— Возможно, тебе придется кое-что выяснить.
— А ты сам не можешь прийти и притворится, что ведешь следствие.
— Я этим только и занимаюсь в последнее время.
— Они оставили тебе пистолет?
— Да.
— Есть шанс, что тебя восстановят.
— Возможно.
— Да, тебя окружили со всех сторон: ни полномочий, ни поддержки — сплошь враги. Ну, а чего ты ждал — кровь на тротуаре, а потом взрыв аплодисментов?..
Аркадий не задумывался об этом, хотя, если честно, немного ясности в этом вопросе не помешало бы. «Дверь открыта», — подумал Аркадий и решил рискнуть.
Обернутая в шелка мадам Иза Спиридонова, балетмейстер клуба «Нижинский», полулежала в шезлонге, по одну сторону — рассыпан опиум, по другою — бокал бренди. Окна в квартире выходили на Москву-реку. Но с тем же успехом они могли выходить на Сену — превосходные старинные французские вещи в шкафу из белого тополя, стулья, обитые бархатом. Букеты шелковых цветов. На столе — фотографии Колетт, Коко и Марлен с автографами. Фотографии молодого Спиридонова, танцующего с Руди и Барышниковым, — на рояле. Масса фотографий украшала стены — как будто она не очень доверяла своей памяти.
— Пожалуйста, простите меня, я не буду вставать. Говорят, что балерины недолго стоят на пуантах, но долго страдают от бесконечной боли. Балет — жестокая система, но она работала, не так ли? У нас были красота и танцоры. Я, полагаю, именно поэтому вы здесь. Будете спрашивать о Вере?
— Да.
— Еще вопросы о клубе «Нижинский»?
— Только один. — Он сел, потому что за одним вопросом всегда следовал другой. Стоишь — и чувствуешь, что уже на полпути к двери. — Кто отбирает будущих танцовщиц для «Нижинского»?
— Я — балетмейстер.
— И много талантливых балерин хотели бы стать танцовщицами в «Нижинском»?
— Да.
— И для этого надо пройти просмотр у вас — и ничего больше?
— Да.
— Тогда почему вы согласились принять такую не слишком профессиональную танцовщицу, как Вера?
— У нее были другие качества.
— Какие же?
— Она была очаровательной девушкой. Это чувствовалось в ее танце. Это — нечто особенное, этому нельзя научить.
— Вы не против, если я включу свет? — Он уже был у выключателя, прежде чем она успела возразить, затем вернулся назад и тогда заметил фото на экране компьютера прямо перед Спиридоновой.
— Вы помните Инну Устинову? Она была тренером по йоге. Но тоже мечтала танцевать в «Нижинском».
— Конечно, я помню ее. Ну, знаете, она, мягко говоря, уже была немолода. Все ходила вокруг да около и искала плечо, на котором можно выплакаться.
— И ей удалось кого-то найти?
— Нет. Здесь все — профессионалы. Я предложила ей вернуться к своим коврикам на йоге. Я весьма переживала, когда узнала, что ее убили. Ее нашла собака. Как это ужасно, как это страшно, должно быть.
Аркадий не слушал. Он ее не заметил, пока света было мало — фотография в рамке драматически затемнена. На ней был запечатлен молодой танцор с золотистыми волосами. Это был тот самый молодой человек, которого Аркадий уже видел — обескровленный он лежал на столе в морге. На подносе лежала стопка программ различных балетных представлений.
— Мой сын, Роман. — Она следила за его глазами.
— Он тоже танцор?
— Был, пока не разрушил себя. На прошлой неделе Роман позвонил и сказал, что он с другом Сергеем уезжает отдыхать. Вчера позвонил Сергей и сообщил, что Роман поехал один.
Это было больше, чем мог рассчитывать Аркадий. Он приехал к этой женщине не для того, чтобы сообщить ей, что ее сын мертв. Более того — его сожгли под другим именем. И все же.
— Куда он собирался ехать?
— Не знаю. Я стараюсь не стоять у него на пути. Он страдает от депрессии, но врачи советуют, чтобы я дала ему дойти до дна.
— Что значит дойти до дна?.. — Конечно, Роман Спиридонов это уже сделал. Дойдите до дна, и вы окажитесь у центра земли. Но уже под чужим именем. Аркадий вспомнил голос мадам Бородиной — сухой, как хворост: «Сожгите его».
Хотя церковь против кремации, государство такую возможность допускает. Его вкатили в печь — где такой сильный огонь, что можно плавить золото, превратив плоть и кости в золу в банке с завинчивающейся крышкой и передали прямо в руки Бородиной. И что потом? Потом можно выбрать какой-нибудь парк — Сокольники, Горького или Измайлово — где от праха можно избавиться. Или просто выбросить урну в мусорный бак, или развеять над рекой.
