И индейцы, и конкистадоры верили в реальность мира мёртвых.
Испанцы боялись козней дьявола и чертей, им оказалось легко перенести свои страхи на Уку Пача. В конце концов, и в христианской религии черти по разным причинам выбираются наружу из преисподней, чтобы сеять соблазн и смущение среди мирян. Испанцы в итоге уяснили: здешнее зло нельзя убить, но можно лишить его крови. Таким образом, получается, если конкистадоры закрыли ходы в Уку Пача, нерождённые голодают уже сотни лет. Поздние общества поклонения Уку Пача приносили редкие жертвы царству демонов, но без пользы, – закрытая со всех концов подземная страна была способна лишь на исполнение мелких желаний: с помощью бесплотных духов, доставляющих мешочки с золотом. Посему индейские жрецы до сих пор считают: обезумев от отсутствия крови, нерождённые готовы на что угодно ради угощения».
Мигель вздохнул, порылся среди кладбища грязных чашек, выбрал оттуда одну и жадно сглотнул с донышка остатки настоя. Понятно. Художник и его соратник специально разливают на земле кровь и оставляют кукол в местах бывших жертвоприношений. Раньше инки и конкистадоры спускались в Уку Пача, а теперь убийцы желают, чтобы нерождённые сами прорвались к ним – на запах крови и цветов. Что хочет обрести взамен Художник? Власть, золото, вечную жизнь? А вообще не важно. Нечто грандиозное, иначе он в принципе не стал бы связываться. Его приз – то, что невозможно получить иначе, другим путём. Деньги следует исключить, он и без того богат, это очевидно.
Мигель обвёл взглядом серую комнату.
Страдающий, потный чиновник-кечуа, битый час жалующийся по телефону. Канцелярист, сортирующий бумаги. Фотограф. Патрульные полицейские. Скучающий в ожидании приказа водитель. Запах варёной кукурузы, размякших листьев коки и овечьего молока. Да, вот с таким составом и ловим маньяков… Михаил вновь открыл книгу. Перелистнул страницу:
«Первого ноября в государстве Тивантинсуйю всегда широко праздновался «день открытых дверей». Это разновидность европейского и американского Хэллоуина, но несколько в ином ключе. Только один день в году существам Уку Пача дозволялось выйти на поверхность, погостить на Земле – и оставаться в городах Тивантинсуйю до двух недель… Согласно указу императора инков, дабы люди не пугались мертвецов, во избежание атмосферы всеобщего страха, любой гражданин, показавшийся на улице между первым и пятнадцатым ноября, был обязан надеть маску чудовища. И никто не мог отличить, где люди, а где демоны. Впоследствии этот праздник, пусть и в сильном искажении, сохранился у перуанских и боливийских индейцев: так называемая diablada, или «Танец Дьяволов». Как правило, торжество начинается демонстрацией десятков тысяч танцоров в гриме Сатаны – розовые панталоны, маски с рогами и клыками, а также короны Великого Дракона и библейского Зверя числом Шестьсот Шестьдесят Шесть. Танцующие сквернословят на каждом шагу, пристают к девушкам, без меры пьют самогон, стараясь показать окружающим, что они являют собой сплошное воплощение греха. Праздник продолжается три дня, заканчиваясь театрализованной битвой сил зла с архангелом Михаилом и обливанием дьяволов святой водой, после чего те с криками разбегаются. Подобные шествия копируют древние церемонии, когда-то проводимые индейцами-кечуа в честь богов Тиву, защитника источников и озёр, и Анчанчу, уродливого демона пещер».
Михаил рывком встал. Сел. Снова встал. Опять сел.
