От Офицерской слободы до Козьего болота по прямой было версты полторы – на четверть часа ходу маршевым шагом. Да только прямых дорог туда не было, а кривые проселки размывало на глазах. Лес возвышался вокруг, темный, угрюмый; тусклые фонари в руках у солдат качались, отбрасывая пляшущие тени на ближайшие к дороге деревья, а дальше за ними был только черный, непроницаемый мрак. Воздух внизу был спертым от запахов палой листвы, перегноя и мертвого смрада трясин, а вверху выл угрожающе ветер, носился над чащей, как будто предупреждая кого-то о приближении солдат.
Дома заповедной деревни едва различались во тьме: в такое ненастье невнимательный путник и вовсе мог пройти мимо, приняв низкие избы за огромные валуны на берегу речки Кривуши. Ни огонька, ни звука, ни движения. Правее, у самой границы Козьего болота, виднелась Геникеевка, узкая, как сточная канава; течения в ней почти не было, и черная вода пополам с жидкой грязью вздувалась над берегами, поросшими высокой травой, как бока одышливой жабы.
– Как думаете, спят все, господин капитан? – негромко спросил поручик. – Вроде нет никого.
– Как знать, Шура – отозвался Облецкий. – Во всяком случае, сидят по избам. Может, спят, а может, и смотрят на нас.
– Как-то жутко все это, – поежился Промыслов.
Капитан не ответил и повернулся к солдатам.
– Ищите дорогу в болото! – скомандовал он. – Должна быть напротив поляны перед деревней.
Тропа была такой узкой, что идти пришлось колонной по одному. Болото разбухло от дождя, сапоги уходили по щиколотку в жидкую грязь. Ветер внезапно притих; в наступившем безмолвии только капли дождя стучали по ковру прелых листьев и слышалось чавканье шагов. Темнота вокруг замерла, как будто прислушиваясь.
Изба старой карги была такой же низкой, как и остальные в деревне: широкая, кряжистая, стены из толстых, потемневших от времени бревен; крыша в зеленых и бурых пятнах лишайника, с короткой трубой, из которой валил густой серый дым; крепкая дверь в половину роста взрослого человека; единственное оконце в боковой стене светилось угрюмым желтым. Дом смотрел на них молча и жутко.
Капитан вдруг почувствовал, что хочет уйти. Даже не уйти, убежать отсюда без оглядки подальше, пока есть время, пока еще его не заметили – убежать и больше никогда не возвращаться сюда, на это болото, в этот лес, да и в этот проклятый, гибнущий город…
Облецкий мотнул головой, прогоняя наваждение, перекрестился и оглянулся кругом. Поручик Промыслов стоял рядом, замерев, как напуганный заяц, и часто облизывал дрожащие мокрые губы. Отец Иона что-то шептал, опустив голову и перебирая в руке длинные черные четки – видать, молился. Солдаты тревожно озирались кругом. Капрал Шуст возвышался, широко расставив ноги и крепко уперев их в мокрую землю, как будто сопротивляясь чему-то. Губы его тоже шевелились, но похоже, что вместо молитв старый вояка отчаянно матерился.
– Слушать мою команду, – негромко промолвил Облецкий.
Все встрепенулись. Поручик уставился на него, словно очнувшись от сна.
– Примкнуть багинеты, – скомандовал капитан.
Солдаты зашевелились, послышался приглушенный лязг штыков.
– Преображенцы, смотреть в оба назад и по сторонам. Гренадеры, лицом к избе. Поручик, остаешься с солдатами, действуй по обстоятельствам. Капрал и отец Иона – со мной.
Он сделал три шага вперед, подошел к двери избы и громко постучал.
Тишина. Только дождь шуршит по деревьям, мертвым листьям и сорной траве. Солдаты застыли, взяв ружья наизготовку.
Капитан постучал снова, дольше и громче.
– Кто там? Кого принесло? – прозвучал изнутри надтреснутый, старческий голос.
Облецкий вздрогнул.
– Капитан Невского гарнизонного полка, – ответил он как можно громче и тверже. – Выходи, старая, разговор есть.
– У тебя есть, а у меня нету, – прокричала из-за двери старуха. – Проваливай, откуда пришел!
– Открывай, или дверь вышибу!
– Мозги себе вышиби, а меня в покое оставь!
Капитан отошел в сторону, посмотрел на капрала и кивнул. Тот крякнул, отошел на пару шагов, коротко разбежался и что есть силы врезал сапогом по двери. Раздался громкий треск, и дверь с грохотом обрушилась внутрь избы, слетев со сломанных петель. Рядом упал выбитый деревянный засов. Облецкий нагнулся и нырнул в дверной проем.
