отец не мог, он предпочел занедужить, однако Рикхард не спешил завершать праздник, и на третий день (дикое веселье выплеснулось через край) стража притащила Пробиуса в пиршественную залу. Барон потребовал, чтобы священник благословил трапезу, он отказался. Тогда пьяные солдаты но наущению Гвиберта устроили вокруг Пробиуса языческую пляску, во время которой кто-то толкнул сзади духовника баронессы, а шут (больше некому) подставил ножку; получилось, что Пробиус как бы нечаянно наскочил на нож преспокойно «обедавшего» господина.
Узнав об этом, Адельгайда стала собираться к отцу. «Езжай, езжай, дорогая, — сказал ей еще не проспавшийся муж и как ни в чем не бывало добавил, обращаясь к шуту: — А что, Гвиберт, скликай-ка добрых разбойничков, — так все чаще называл он дружину с той сентябрьской «потехи». — Сожжем гнездо изменника? — Адельгайда поняла, что она — заложница. А Рикхард продолжал: — Ничего, вот родится наследник, мы лично водрузим на башне замка тестюшки знамя Монтвиллей».