Боже мой! Точно! Теперь всё ясно. Художник готовит своё последнее жертвоприношение в ближайшие три дня, прямо перед diablada, чтобы вызвать на поверхность не только нерождённых, а существ значительно более сильных с точки зрения магии. Нерождённые злобны и безжалостны, но являются разновидностью домашнего скота. По сути, их интересует только одно – еда, ради неё они готовы выполнить любое требование. Эти демоны, обернувшиеся из мёртвых детей, не слишком-то эстетичны. Им просто сбрасывают человеческое мясо и сливают кровь – элементарно кормят, как свиней в хлеву. Имеется и другая подсказка. Если на лице есть только рот, отсутствует нос и, соответственно, обоняние, то как нерождённые способны учуять тончайший аромат амазонской магнолии? Если и унюхают, для них это не более чем лёгкое дополнение к мясу. А вот прекрасно сделанные, потрясающего уровня куклы, возбуждающие не только аппетит, но также и обоняние гурманов, – совсем другой уровень. Воистину, это словно редкий деликатес на легендарных пирах Валтасара: жертва царя царей, кушанье, подающееся на золотом блюде. Художник не хочет вызвать из Уку Пача кровожадных демонов.
Он вызывает богов.
«Нерождённые» – лишь подспорье, боевая сила, солдатские массы: не щадя себя, они проложат дорогу своим повелителям, помогут им оказаться на поверхности. Боги, не выдержав искушения куклами и кровью, явятся в наш мир после начала diablada, первого ноября… Значит, в ближайшие часы принесут ещё одну жертву, возможно, последнюю. И тогда по приглашению Художника в Лиму придёт НЕКТО. Или Тиву. Или Анчанчу. Или другой царь чудовищ, не важно. Всю последнюю неделю Город Королей потряхивает – каждый день мелкие землетрясения… Чуть-чуть, никаких разрушений. Но инки, как гласит книга, свято верили: это верный знак, что армии демонов прорываются наружу.
Словно в подтверждение его слов, комната содрогнулась.
С потолка просыпалась чёрная от старости пыль, задребезжали и поползли по столам чашки, мелко замигали лампочки. Хуарес выронил трубку телефона, полицейские бросились к выходу. Михаил не шелохнулся, и к нему подскочили два капрала.
– Эль капитано, – мягко взяли они начальника за локти. – Извините, пора на улицу…
…Стоя на тротуаре, Мигель вдыхал запах моря. Полицейские истово крестились, призывая на помощь Деву Марию. Крестным знамением осеняла себя и целая толпа собравшихся на улице индейских женщин – в цветастых покрывалах и шляпах-котелках. Михаил усмехнулся. В XVII веке вице-король Перу под страхом тюрьмы обязал индейцев носить европейское платье, но они так и не поняли, какое мужское, а какое женское, – с тех пор в простонародье девушки надевают котелки. Религиозный экстаз длился недолго: хлынул дождь, и молитвы в одночасье сменились ругательствами. К счастью, трясти тут же перестало, и сотрудники полиции (с той скоростью, с коей покинули обжитые рабочие места) вернулись. Михаил сразу обратил внимание на хрипящий телефон.
– Слушаю.
– Эль капитано, – задребезжала трубка. – Мы с Луисом выполнили ваше задание.
– Прекрасно, – кивнул Мигель. – Вы нашли Энрике? Срочно доставьте его сюда. Полы уже с неделю не мыты, и вообще – у нас никто не прогуливает работу без объяснения.
Трубка издала странный треск, похожий на всхлипывание.
– Прошу прощения, сеньор, – хрюкнула мембрана. – Но это никак невозможно. Он мёртв.
– Что?!
– Его труп наверху, на плато у святилища Корпус Кристи. Там ещё человек пятнадцать, индейцы из охраны. Мы прошлись по всем хижинам. Кто-то перерезал им глотки, судя по всему, это случилось ночью, пока они спали. Что прикажете делать, сеньор?
Не ответив, Михаил повесил трубку.
…Он теперь точно знал, что нужно делать. Но этим следовало заняться в одиночку.
(конец августа – начало октября 2015 года)
…Сцена снята в довольно модной сейчас манере «дёргающейся камеры», по типу «свифт-колора»: вроде бы и не чёрно-белое, но в то же время и не цветное. Персонажи чуточку расплываются и светятся по краям, как это принято в современном кино, когда показывают воспалённый бред или наркотические «трипы». Съёмка немного замедлена, хотя и не слоу-мо. Обычно главные герои фильма так вспоминают сон, который видели очень давно.
