почти скорбно, и на лицо его легла тень. – Мы одни на всём свете, кругом нас враги, только и думающие о том, чтобы уничтожить нас, унизить, втоптать в грязь. И чтобы не допустить этого, мы должны быть готовы постоянно, чуть ли не каждый день, отстаивать свои права и интересы, биться за них беспощадно, если потребуется – до смерти. И никого не бояться, ничего не забывать и не прощать! – Резко повысив голос на заключительных словах, он внезапно умолк и обвёл слушателей зорким, наблюдательным взглядом, точно проверяя, какое впечатление произвела на них его короткая, но энергичная речь. А затем, мотнув головой и резанув воздух ребром ладони, чёткими, рублеными фразами выговорил: – Короче, тут всё ясно. Дискуссия закончена! Никаких ментовок. Эту проблему мы решим сами. Своими силами! Надеюсь, теперь все за? Возражений нет? – И он вновь окинул окружающих тяжёлым, пронизывающим взором.
Все молчали. Никто больше не возражал. Те, кто был против предложения Стаса, после того как внезапно умолк Димон, лишившись своего предводителя, также смирились и, поддавшись стадному чувству, молча присоединились к большинству.
Стас, поняв, что бунт подавлен, причём без особых затруднений, и власти его ничто больше не угрожает, удовлетворённо усмехнулся и переглянулся с Владом. Тот кивнул и понимающе улыбнулся в ответ. Ещё более широкая самодовольная усмешка озарила лицо Стаса; он решительно тряхнул головой и потёр руки, как делал всегда, когда предстояло интересное, захватывающее предприятие, обдумать, организовать и возглавить которое, естественно, должен был он.
– Ну что ж, ребятушки, – сказал он, быстро взглядывая то на одного, то на другого из обступивших его товарищей, – дело, по-моему, ясно как день. Нашего друга, одного из нас, заманили в западню, оскорбляли, унижали, запугивали и чуть не убили. И если б не счастливый случай, неизвестно ещё, чем бы всё это закончилось. Не исключено, что мы могли бы и не увидеть больше нашего Гошу. Сгинул бы он в этом грязном притоне – и поминай как звали… В общем так, – его голос сделался глуховатым и жёстким, а глаза мрачно блеснули, – член нашей компании едва не погиб сегодня. Мы наказывали наших врагов, вольных или невольных, и за гораздо меньшие провинности. Здесь же речь идёт, ни больше ни меньше, о самой жизни. О жизни одного из нас! Такого мы не можем, не имеем права спускать никому, ни одной живой душе. Мы должны отомстить и мы отомстим, чего бы нам это ни стоило. И, само собой разумеется, сделаем это сами. Ни в чьей помощи мы не нуждаемся, тем более в ментовской! – особо отметил он, искоса взглянув на Димона.
Тот, по-прежнему задумчивый и погружённый в себя, никак не отреагировал на выпад Стаса, лишь слегка передёрнул плечами и отвёл глаза в сторону.
– Тэ-эк… – протянул Стас, кривя губы и раздувая кончики ноздрей, точно в предвкушении чего-то острого и опасного. – Отлично! Раз все согласны и возражений не имеется… не имеется, так ведь? – Он снова обвёл приятелей колючим, пронизывающим взором, внимательно вглядываясь в лицо каждому. И, не встретив возражений, оживлённо и деловито продолжал, как если бы речь шла о предстоявшей им увеселительной прогулке: – Тогда не будем терять времени. Действовать нужно быстро и энергично. Ситуация обязывает. Выдвигаться, я думаю, нужно немедленно, чтобы не дать противнику очухаться и принять меры предосторожности… Хотя, – оговорился он, чуть нахмурившись, будто застигнутый внезапным сомнением, – скорее всего, они уже приняли эти меры. Гошин побег – если только он изначально не входил в их программу – не мог не всполошить их. И, конечно же, они уверены, что, вырвавшись на свободу, он первым делом побежал в ментовку и выложил там всё как на духу. Ну что ж, это логично, – заметил Стас с кривой усмешкой. – Так наверняка поступил бы любой другой человек. Но не мы!.. Ладно, – он резко взмахнул рукой, точно отметая сомнения и пытаясь крепче утвердить себя и других в принятом решении, – как бы там ни было, надо идти. И сейчас же! Каждая минута дорога. Будем надеяться, что эти уроды ещё не успели унести ноги и мы сможем накрыть их на месте и поквитаться с ними как следует…
– А может, всё-таки не стоит так спешить, – раздался неожиданно тихий, не слишком уверенный голос Макса, стоявшего чуть в стороне и всё это время хмуро слушавшего Стаса. – Затем вот так, с бухты-барахты, очертя голову, лезть на рожон? Может, умнее было бы действовать как-нибудь по-другому?
– А как? – резко обернувшись к нему, воскликнул Стас. – Как по-другому? У тебя есть предложения, альтернативные варианты? Если есть, говори, не стесняйся! У нас здесь свобода слова, каждый имеет право на своё мнение, даже дурацкое. Так что давай, предлагай! Мы с удовольствием послушаем.
Однако у Макса, по-видимому, не было никаких предложений. Под пристальным пренебрежительно-насмешливым взглядом Стаса он смутился, порыскал глазами по сторонам, словно в поисках поддержки, но, ни у кого не встретив её, пожал плечами и молча понурился, как бы признавая своё поражение.
Стас презрительно скривился, как будто считал победу над Максом не стоящей внимания, и, отвернувшись от него, заговорил с серьёзным, сосредоточенным видом, точно высказывал свои сокровенные, заветные мысли, внезапно вырвавшиеся у него в порыве откровенности:
– У меня есть одно железное правило, которому я следую всегда и везде, при любых обстоятельствах: я никогда, никому, ничего не прощаю! – отчётливо, тщательно выговаривая каждую букву, произнёс он, и в глазах его вспыхнули холодные злые огоньки. – Оскорбление, нанесённое мне или моему другу – это для меня одно и то же, – всегда жестоко наказывается. Вы это отлично знаете, – он метнул на примолкших, с интересом внимавших ему приятелей красноречивый взор, – сами не раз были тому свидетелями… Но сейчас всё серьёзнее, гораздо серьёзнее. Одного из нас не просто обидели, оскорбили, унизили, – нет, чуть не отправили на тот свет! Всякое, конечно, бывало в нашей нелёгкой жизни. Меня, как вы помните, год назад полоснули пером по лицу, так что я чуть кровью не захлебнулся, – он провёл пальцами по шраму, рассекавшему его щёку и подбородок, и зловещим полушёпотом присовокупил: – Ну да ничего. Те, кто это сделал, сами потом кровью умылись… И я, помнится, как-то раз, немного не рассчитав сил, отключил Гошу на ринге, после чего он почёл за лучшее уйти из бокса… Помнишь, братан? – с улыбкой обратился он к Гоше, как и прежде, сидевшему на краю лавочки с безразличным, отсутствующим видом, как будто всё происходившее и говорившееся вокруг него совершенно не касалось его.
Выведенный обращённым к нему вопросом из состояния