— Кто такой Сергей?
— Бородин.
— Сергей Бородин звонил вам вместо вашего сына? Сообщил вам, что они уезжают, но не сказал, куда?
— Сергей сказал, что должен заехать, чтобы взять свою книгу.
— Что это за книга?
— Там на полке. Я жду, когда он появится.
На полке времен Луи XIV лежала сильно потрепанная книжка в мягкой обложке «Дневник Вацлава Нижинского». Вполне невинный — Аркадий просматривал страницу за страницей, проверяя, нет ли там чего.
— Вы не будете возражать, если я возьму ее с собой?
— Но Сергей за ней придет.
— Тогда он может зайти и ко мне.
У нее не было сил возражать ему. Ее внимание постоянно возвращалось к опиуму, рассыпанному на лакированном подносе, инкрустированном серебряными драконами из перламутра. Смолистая «пилюля» лежала в вазочке из тонкой слоновой кости.
— Иногда Божьи дары попадают в неправильные руки.
— Если Бородин — такой замечательный танцор, почему он ходит по канату в клубе «Нижинский», а не танцует в Большом?
— Ну, что вам сказать?.. — на мгновение Спиридонова задумалась. — Танец — дело интимное. И женщинам, так сказать, не нравится, как Сергей с ними обращается.
— Слишком мягко? Или слишком жестко?
— Как с цыплятами в мясной лавке.
Мая представила себя на золотой лестнице, которая ведет до самых облаков. Ее ребенок был на несколько ступенек выше. По непонятным причинам Мая не могла преодолеть разделявшее их расстояние или увидеть, что там — впереди. Но она была уверена, что там будет лучше того, что осталось позади.
— Сколько тебе лет, дорогая? В Пакистане ты уже была бы замужем и воспитывала ребенка. Какие у тебя крупные груди. Это производит на мужчин впечатление, но забудь про кормление грудью, дай их мне… Позволь раздеть тебя. Мне это очень нравится. Я все аккуратно сложу. О, Аллах, ты с каждой минутой становишься все красивее. Наш общий друг Егор не преувеличивал. Тебе нравится это место? Это офис моего другого друга, очень важного человека. Он пакистанец. Какой мягкий диван — правда? Хорошие картины, если ты их заметила. Все современное. Шампанское со льдом. Мини-бар. Хочешь выпить? Как тебе угодно. Поскольку сегодня воскресенье, у нас вся ночь впереди, дом пустой. Бритая голова — как эротично, как будто ты вся моя. Не скрою, я не в лучшей форме. Когда я приехал сюда студентом тридцать лет назад, я был тонким, как тростинка. Вот что делает русская кухня. Моя жена, благослови ее… — плохая хозяйка. Я называю ее своей женой, хотя по-настоящему мы не расписаны. Не понимаю, что русские имеют против специй. Конечно, я мало занимаюсь зарядкой. Мужчина моих размеров должен заниматься физкультурой. Это необходимость, а то он заплывет жиром, как я. Но мне приходится день и ночь проводить в киоске, иначе мои работники меня ограбят. Посмотри на меня. Я не был таким еще десять лет назад. Ты не против, если я тебя поцелую? Я выключу свет, а ты представь, что занимаешься любовью с самым красивым мужчиной в мире. О-о-о, если ты меня коснешься, я просто взорвусь. Правда, правда. О, нет, нет, нет… Так вышло, потому что у меня долго не было секса. Но я еще смогу. Подожди, я сбегаю в туалет и тут же вернусь. Одну минуту. Будет дольше, не так быстро.
Сбегая босиком по лестнице, он насвистывал песенку — «Надо жить умеючи, надо жить играючи…». Эта мелодия как будто висела в воздухе. В мужском туалете он умылся, перед зеркалом ущипнул жир на талии, скорчил улыбку, проверил зубы. Он не против подождать. И, правда: чем дольше, тем лучше. И хоть конец по-прежнему расслабленно свисал, он был уверен — это еще не все.
Свет в офисе был приглушенным. Возвращаясь, он осторожно протискивался между мебелью, стараясь не натыкаться на столы и стулья, нашептывая имя Маи и почти воркуя. Свет включили внезапно. Он оказался между двух мужчин в фартуках, рабочих ботинках и в хирургических перчатках. Если бы не перчатки, мужчины были похожи на автомехаников. На журнальном столике стоял пакет из бакалейной лавки. На секунду ему показалось, что он ошибся дверью и вошел не в ту комнату. Но тот самый мягкий диван стоял здесь, и на нем только что была Мая. Его одежда лежала на столе рядом с платком Маи, а девушки не было.
— Простите…
— …Не одевайся.
— Сядь. — Второй мужчина подсунул Али под колени стул. Он не то упал, не то сел на него.