…Аэропорт в Москве. Кажется, Домодедово или Шереметьево – самый стандартный. Царит отпускной сезон, залы переполнены: стада потных людей в шортах и цветастых рубашках тащат за руки ноющих детей, скрежещут чемоданы на колёсиках, громом гремят объявления о прибывших-убывших рейсах. Камера плавно «наезжает» на розовощёкого туриста в тёмных очках, с рюкзаком за плечами, – он ничем не выделяется из толпы: в шортах по колено и гавайке с зелёными пальмами стоит в очереди на регистрацию. Зритель сразу узнаёт Олега Смолкина. Камера переключает картинку, как бы отматывая время вперёд, и вот Олег уже летит в самолёте, ёрзая в неудобном кресле экономкласса. Стюардессы, скучно улыбаясь, везут по салону тележки, Олег пьёт томатный сок из пластикового стаканчика. Затем пассажиров спрашивают, курицу или рыбу они желают, и большинство голосует за курицу, хотя она неотличима по вкусу от микроволновочно-целлофановой рыбы. Аэропорт пересадки. Судя по громадным свиным ногам с копытцами, массово висящим на крюках в duty free, – Испания. Олег бесцельно бродит между прилавками, сонно покупает пару упаковок с хамоном, бутылку текилы, думает, взять ли конфет, но в итоге кидает коробку обратно на полку. Говорит по мобильнику, и зритель едва различает его голос посреди аэропортовского шума. «А, Саш, привет. Не, я в отпуске. Не-не. Всё время на Кубу да на Кубу, а тут решил по Южной Америке прокатиться по приколу. Венесуэла там, Рио-де-Жанейро, Боливия, Перу. Да, ништяк. Согласен, бабла жалко, кризис… Но я три года собирался, и сам понимаешь: один раз живём. Что такое бабло? Умрёшь, с собой не возьмёшь. Не, Вика не поехала, ты ж её знаешь – она вируса эбола боится. А? Да ей пофиг, что эпидемия в Африке. Она ж курица и никогда в географии не разбиралась. Что? Чего? Ааааа… Да нет, недельки на четыре, по полной программе. Потом фотки в Фейсбуке вывешу, Вика от зависти сдохнет – она дальше Антальи своей носа не высовывала. Да, давай, обнимаю, счастливо». Щелчок. На экране – новый самолёт: больше, комфортабельнее. Стюардессы в зелёной униформе. Олег спит, свесив голову набок, на откидном столике катается пара стаканчиков, внутри точно был не сок, – какой же турист не поддастся русскому народному способу сократить долгий перелёт? Авиалайнер снижается, заходит на посадку со стороны лазурного океана, в окошко видны пальмы и жёлтенькие здания так называемого мавританского стиля. Зевающий во весь рот Олег у кабинки пограничного контроля. Розовый штампик на странице паспорта, получение чемодана (пришлось побегать за ним, догоняя ленту), встреча с представителем отеля, гонки в раздолбанной машине по улицам города, регулировщицы – исключительно женщины[23]: Смолкин с удивлением рассматривает из окна драндулета смуглых сеньорит в оливковых мундирчиках. Гостиница – по виду «трёшка», обшарпанная, но в то же время приличная. Посапывающий на кровати Олег. Вечер. Бар. Знакомство, беседа, объятия смуглой девушки с ярко накрашенными губами: рот похож на мишень. Олег склоняется к её уху, она кивает, смеётся, он роется в портмоне, достаёт пятидесятидолларовую бумажку. В номере. Девушка верхом на мужчине, ритмично двигается, бёдра лоснятся от пота, – камера показывает соитие с разных сторон, но весьма целомудренно, грудь и ягодицы партнёрши Смолкина прикрыты тонкими чёрными полосками. Утро. Олег кидает в стакан круглую таблетку, и она сейчас же взрывается пузырьками пены. Жадно пьёт, держась за голову. Падает в постель и спит дальше – рядом с обнажённой мулаткой, зарывшейся в одеяло.