В избе было душно, жарко, пахло сушеными листьями и терпким, горячим дымом. Вдоль бревенчатых стен тянулись длинные, грубые полки с пучками засохшей травы, горшками, бутылками и мелкой хозяйственной утварью. На дощатом столе стояла медная ступа с пестом, лежали какие-то ветки и большая книга в толстом переплете из бурой потрескавшейся кожи. Весь левый угол занимала огромная беленая печь, за заслонкой полыхало яркое пламя. На печи поджав ноги сидела старуха и скалила черные зубы. Седые космы свисали на лицо, коричневое и морщинистое, как сгнившее яблоко. Худое тело было укутано в бесформенные лохматые кофты и юбки.
– Смотрите, кто пожаловал, – ощерилась она. – Господин гвардейский офицер, всем храбрецам пример. Что, всех врагов одолел, явился со старухой воевать?
Она вытянула потрескавшиеся губы и плюнула вниз.
– Назови свое имя, – как можно спокойней и тверже приказал капитан.
Ведьма презрительно скривилась и снова плюнула.
– Мне задавать вопрос у тебя еще нос не дорос! Говори, что надо, или проваливай!
– Слезай с печи, пойдешь с нами, – Облецкий смотрел прямо на ведьму, с трудом выдерживая взгляд ее угольно-черных, пылающих ненавистью глаз. – Судить тебя будем.
Шуст с трудом протиснулся в низкую дверь и встал за спиной у капитана, согнувшись, чтобы не упираться головой в потолок.
– Судить! – взвизгнула ведьма и расхохоталась низким, хриплым хохотом.
В избу тихо вошел отец Иона и встал рядом с дверью. Старуха уставилась на инока злобным взглядом.
– Ух ты, а это кто еще с тобой? Неужто чернец? Эй, чернец, покажи конец! Я хоть старая, а еще горячая!
И снова зашлась резким, визгливым смехом.
– А ну-ка, иди сюда, дрянь паскудная! – прорычал Шуст и шагнул к печи. Ведьма зашипела, быстро выхватила что-то из-под черных лохмотьев, поднесла ладонь ко рту и резко дунула. Облако серой пыли полетело капралу в лицо. Он закричал, поднес руки к глазам, сделал еще один широкий шаг, а потом качнулся и рухнул на стол. Затрещало дерево, по полу рассыпались ветки, покатилась, звеня, медная ступа, с увесистым шлепком упала толстая книга. Капрал лежал на полу, крича и прижимая ладони к лицу, и бессильно скреб сапогами грязные грубые доски. Ведьма отвела взгляд от поверженного офицера, повернулась к Облецкому и направила в его сторону правую руку. Меж кривых пальцев старой карги что-то блеснуло. Капитан почувствовал, как сердце стиснуло болью и в голове зашумело красным.
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Раздавшийся голос был звучным и сильным. Облецкий с изумлением посмотрел на инока, так непохож был мощный, уверенный бас на тот тихий, едва слышный голос, которым монах говорил в его доме. Отец Иона стоял прямо, спокойный и светлый, глядя на старую ведьму, как смотрели стрелки гвардейских полков на приближающихся шведов: с твердым, прицельным расчетом.
– Живый в помощи Вышняго в крове Бога Небеснаго водворится…
Ведьма оскалилась, зарычала, а потом забилась от ярости у себя на полатях. Капитан почувствовал, как ослабевают сжимавшие сердце тиски и стихает шум в голове. Он повернулся и подскочил к дверям.
– Гренадеры, ко мне! Капрал ранен!
Трое здоровенных семеновцев ворвались в тесную избу. Один кинулся к скорчившемуся на полу капралу, двое других остановились, ожидая команды.
– Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящия, от сряща и беса полуденнаго…
Монотонный речитатив звучал стройным напевом, придавая сил и отгоняя страхи.
– Давайте-ка поможем бабуле слезть с печки, ребятушки, – негромко сказал капитан и гренадеры бросились к ведьме.
Две пары сильных рук вцепились в лохмотья и тощие старческие лодыжки. Ведьма заорала, замахала руками, целясь длинными кривыми ногтями гвардейцам в глаза. Они с силой рванули, и старуха грохнулась вниз, с громким стуком ударившись об пол. Солдаты нагнулись, пытаясь поймать ее за сучащие в воздухе руки и ноги, но ведьма с неожиданной силой вывернулась, вскочила и с яростным визгом толкнула одного из них в грудь. Гвардеец попятился от неожиданности, споткнулся о лежащего капрала и повалился на него. Ведьма дернулась, оставив в руках другого гренадера рваную черную кофту, и с воплем бросилась на капитана, преграждавшего выход. Облецкий чуть отступил в сторону, коротко размахнулся и с силой ударил старуху кулаком прямо в лоб. Карга рухнула навзничь. Все трое гвардейцев навалились на нее, выхватывая из подсумков веревки и опутывая ими руки бешено сопротивляющейся колдуньи.
