Раздался гудок. После долгой паузы — Хоффман знал, что она будет выглядеть неуместной, — он сказал:
— Позвони мне, ладно? Мы должны поговорить. — Он не знал, что еще сказать. — Ну ладно, вот и все, пока.
Он отключился и некоторое время смотрел на мобильник, взвешивая его в ладони, уговаривая зазвонить, размышляя, что еще мог бы сказать и существует ли другой способ с ней связаться. Затем повернулся к своему телохранителю.
— Ваш коллега сейчас с моей женой, вы можете это узнать?
Паккар, не сводя взгляда с дороги, заговорил через плечо.
— Нет, месье. Когда он свернул за угол, она исчезла.
Хоффман застонал.
— Есть ли хоть один человек в этом проклятом городе, который способен делать свою работу хорошо?
Он откинулся на спинку сиденья, сложил руки на груди и стал смотреть в окно. Одно Александр знал совершенно точно: он не покупал экспонатов Габриэль. У него не было такой возможности. Однако ему будет совсем непросто ее в этом убедить. Он снова услышал ее голос: «Миллиард долларов? Приблизительно? Знаешь, что я тебе скажу? Все кончено».
За синевато-коричневыми водами Роны Хоффман видел здания финансового округа — «Бэ-Эн-Пэ Париба», [38]«Голдман Сакс», [39]«Барклиз прайвит уэлс». [40]Округ занимал весь северный берег широкой реки и часть острова посередине. Женева контролировала триллион долларов вкладов, из которых «Хоффман инвестмент текнолоджиз» имели всего лишь один процент; а из этого процента его личные средства составляли менее одной десятой. Если взглянуть на все с такой точки зрения, почему миллиард вызвал у Габриэль возмущение? Доллары, евро, франки — единицы измерения успеха или неудачи его эксперимента, только в ЦЕРНе он привык к электрон-вольтам, наносекундам или микроджоулям.
Однако Александр должен был признать, что между ними существовала большая разница; проблема, к которой он не подступился и не решил. Нельзя ничего купить при помощи наносекунды или микроджоуля, в то время как деньги являлись ядовитым отходом его исследований. Иногда ему казалось, что они отравляют его дюйм за дюймом — так радиация убила Марию Кюри.
Поначалу Хоффман не обращал внимания на свое богатство, вкладывая деньги в компанию или на депозиты. Но мысль о том, что он станет таким же эксцентриком, как Этьен Мюсар, превратившийся в мизантропа из-за постоянного давления собственного успеха, приводила его в негодование. Вот почему в последнее время он начал копировать Квери и тратить свои деньги. Это привело к покупке слишком вычурного особняка в Колоньи, заполненного дорогими коллекциями книг и антиквариата, в которых он не нуждался и которые требовали сложной системы охраны. Нечто, напоминающее усыпальницу фараона, где он должен жить. В дальнейшем собирался передать его кому-то в дар — Габриэль бы его одобрила, — но даже филантропия способна развращать: растратить сотни миллионов долларов — это работа, требующая полной занятости. Изредка у него возникала фантазия, что все его огромные доходы обращаются в бумажные деньги и уничтожаются круглые сутки — так при переработке нефти сжигается избыток газа, — и сине-желтое пламя освещает ночное небо Женевы.
«Мерседес» выехал на мост через реку.
Хоффману совсем не нравилось думать о том, что жена бродит по улицам одна. Его тревожила ее импульсивность. Если она сердилась, то была способна на все. Габриэль могла исчезнуть на несколько дней, улететь в Англию к матери, ведь голова у нее сейчас забита всякой чепухой.
«Знаешь что? Забудь. Все кончено».
Что она хотела сказать? Что кончено? Выставка? Ее карьера художника? Их разговор? Брак? Хоффмана вновь охватила паника. Жизнь без нее подобна вакууму — ему не выжить. Он прижался лбом к холодному стеклу, и на несколько головокружительных мгновений представил, глядя в темную мутную воду, как погружается в пустоту, словно пассажир, выброшенный сквозь пробоину в фюзеляже терпящего в милях над землей катастрофу самолета.
Они свернули на набережную. Город, присевший на корточки вокруг темного озера, казался низким и мрачным, высеченным из серого камня. Здесь отсутствовало изобилие стекла и бетона Манхэттена или Лондона: их небоскребы вздымаются к небесам и падают, растут и угасают, появляются и исчезают, — но лукавая Женева с опущенной головой будет существовать вечно. Отель «Бо Риваж», удобно расположенный в центре широкого, засаженного деревьями бульвара, воплощал эти ценности в кирпиче и камне. Ничего волнующего не происходило здесь с 1898 года, когда итальянский анархист убил ударом ножа императрицу Австрии, покинувшую отель после ланча. Хоффмана поразил сам факт ее убийства: она не знала о своем ранении, пока с нее не сняли корсет, но к тому времени внутреннее кровотечение сделало ее положение безнадежным. В Женеве даже убийства получались неброскими.
