Пацци принимал решение, когда садился на самолет в Париж. Он принимал решение и час назад, когда жена в своем новом пеньюаре старательно выполняла свою супружескую обязанность. Он принимал решение и тогда, когда, протянув руку к ее щеке, чтобы пожелать спокойной ночи, вдруг почувствовал слезы под своими пальцами. В этот момент она, сама того не зная, заставила его страдать.
Снова почет и уважение? Еще одна возможность стоять рядом с архиепископом и, терпя его зловонное дыхание, наблюдать за тем, как при помощи священных кремней возжигается пламя в заднице тряпичной голубки? Новые восхваления политиканов, с частной жизнью которых он так хорошо знаком? Стоит ли стать полицейским, прославившимся тем, что схватил доктора Ганнибала Лектера? Слава полицейского очень недолговечна. Гораздо лучше будет ПРОДАТЬ ЕГО.
Мысль эта билась в мозгу побледневшего Ринальдо и пронзала его сердце. И вот он наконец решился. Как только сомнения исчезли, вместе с ними исчезли и зрительные образы. С ним остались лишь два запаха — запах жены и солоноватый запах Чесапикского побережья.
ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО. ПРОДАЙ ЕГО.
Ринальдо Пацци этим решением нанес себе такой удар, который не смог нанести в 1478 году сам Франческо де Пацци, когда, убивая Джулиано Медичи, он в своем яростном порыве поразил себя кинжалом в бедро.
Дактилоскопическая карта доктора Ганнибала Лектера является не только достопримечательностью, но и в некотором роде культовым объектом. Заключенный в рамку оригинал висит на стене в Отделе идентификации Федерального бюро расследований. В соответствии с установленным в ФБР порядком дактилоскопии рук с числом пальцев больше чем пять, отпечатки большого и четырех прилегающих к нему пальцев помещались на лицевой стороне карты, а отпечаток шестого — на обратной.
После первого бегства доктора копии дактилоскопических карт были разосланы по миру и увеличенное изображение отпечатка большого пальца Лектера находилось на плакате Мейсона Вергера. На отпечатке было помечено несколько идентификационных точек, и даже неопытный человек смог бы его без труда определить. Простое снятие отпечатков — дело несложное, и Пацци мог легко его произвести. Однако сложность состояла в том, что Вергер не хотел снятых отпечатков. Он желал получить отпечатки на предмете, чтобы его собственные эксперты могли заняться определением. Мейсона уже неоднократно обманывали, посылая ему отпечатки пальцев, снятые на местах прошлых преступлений доктора Ганнибала Лектера.
Но как получить свежие отпечатки доктора Фелла, не спугнув его? Фелл может просто скрыться, и Пацци останется с носом.
Доктор крайне редко покидает палаццо Каппони, а до следующей сессии Комитета изящных искусств еще целый месяц. Нельзя так долго ждать лишь для того, чтобы поставить для доктора стакан с водой или, вернее, стаканы с водой для всех, так как сам комитет никогда не додумывался до подобных тонкостей.
Решив продать Ганнибала Лектера Мейсону Вергеру, Пацци обрек себя на работу в одиночестве. Он не мог позволить себе привлечь внимание Квестуры к доктору Феллу, затребовав ордер на проникновение в палаццо Веккьо. А о том, чтобы войти во дворец и взять отпечатки, не могло быть и речи. Палаццо очень тщательно охранялся.
Бак для отбросов, которым пользовался Фелл, был значительно новее и чище, чем другие подобные емкости в квартале. Пацци купил аналогичный бачок и глубокой ночью поменял крышку на баке палаццо Каппони. Оцинкованная поверхность крышки бачка оказалась малопригодной для поставленных Пацци целей, и в результате своих ночных усилий он получил множество непригодных для идентификации отпечатков, сильносмахивающих на творчество художника-пуантилиста.
Утром Пацци, с воспаленными от бессонной ночи глазами, появился на Понте Веккьо. В расположенной здесь лавке ювелира он приобрел широкий, гладко полированный серебряный браслет вместе с бархатной подставкой, на которой тот хранился. В квартале ремесленников к югу от Арно, в узкой улочке напротив дворца Питти, он нашел еще одного ювелира, который стер с браслета имя изготовившего его мастера. Ювелир предложил покрыть браслет лаком, чтобы серебро не чернело, но получил отказ.
Внушающая ужас Солличчиано — флорентийская тюрьма расположена на дороге к Прато.
