— Блохи могут кусать мертвецов?
— Нет, Адамберг, ни в коем случае. Они убегают сразу, как только тело начинает остывать.
— Спасибо, Ромен. На всякий случай проверьте на наличие чумной бациллы, как и Лорьона. Мало ли что.
Адамберг спрятал телефон в карман и потер пальцами глаза. Значит, он ошибся. Убийца подбрасывал конверт с блохами заранее. Между появлением блох и убийством прошло время, раз насекомые успели укусить. А в случае с Виаром времени прошло даже довольно много, потому что врач сказал, что укусы были давнишними.
Он прошелся по комнате, заложив руки за спину. Сеятель вел себя очень странно. Сначала подбросил вскрытый конверт под дверь своей будущей добычи, чуть погодя вернулся, взломал замок, задушил жертву и вымазал углем. Он работал в два захода. Сначала блохи, потом убийство. Не говоря уже об этих дьявольских четверках и объявлениях. Адамберг все сильнее чувствовал свою беспомощность. Все путалось, нить ускользала, убийца и его ритуал выглядели нелепо, их невозможно было понять. Подчиняясь внезапному импульсу, он набрал телефон Камиллы и через полчаса уже лежал на кровати голый под одеждой, а потом и голый без одежды. Камилла легла сверху, и он закрыл глаза. В эту минуту он забыл, что двадцать семь человек из уголовного розыска патрулировали улицы или стучали по клавиатуре компьютеров.
Через два с половиной часа он уже был на площади Эдгар-Кине, примиренный с самим собой, окутанный и почти защищенный блаженной истомой, с легкой дрожью в ногах.
— Я собирался вам звонить, комиссар, — сказал Декамбре, шедший ему навстречу от дверей своего дома. — Вчера ничего не было, зато сегодня одно пришло.
— Не заметили, кто положил его в урну? — спросил Адамберг.
— Письмо пришло по почте. Он сменил тактику и теперь не рискует приносить письма сам. Он их отсылает.
— На чей адрес?
— Прямо сюда, на имя Жосса Ле Герна.
— Значит, он знает имя чтеца?
— Его многие знают.
Адамберг последовал за Декамбре в его берлогу и открыл конверт.
Внезапно прошел слух, который вскоре подтвердился, что в городе появилась чума на двух улицах сразу. Говорили, что у двоих (…) были обнаружены все явные признаки болезни.
— Ле Герн огласил это?
— Да, в полдень. Вы ведь велели продолжать.
— Теперь, когда он взялся за дело, послания более понятны. Как реагируют люди?
— Волнуются, расспрашивают друг друга, а в «Викинге» только об этом и говорят. Мне кажется, у нас побывал журналист. Он задавал много вопросов Жоссу и остальным. Не знаю, откуда он взялся.
— Все из-за слухов, Декамбре. Это неизбежно. «Странные» письма в последние дни, смерть во вторник утром и официальное обращение вечером в новостях — все это посеяло слухи, иначе и быть не могло. Возможно, пресса получила письмо от самого сеятеля, так все и закрутилось.
— Это весьма вероятно.
— Отправлено вчера, — сказал Адамберг, рассматривая конверт, — из Первого округа.
— Объявлены две смерти, — заметил Декамбре.
— Это уже случилось, — ответил Адамберг, глядя на него. — Вечером услышите в новостях. Двоих мужчин, голых и вымазанных углем, выбросили на мостовую, как мешки.
— Двоих сразу, — глухо произнес Декамбре.
Его рот исказила гримаса, бледная кожа покрылась сеткой морщин.
— Как по-вашему, Декамбре, тела зараженных чумой чернеют?
Бывший учитель нахмурился.
— Я плохо в этом разбираюсь, комиссар, история медицины не мой конек. Поэтому я так долго добирался до смысла «странных» писем. Но могу вас заверить, что врачи той эпохи ни разу не упоминают этот цвет. Язвы, пятна, бубоны, волдыри — да, но не чернота. Этот образ укрепился в головах людей гораздо позже. Все дело в семантике, понимаете?
— Да.
— Это не важно, потому что ошибка прижилась, и чуму называют «черной смертью». А эти слова, несомненно, очень важны для убийцы, потому что они сеют страх. Он хочет ошеломить, поразить умы людей жуткими образами, не важно, настоящими или ложными. А слова «черная смерть» оглушают, как пушечный выстрел.
Адамберг сел за столик в «Викинге», где в этот вечер было довольно тихо, и попросил у верзилы Бертена чашку кофе. В окно ему хорошо была видна вся площадь. Через четверть часа позвонил Данглар.
— Я в «Викинге», — сказал Адамберг.
— Будьте осторожны с тамошним кальвадосом, — предостерег Данглар. — Он весьма специфический. Одним махом все мысли из головы выметает.