«Мерседес» затормозил на противоположной стороне улицы, Паккар, повелительно подняв руку, остановил транспорт, провел Хоффмана через переход, и они поднялись по ступенькам великолепной псевдо-Габсбургской лестницы. Если портье и ощутил какую-то тревогу, увидев Александра, он не позволил себе ее показать, и с улыбкой повел le cher docteur [41]в обеденный зал, освободив Паккара от его обязанностей.
За высокими дверями царила атмосфера салона XIX века: картины, статуи, позолоченные кресла, тяжелые, шитые золотом портьеры; императрица почувствовала бы себя здесь как дома. Квери заказал длинный стол возле двустворчатого окна и сидел спиной к прекрасному виду на озеро, не сводя глаз с входа. Он заправил салфетку за воротник, в стиле мужского клуба, но, как только появился Хоффман, быстро сорвал ее, бросил на стул и устремился навстречу своему партнеру.
— Профессор, — радостно сказал он, чтобы услышали остальные, а потом отвел его в сторону и понизил голос. — Проклятье, где ты был?
Хоффман собрался ему ответить, но Квери прервал его, не дав сказать ни слова. Он был возбужден, его глаза сияли, сделка близилась к завершению.
— Ладно, не имеет значения. Складывается впечатление, что они за — во всяком случае, большинство, — и у меня есть предчувствие, что сумма будет ближе к миллиарду, чем к семистам пятидесяти миллионам. Поэтому от вас, маэстро, мне нужно лишь шестьдесят минут технической поддержки. Желательно с минимальной агрессией, если ты способен с этим справиться. — Он указал в сторону стола. — Присоединяйся к нам. Ты пропустил лягушачьи лапки по-швейцарски, но филе миньон из телятины будет божественным.
Хоффман не пошевелился.
— Это ты скупил все работы Габриэль? — подозрительно спросил он.
— Что? — Квери застыл на месте и недоуменно прищурился.
— Кто-то купил всю коллекцию, используя счет, который мошеннически записан на мое имя. Она думала, что ты мог так поступить.
— Я даже не видел ее работы. И зачем мне счет на твое имя? Для начала, это противозаконно. — Квери бросил взгляд через плечо на клиентов, а потом вновь посмотрел на Хоффмана. Выглядел он изрядно озадаченным. — Знаешь, что? Мы не можем поговорить об этом позднее?
— Ты совершенно уверен, что ничего не покупал? Даже в качестве шутки? Просто скажи, что ты этого не делал.
— Я не склонен к таким шуткам, старина. Извини.
— Да, я так и подумал. — Взгляд Александра бездумно скользил по залу: клиенты, официанты, два выхода, высокие окна и балкон. — Кто-то меня преследует, Хьюго. Он хочет меня уничтожить — шаг за шагом. И меня это начинает очень серьезно тревожить.
— Ну да, я и сам вижу, Алекс. Как твоя голова?
Хоффман провел пальцами по жестким, чужеродным стежкам шва и вдруг понял, что она отчаянно болит.
— Она снова начинает меня беспокоить.
— Ладно, — задумчиво проговорил Квери. При других обстоятельствах его «плотно сжатые губы» [42]перед лицом неминуемой катастрофы вызвали бы у Хоффмана улыбку. — И что ты хочешь сказать? Быть может, тебе лучше вернуться в больницу?
— Нет, я просто присяду.
— Возможно, тебе стоит поесть, — с надеждой предложил Квери. — Ты ведь весь день не ел? Стоит ли удивляться, что ты чувствуешь себя паршиво. — Он взял партнера под руку и повел к столу. — Сядь напротив меня, чтобы я мог за тобой приглядывать, а позднее мы сможем поменяться местами. Кстати, хорошие новости с Уолл-стрит, — добавил он вполголоса. — Похоже, Доу должен упасть при открытии торгов.
Официант усадил Хоффмана между парижским адвокатом Франсуа де Гомбар-Тоннелем и Этьеном Мюсаром. Рядом с Квери сидели другие клиенты — Эльмира Гюльжан и Кларисса Мюсар. Китайцы устроились на другом конце стола; американские банкиры Клейн и Эстербрук — на противоположной стороне. Между ними оказались Херсхаймер, Моулд, Лукашински, адвокаты и советники. Последние находились в отличном настроении — все они получали высокую почасовую оплату, а сейчас еще и наслаждались превосходной бесплатной трапезой. Тяжелые льняные салфетки расправили и разложили на коленях Хоффмана. Сомелье предложил ему белое и красное вино на выбор — «Луи Жадо Монтраше Гран Крю» 2006 года или «Латур» 1995 года. Он отказался и выбрал воду.