В женском отделении на втором этаже Ромула Ческу, прежде чем надеть свежую, просторную, холщовую рубашку, тщательно вымыла и вытерла груди, склонившись над глубоким корытом для стирки. Возвращающаяся из комнаты для свиданий цыганка что-то бросила ей на ходу на своем языке. Меж бровей Ромулы появилась крошечная, едва заметная морщинка, однако ее миловидное личико сохранило постоянно свойственное ему торжественно-серьезное выражение.
Ей, как обычно, позволили спуститься со своего яруса в восемь тридцать, однако уже на подходе к комнате свиданий надзиратель перехватил Ромулу и направил в помещение для конфиденциальных бесед на нижнем этаже тюрьмы. Там вместо обычной медсестры она увидела Ринальдо Пацци с ее грудным сыном на руках.
— Привет, Ромула, — сказал он.
Цыганка быстро направилась к высокому полицейскому, хотя было ясно, что ребенка он так сразу не отдаст. Проголодавшийся младенец тянулся к матери.
Указав подбородком на стоящую в углу комнаты ширму, Пацци сказал:
— Там есть стул. Мы сможем поговорить, пока ты будешь его кормить.
— Поговорить о чем, дотторе?
Родным языком Ромулы был цыганский, но она вполне сносно говорила по-итальянски. Так же как по-французски, по-испански и по-английски. Говорила она сейчас просто, без всякого жеманства и ухищрений. Тем более что артистические способности не спасли ее от трех месяцев тюрьмы за карманные кражи.
Ромула прошла за ширму. В пластиковом пакете, спрятанном в пеленках младенца, находилось сорок сигарет и шестьдесят пять тысяч лир (чуть больше сорока одного доллара) в потертых купюрах. Ей предстояло принять решение. Если полицейский обыскал младенца, то он может обвинить ее в контрабанде и лишить всех привилегий. Ребенок вцепился в грудь матери, а Ромула немного поразмышляла, глядя в потолок. С какой стати полицейскому напрягаться? Она и так в его руках. Ромула извлекла пакет и спрятала его у себя на теле под бельем. Из-за ширмы раздался голос Пацци:
— Ромула, от тебя здесь всем одни хлопоты. Содержание в тюрьме кормящей матери — пустопорожняя трата сил и средств. Здесь достаточно много по-настоящему больных людей, которым требуется забота медперсонала. Кроме того, неужели тебе нравится отдавать своего ребеночка в чужие руки, когда истекает время свидания?
Куда он гнет? Ромула знала, кто перед ней. Большой начальник, Pezzo da novanta, крупнокалиберный ублюдок.
Ромула добывала средства к существованию тем, что изучала улицы и на основе полученной информации чистила карманы прохожих. У нее был довольно потрепанный для тридцатипятилетней женщины вид, но быстрота реакции сохранилась и чувства были столь же развиты, как у ночной бабочки.
Полицейский хорошо ухожен, думала она, глядя на Пацци поверх ширмы. Новое обручальное кольцо, блестящая обувь. Живет с женой. Имеет хорошую прислугу — воротник сорочки после глажения остался там, где ему положено быть. Бумажник во внутреннем кармане пиджака, ключи в правом кармане брюк, деньги в левом. Сложены пачкой, возможно, стянуты резинкой. Между ключами и деньгами «болт». Строен, выглядит мужественным, ухо слегка помято, на лбу чуть ниже линии волос шрам от удара. Любовью с ней он заниматься не намерен. В противном случае ребенка приносить бы не стал. Мужик, в общем, не находка, но с заключенными женщинами, видимо, не трахается. Пока ребенок сосет, лучше не смотреть в его черные глаза. Опасно. Интересно, с какой стати именно он принес сына? Хочет продемонстрировать свою власть, желает показать, что может отнять ребенка? Что ему надо? Информацию? Если так, то она изложит ему всю подноготную пятнадцати цыган, которые никогда не существовали. Хорошо, а что я могу с этого иметь? Посмотрим. А тем временем покажем ему сосок.
Ромула вышла из-за ширмы. Под губками ребенка виднелся коричневый полумесяц соска.
— Там страшно жарко, — сказала она, внимательно наблюдая за выражением лица полицейского. — Не могли бы вы открыть окно?
— Я могу сделать нечто большее, Ромула. Я могу открыть дверь, и ты это знаешь.
В комнате стало тихо. Издалека доносился шум тюрьмы Солличчиано, так похожий на постоянную головную боль.
— Скажите, что вы хотите. Чем мне предстоит заниматься? Я согласна на многое, но не на все.
Инстинкт подсказал Ромуле, что полицейский будет ее больше уважать, ели она выступит с подобным предостережением.
— Займешься всего лишь своим обычным делом, — сказал Пацци. — Но я хочу, чтобы ты его провалила.
