— Надо полагать, Андропов назначил его главой Первого?
— Ну конечно. Ведь за то время, что Юрий изучал английский с Виктором Сергеевичем, их отношения практически переросли в отношения отца и сына, хотя Андропову в то время едва перевалило за сорок. И все это время он был главным патроном Виктора Сергеевича, хотя тот прилагал усилия снискать расположение и других, кто, он полагал, мог быть полезен в его карьере.
— Кого, в частности?
— Особенно Горбачева, который был лишь на несколько лет старше Майорова и тоже протеже Андропова, и в то время, пока я был в ООН, я слышал, что он заслужил и особое расположение Громыко, что весьма непросто.
— Так он нашел язык с обоими поколениями, да?
— Ну да. У него были устремления молодых менять положение вещей, и у него была холодная стойкость стариков. И его признавали за своего оба поколения.
— И стало быть, было вполне вероятно, что при нынешнем режиме он должен был бы стать главой КГБ.
Малахов откровенно пожал плечами.
— Кто знает? И я думал, что он достойно заменит Андропова во главе КГБ, когда тот пересел в председательское кресло; ведь он же был любимцем Юрия, но этого не произошло. Хотя казалось естественным, просто вытекающим из их отношений, но вот не случилось.
— А почему, как вы думаете?
— У меня есть идея, но я могу и ошибаться.
Рул жаждала услышать это.
— И что же это за идея?
— Я полагаю, что он получил кое-что получше.
Вот и ее теория получает подкрепление. Следующий вопрос может продвинуть ее соображения на иной уровень.
— Что же может быть лучше кресла главы КГБ?
— Я полагаю, что Майоров сам что-то изобрел для себя; видимо, что-то еще лучше. Ему всегда нравилась свобода действий.
— Но что же он мог изобрести для себя лучшее, чем пост главы КГБ?
— Я не знаю, но это должно быть что-то грандиозное. Да, именно грандиозное соответствует Виктору Сергеевичу. Это должно быть настолько грандиозное, что в случае успеха забросит его в Политбюро, а может, и в председательское кресло.
— Неужели он думает в таких масштабах? Довольно рискованная затея.
— Для Майорова риск — наслаждение, моя дорогая Бруки. Он принадлежит к тем людям, которые или добиваются всего, или сгорают. Хотя и он не без грехов, если верить слухам.
Рул слегка напряглась.
— А расскажите мне об этих слухах.
— Ну, приезжая в Москву, я неоднократно слышал, что Виктор Сергеевич имеет... определенные наклонности, сексуальные наклонности.
— Вы хотите сказать, что он гомосексуалист?
— Ну что вы. Наоборот, он общается с женщинами, и зачастую с двумя или тремя одновременно, это всем известно.
— В чем же выражаются наклонности?
Малахов слегка поежился.
— Я старый пуританин. Я ведь только предполагаю, и то мне уже неприятно даже говорить об этом.
Рул наклонилась вперед.
— Ну пожалуйста, — сказала она.
— Ну хорошо, ходили слухи, что эти вещи заходят иногда слишком далеко, что он иногда и убивал.
— Убивал своих сексуальных партнерш?
Малахов кивнул.
— Ходил слух, что это случалось... неоднократно. И должен сказать вам, что когда я услыхал об этом, то довольно легко поверил.
— Но почему? Что в вашем опыте общения с Майоровым заставляет вас думать, что он способен на сексуальные убийства?
— Убивать не трудно, — с какой-то печалью сказал Малахов. — И я убивал. Если вы в КГБ надолго, значит скоро убьете, так или иначе. Но не каждый убийца сам размахивает кинжалом. А некоторым это доставляет удовольствие. Однажды я сам видел, как Майоров наслаждался этим.
— Расскажите мне об этом случае.
Малахов уставился в пол.
— Вы знаете, как в Советском Союзе совершается воинская казнь?
— Ну, я думаю, расстреливает особый отряд.
Малахов помотал головой.
— Нет, за преступления, влекущие за собой смертную казнь, расстрел — слишком мягко, слишком уважительно для такого преступника. Хотя тот и верит, что произойдет именно так. Действительно, отбирается особая команда, и жертва выходит перед ними. А затем, пока команда демонстрирует готовность, какой-нибудь один офицер с пистолетом спокойно приближается к жертве сзади и стреляет ей в голову.
Рул ничего не сказала.