— У меня и без того пустая голова, Данглар. Не знаю, что и делать. Мне кажется, он одурманил меня, сбил с толку. Околпачил.
— Кальвадос?
— Нет, сеятель чумы. Этот С.Т. Кстати, можете больше не искать подходящие инициалы.
— А как же Себастьян Тавеньо?
— Оставьте его в покое, — сказал Адамберг, открывая блокнот на странице, исписанной Марком. — Это всего лишь наречия «cito» и «tarde».
Адамберг ждал, что ответит заместитель, но тот молчал. Видно, и у него гудела голова, а его светлый ум затуманился.
— «Cito, longe, tarde», — прочитал Адамберг. — «Уйди скорей и не спеши обратно».
— Черт! — наконец проговорил Данглар. — «Cito, longe fugeas et tarde redeas». Как же я не подумал!
— У нас у всех голова кругом, и у вас в том числе. Он хочет нас подавить.
— Кто вам рассказал про буквы?
— Марк Вандузлер.
— Я навел о нем справки, как вы просили.
— Его тоже оставьте в покое. Он вне подозрений.
— Вы знали, что его дядя — бывший полицейский и что его выгнали перед самой пенсией?
— Да. Когда-то мы с ним вместе осьминога ели.
— Надо же. А вы знали, что Марк знаком с полицией?
— Какой-нибудь криминал?
— Да, но он помогал расследованию. Парень далеко не дурак.
— Я это заметил.
— Я звоню насчет четверых специалистов по чуме. Все чисты как стеклышко. У каждого семья и железное алиби.
— Не повезло.
— Да уж. Больше нам не за кого зацепиться.
— И я перестал что-либо понимать. Я ничего не чувствую, старина.
Данглар мог позлорадствовать, что Адамбергу изменила его интуиция. Однако ему, напротив, стало жаль комиссара и очень захотелось его подбодрить, потому что он сам хорошо знал, каково это — отчаяться.
— Бросьте, — твердо сказал он, — вы наверняка что-то чувствуете. Хоть что-нибудь.
— Только одно, — помолчав, медленно произнес Адамберг. — То же, что и раньше.
— И что именно?
Адамберг окинул взглядом площадь. Там потихоньку собирался народ, люди выходили из бара, все ждали вечернего сеанса. Под высоким платаном заключались пари о погибших и спасшихся в кораблекрушении.
— Я знаю, что он здесь, — сказал комиссар.
— Где здесь?
— Здесь, на площади.
У Адамберга не было телевизора, и он привык, если ему было нужно, заходить в ирландский паб в ста метрах от своего дома, там гремела музыка и витали пары пива «Гиннес», а официантка по имени Энид, которая давно его знала, разрешала ему смотреть маленький телевизор под стойкой. Без пяти восемь он открыл дверь с надписью «Черные воды Дублина» и прошел за стойку. Слова «черные воды» как нельзя лучше выражали то, что он чувствовал с самого утра. Пока Энид готовила для него картошку с салом — где ирландцы брали такой громадный картофель, над этим стоит подумать на досуге, когда голова не будет забита сеятелем чумы, — Адамберг, приглушив звук, слушал новости. Как он и опасался, все грозило кончиться катастрофой.
Диктор сообщил о тревожных обстоятельствах смерти троих человек, погибших в Париже в ночь с понедельника на вторник и со среды на четверг. Жертвы проживали в домах, где появились нарисованные четверки, о которых говорилось позавчера в официальном обращении префектуры полиции в телевизионном выпуске новостей. Значение этих цифр, которое полиция не пожелала раскрыть, стало теперь известно благодаря письму самого художника, присланному в агентство «Франс Пресс». К анонимному посланию отнеслись крайне осторожно, и пока ничто не подтверждает его подлинность. Однако в нем автор утверждает, что трое мужчин умерли от чумы, и заявляет, что он уже давно предупреждал о ее приходе жителей столицы через публичные объявления, которые читают на перекрестке Эдгар-Кине — Деламбр. Подобное заявление заставляет думать, что мы имеем дело с сумасшедшим. Если на теле убитых и были признаки «черной смерти», префектура полиции утверждает, что они стали жертвами серийного убийцы и смерть наступила от удушения. Адамберг услышал свою фамилию.
Потом показали двери с нарисованными четверками, последовали подробные пояснения, опрос жителей домов, показали площадь Эдгар-Кине. После чего на экране собственной персоной возник окружной комиссар Брезийон, сидевший у себя в кабинете на набережной Орфевр, и со всей серьезностью сообщил, что люди, которым угрожает маньяк, находятся под строгой охраной полиции, что слух о чуме — выдумка человека, которого сейчас разыскивают, а черные пятна на теле убитых сделаны древесным углем. Вместо того чтобы на этом успокоиться, выпуск завершился документальным экскурсом в историю чумы во Франции с кучей картинок и зловещими комментариями.
