Меня все это непосредственно уже не касалось: я находился в госпитале с сильным воспалением ноги после ранения. Одна из особенностей 22 калибра в том, что эта маленькая пуля вносит в рану много грязи, да и, наверное, я не слишком смирно себя вел, натрудил ногу. Джентльмен из Вашингтона посетил меня, когда я мог лежать еще только на спине, и сообщил, что я герой и вроде бы спас если не весь мир, то континент. В центре есть по этой части специальный отдел. Они его называют «Внутренние отношения с персоналом».
Хотелось сказать этому парню, чтобы он отправился куда-нибудь во Флориду и там произнес свою речь, но это было бы нетактично. Не поддался я и искушению спросить, что, черт подери, заставляет его думать о спасении какой-то части света.
Уже наступила весна, когда я по распоряжению Мака вновь посетил Пенсаколу.
— Дама желает, чтобы ты подписал какие-то документы, — сказал он в Вашингтоне. — Я сказал, что ты заскочишь при возможности.
— Разумеется.
— Между прочим, там ты сможешь повидаться и с юным Брейтвейтом. Он не стал на нас работать, вернулся на свой корабль, — Мак посмотрел на меня через письменный стол. — Ты очень уж резко ввел его в наше дело, Эрик. К примеру, не было необходимости при нем допрашивать девушку.
— Он принимал участие в ее поимке. Я подумал — пусть привыкает доводить дело до конца.
— После того как он увидел команду допроса в действии — мисс Дарден потом скончалась, ты знаешь, — лейтенант Брейтвейт решил для себя со всей определенностью, что захватывающая жизнь секретного агента ему не по нутру. — Мак вопросительно посмотрел на меня: — Наверное, этого ты и добивался, Эрик?
— Может быть, — сказал я. — Моя, как бы это сказать… супруга живет все еще по прежнему адресу?
Мак подтвердил это, но когда я захотел позвонить ей из аэропорта Пенсаколы, фамилии Мариасси не оказалось в телефонной книге. Тогда я понял, в чем моя ошибка и, открыв другую страницу, прочел: «Коркоран Поль, ул. Спрус 137, телефон 332-10-93». Мне показалось странным опять наткнуться на это имя. Я не пользовался им с минувшей осени.
Я набрал номер, и горничная ответила, что госпожи Коркоран дома нет, но если я — господин Коркоран, то следует заехать за ней на работу, на морскую авиабазу, сектор 1000. Она ждет.
Такси провезло через проходную и огромную базу, плац, где как раз происходила какая-то торжественная церемония. На трибуне стояло много морских офицеров. Еще больше низших чинов толпилось внизу. На плац как раз вносили флаги, за ними маршировали кадеты морской авиации или юнги, или матросы, не знаю, как их правильно назвать.
Шоферу удалось доехать до самой набережной, откуда просматривался остров Санта Роза сразу же за гаванью, но я так и не заметил ничего похожего на старые укрепления. Возможно, я вообще не узнаю эти места при дневном свете. Медные трубы военно-морского оркестра еще гремели, когда я подошел к зданию. Дальше не пустили, требовался специальный пропуск, сохраняющий тайны науки.
— Мистер Коркоран? — спросил пожилой вахтер. — Да, сэр, пожалуйста, присядьте. Я позвоню доктору Коркоран. Она вас ждет.
И вот она уже спускалась по ступеням. Хотя эта женщина походила на ту, которую я помнил с прошлой осени, у нее была совершенно иная, более свободная прическа и губной помадой она определенно пользовалась теперь каждый день. Коричневый свитер и такая же юбка делали ее стройной.
Я встал, не зная что последует. Она прошла через вестибюль, обняла меня и расцеловала, чем немало удивила. Простились мы ведь не очень-то по-дружески.
— Входите в роль, черт возьми! Вахтер — ужасный старый болтун. Ну, не стойте же как столб, — услышал я ее голос в ухе. Затем она отступила и, захлебываясь от восторга, произнесла: — Я так соскучилась по тебе, дорогой!
— Я старался вырваться раньше, но был ужасно занят. Ты прекрасно выглядишь, Оливия!
— Неужто? — она смущенно поправила волосы. Я вспомнил, что ее всегда слишком беспокоило состояние прически после поцелуя. — Как твоя поездка? — спросила она.
— Так себе. Поболтало немного над горами, но в целом ничего.
— Извини, я не смогла тебя встретить в аэропорту — срочная работа. Машина стоит внизу, — она взяла меня под руку и мы вышли на воздух. — Спасибо, Поль, — сказала она другим тоном. — Кое-кто здесь ведет себя так, словно у меня и не было мужа. Этот старый сплетник теперь поставит их на место, — она рассмеялась. — В конце-концов теперь, когда я уже не отчаянный агент секретной службы, следует позаботиться о своей карьере и репутации.