— Я видел однажды, как Майоров совершал такую экзекуцию, — сказал Малахов, продолжая смотреть в пол. — Жертвой был офицер КГБ, обвиненный в попытке перебежать на Запад. Взвод расстрела собрался, и когда избранный для совершения казни офицер уже собирался подойти к жертве сзади, неожиданно появился Майоров и забрал у того пистолет. Он неспеша, вразвалочку шел к жертве, а выражение лица у него было... он был крайне возбужден. Он выждал минуту, другую, пока жертва не начала волноваться, что же происходит и почему взвод расстрела не приступает к своим обязанностям. Майоров поднес пистолет близко к его голове и подождал... подождал, пока тот человек не почувствовал что-то и не начал поворачиваться к нему. Майоров дождался того момента, когда человек уже краем глаза увидел его, и только тогда выстрелил, угодив прямо в висок. И ушел, оставив жертву лежать, еще живую, предоставив другому офицеру нанести coup de grace[10]. На это нельзя было смотреть без ужаса... без ужаса от того, что человек получает удовольствие, убивая другого.
Рул по-прежнему молчала.
— И вот что я скажу вам, Бруки Киркленд, — Малахов наклонился вперед, выдавливая слова. — Я провел в КГБ более тридцати лет. И Виктор Сергеевич Майоров — самый жестокий и безжалостный человек из всех, с кем мне приходилось сталкиваться. И находиться рядом с ним мне было страшно.
Дверь позади Рул открылась, и обернувшись, она увидела стоящего в дверном проеме Эда Роулза.
— Тебе пора идти, — сказал он.
Рул в отчаяньи подумала, о чем же еще надо спросить. Ведь она же просидела, завороженная, отдав контроль над разговором этому старому генералу, который кормил ее байками, тратя ее время. Ну какой из нее допросчик! Она встала.
— Пойдем, Эд.
Она обернулась к Малахову.
— Способен ли Виктор Майоров развязать с помощью советских вооруженных сил войну за передел земель в Европе, если получит поддержку в Политбюро?
Малахов тоже встал.
— Вы, должно быть, меня не слушали, Бруки Киркленд, — сказал он, качая головой. — Виктор Сергеевич Майоров способен на все — на любой акт, который приближает его к достижению личных целей. Ни один человек, ни группа людей, ни нация не может чувствовать себя в безопасности, если вдруг оказывается стоящей между ним и тем, что он хочет, и я из этого перечня не исключаю и сам Советский Союз.
— Спасибо вам, — поблагодарила она и повернулась, чтобы уйти.
— Бруки Киркленд, — окликнул ее Малахов, когда она поднялась уже на верхнюю ступеньку.
Рул обернулась и посмотрела назад.
Малахов усмехнулся.
— Что бы Виктор Сергеевич ни задумал, обещаю, вам это не понравится!
Уже выходя из здания школы с Эдом Роулзом, она за закрывшейся дверью слышала его смех.
— Иисусе, — сказала она, — вот это было просвещение.
Она остановилась у своего автомобиля и повернулась к Роулзу.
— Эд, возникала у тебя когда-нибудь какая-нибудь дикая идея, в пользу которой говорит все, что ты знаешь, когда начинаешь разрабатывать ее?
— Да, — отозвался Роулз, — раз или два. — Он улыбнулся ей. — Ужасные ощущения, да?
— Чертовски.
Она обняла его за плечи и поцеловала в щеку.
— Спасибо, и я оцениваю это гораздо выше, чем могу высказать.
— Но запомни, — сказал он. — Ты не имеешь права закладывать эту информацию ни в какое досье, и не имеешь права ссылаться на нее для поддержки хоть какой теории.
— Я помню, — сказала она, — влезая в машину и трогаясь с места. — Увидимся в Ленгли, Эд.
— Надеюсь, Кэт, — отозвался он без улыбки. — Я действительно надеюсь на это.
Она доехала до Стоува и повернула в направлении Берлингтона и аэропорта. Она приезжала сюда за поддержкой и подтверждением, и она их получила, размышляла она. Но почему же тогда, удивлялась она, вместо подъема она ощущает подавленность.
Гельдер пришел в себя от ощущения чего-то холодного и мокрого на макушке. И тут же это ощущение сменилось болью в плечах. Он чувствовал, что все его лицо разбито, и несколько секунд ушло на то, чтобы прийти в такое состояние, когда уже можно оценивать ситуацию. Он болтался вверх ногами, словно парашютист, и ремни безопасности сильно давили на плечи. В отдалении слышался шум врывающейся под давлением воды, и он понял, что это заливает мини-подлодку и что вода, пока он висел вниз головой, уже достигла его макушки.
Он в панике вцепился за ремни безопасности, пытаясь освободиться, думая, что если не освободится, то утонет. Также он хорошо понял, что придется упасть в воду, глубиной с фут. Он стал карабкаться вверх, отплевываясь и кашляя, пытаясь сориентироваться в условиях перевернутой подлодки. Горели огни на панели и лампы на куполе, за исключением залитых водой, отбрасывая искаженные тени от хаоса внутри «Типа Четыре».