— Разумеется.
— Ты хочешь здесь походить? Я не могу показать нашу работу, к сожалению, но здесь есть кое-какое оборудование, которое не очень засекречено, вроде центрифуги для тренировки и вертящейся комнаты, где изучаются проблемы равновесия… Но это только предложение, Поль. Поль?
— Да?
— Я хотела потом извиниться, но тебя уже не было.
— Извиниться? За что?
— За то, что я так противилась обыску той ночью. Была причина. Я просто не могла раздеться на глазах у всех. Я вовсе не хотела этим обидеть.
Она помедлила и посмотрела на меня не без вызова:
— Вы действительно раздели бы меня донага?
— Разумеется, — сказал я.
— Я рада… — она мягко рассмеялась. — Я не люблю тех людей, которые на словах тверды, а дойдет до дела — слюнтяи. Вы, по крайней мере, последовательный монстр. Я рада вновь с вами встретиться, Поль. Честно, на самом деле.
— Вы мне тоже нравитесь, док, — сказал я. — Может быть, мы подпишем эти бумаги? Я хочу сказать, что приятно вспомнить минувшее, но ведь надо привести все в соответствие.
— Да, — сказала она, перестав улыбаться. — Разумеется.
У нее был все еще тот же черный «рено»; я заметил, что она не успела накрутить на нем много миль. Я даже не забыл пристегнуться без напоминания. Но через квартал-другой нас остановил полицейский с базы — церемония все еще продолжалась. И снова не повезло: мы были у края плаца, но проехать вдоль него не разрешили. Я слышал как раздавались команды. Кадетам, или кто бы там ни был, вот-вот предстояло пройти строем.
— Пойдемте, — сказал я. — Давайте выйдем из машины и посмотрим парад.
Предложение не вызвало особого энтузиазма с ее стороны, но я настоял на своем и нашел местечко, откуда хорошо видно. Строй шел краем плаца прямо на нас, по четверо в ряд, чеканя шаг, с флагами впереди. Я вспомнил, что следует снять головной убор. Военные отдавали честь.
Оливия толкнула меня под локоть, и я поймал направление ее взгляда. Я увидел рядом с трибуной Брейтвейта, четко отдававшего честь, когда проносили флаги. Он выглядел спокойным и счастливым. Он вернулся, куда ему и подобало.
Кадеты маршировали мимо, глядя прямо, вперед, за ними следовал оркестр, играя «Америка в веках». Разумеется, все это выглядело очень старомодным и напыщенным. Прошли времена, когда под барабанный бой таким строем шли прямиком на пушки, и в наше время так уже не воюют. Пожалуй, это и к лучшему. Пожалуй, следовало вообще бы отказаться от барабанного боя.
Морские музыканты были как раз напротив, оркестр гремел что есть силы. Я знал, что Оливии хотелось заткнуть уши, но я вспомнил, как стоял на авианосце, оглушенный другими звуками, и наблюдал, как взмывают с катапульты самолеты.
Я помню, что в тот осенний день ощущал превосходство по отношению к молодым пилотам и шумным их игрушкам. Но теперь пришел к выводу, что не имел права на это. Они, наверное, не смогли бы справиться с моими заданиями, но ведь и сам я не всегда был на высоте. И черта с два справился бы с их делом или тем, что им, включая Брейтвейта, предстоит в будущем. Это был справедливый вывод.
— Давайте смоемся, — предложил я, и спустя десять минут мы уже входили в дом в новом районе. Признаюсь, не очень-то приятно было войти сюда по прошествии почти целого года.
— Итак, — сказал я, — покажите мне, где я должен заняться писаниной, док. Где надо оставить автограф?
— Такой бумаги нет, — сказала она. — То есть, я хочу сказать, что у адвокатов что-то есть, я полагаю, но не у меня.
Я повернулся к ней. Мне нечего было сказать, поэтому я молча ждал.
— Нужно же было как-то заманить вас сюда, — сказала она.
— Чтобы вы могли в своей лаборатории продемонстрировать мужа?
— Да, — сказала она. — Но не только это. Помолчите, Поль. Я хочу, чтобы вы кое-что увидели, прежде чем скажете. Сюда, пожалуйста, — она быстро пересекла гостиную и холл, минуя большую спальню, которую я помнил, открыла дверь по другую сторону холла.
— Входите, — сказала она, пропуская меня.
Я прошел мимо нее и остановился в дверях. Комната была маленькой, с кроликами на обоях. В ней стояла колыбель с ребенком. Он спал в маленьких вязаных тапочках. Мне как-то уже довелось быть отцом, и я знал, что голубые тапочки означали мальчика.
