— Это все из-за трубки, — сказала Кэтрин. — Она ее пугает.
— Может, дать ей валиума?
Мур, стоявший в дверях, сказал:
— Она нужна нам в сознании. Если дать ей снотворного, мы ничего от нее не добьемся.
— Она все равно не сможет с вами говорить. С эндотрахеальной трубкой во рту это проблематично. — Кэтрин повернулась к Стефании. — Что с газами крови? Мы можем ее экстубировать?
Стефания просмотрела записи с результатами анализов.
— Они на грани. Напряжение кислорода — шестьдесят пять, углекислого газа — тридцать два. И это при подаче сорока процентов кислорода.
Кэтрин нахмурилась: ни один из возможных вариантов ей не нравился. Она хотела, чтобы пациентка оставалась в сознании и смогла побеседовать с полицией, но в то же время у нее были серьезные опасения. Ощущение трубки в гортани могло вызвать панику у кого угодно, и Нина была настолько возбуждена, что на ее привязанных запястьях уже были ссадины. Но удалять трубку тоже было рискованно. После операции в ее легких скопилась жидкость, и, хотя она вдыхала сорок процентов кислорода — вдвое больше, чем в воздухе, — кислородное насыщение ее крови еще нельзя было назвать удовлетворительным. Поэтому Кэтрин и поставила трубку. Убрать ее сейчас означало бы подвергнуть опасности жизнь пациентки. С трубкой же пациентка продолжала бы сопротивляться и паниковать. При варианте с успокоительным они лишали Мура возможности получить нужную информацию.
Кэтрин взглянула на Стефанию.
— Я буду экстубировать.
— Вы уверены?
— Если будет ухудшение, тут же вернем на место.
«Легко сказать», — прочитала она во взгляде Стефании. После нескольких дней интубирования гортанные ткани набухали, что затрудняло реинтубацию. Единственным выходом в таких случаях оставалась экстренная трахеотомия.
Кэтрин встала в изголовье кровати и ласково обхватила руками лицо пациентки.
— Нина, я — доктор Корделл. Сейчас я уберу из гортани трубку. Ты ведь этого хочешь?
Пациентка кивнула. Это было одновременно и жестом отчаяния, и однозначным ответом.
— Мне нужно, чтобы ты лежала очень смирно, договорились? Чтобы мы не повредили голосовые связки. — Кэтрин подняла взгляд. — Маска готова?
Стефания подняла пластиковую кислородную маску. Кэтрин ободряюще сжала плечо Нины. Потом отодрала пластырь, который удерживал трубку, и выпустила воздух из баллончика.
— Сделай глубокий вдох и выдохни, — сказала Кэтрин.
Она увидела, как расширилась грудная клетка, и, когда Нина выдохнула, извлекла из гортани трубку.
Нина закашлялась и захрипела, из гортани хлынула слизь. Кэтрин гладила ее волосы, нежно бормоча что-то, пока Стефания фиксировала кислородную маску.
— У тебя все хорошо, — сказала Кэтрин.
Но кардиомонитор продолжал посылать частые сигналы. Испуганный взгляд Нины был по-прежнему сфокусирован на Кэтрин, как будто в ней был источник ее жизни и она боялась потерять его из виду. Глядя в глаза пациентки, Кэтрин с волнением ощущала тревожное сходство.
«Такой же была и я два года тому назад. Когда очнулась в больнице Саванны. Вырвавшись из одного кошмара, я оказалась в другом…»
Она посмотрела на ремни на запястьях и щиколотках Нины и вспомнила, как ужасно быть связанной. Точно так же ее привязывал когда-то Эндрю Капра.
— Снимите ремни, — сказала она.
— Но она может задеть трубки.
— Я сказала — снимите!
Стефания вспыхнула от столь резкого приказа. Не проронив ни слова, она отстегнула ремни. Она ничего не понимала; да и никто не мог понять, кроме Кэтрин, которая, даже по прошествии двух лет после Саванны, не могла носить блузки с тугими манжетами. Когда был снят последний ремень, она увидела, как дрогнули губы Нины, посылая ей молчаливое сообщение: «Спасибо вам».
Постепенно сигнал ЭКГ выровнялся. И на фоне этого устойчивого ритма две женщины смотрели друг на друга. Если Кэтрин узнавала себя в Нине, то Нина, казалось, узнавала себя в Кэтрин. Это было немое родство двух жертв.
«На самом деле нас гораздо больше».
* * *
— Вы можете войти, детективы, — пригласила медсестра.
Мур и Фрост зашли в палату и увидели Кэтрин, которая сидела на краю кровати и держала Нину за руку.
— Она попросила меня остаться, — пояснила Кэтрин.
— Я могу позвать женщину-офицера, — предложил Мур.
— Нет, она хочет, чтобы с ней была я, — сказала Кэтрин. — Я не уйду.
Она в упор посмотрела на Мура, и он понял, что перед ним совсем не та женщина, которую он держал в своих объятиях некоторое время назад; это была другая Кэтрин — решительная и бескомпромиссная, готовая защищать свою подопечную до конца.
Он кивнул и присел возле кровати. Фрост включил диктофон и скромно пристроился в ногах больной. Зная мягкий и спокойный нрав Фроста, Мур пригласил именно его присутствовать при этом разговоре. Нине Пейтон совсем ни к чему было сталкиваться с агрессивным полицейским.
Кислородную маску сняли и заменили назальными трубками, так что воздух шел прямо в ноздри. Взгляд пациентки метался от одного мужчины к другому, бдительно следя за их движениями и жестами. Мур старался придать своему голосу максимально теплый оттенок, когда представлял ей себя и Барри Фроста. Он завершил формальную часть беседы, уточнив ее имя, возраст и адрес. Эта информация уже была им известна, но, озвученная устами потерпевшей, она должна была подтвердить нормальное состояние ее психики и готовность сделать заявление. Она отвечала на его вопросы хриплым монотонным голосом, как ни странно, лишенным каких бы то ни было эмоций. Ее безучастность нервировала его; ему казалось, будто он слушает мертвую женщину.
— Я не слышала, как он пробрался в мой дом, — говорила она. — Я проснулась, когда он уже стоял возле моей постели. Мне не следовало оставлять открытыми окна. Не нужно было принимать таблетки…
— Какие таблетки? — мягко спросил Мур.
— Я плохо спала из-за… — Ее голос затих.
— Изнасилования?
Нина отвела глаза в сторону, избегая его взгляда.
— Меня мучили ночные кошмары. В клинике мне дали таблетки. Чтобы я лучше спала.
«А ночной кошмар, настоящий ночной кошмар явился прямо к ней в спальню».
— Вы видели его лицо? — спросил он.
— Было темно. Я слышала его дыхание, но не могла пошевелиться И не могла кричать.
— Вы уже были связаны?
— Я не помню, как он меня связал. Не помню, как это случилось.
«Хлороформ, — подумал Мур, — чтобы сразу же парализовать жертву. Пока она не проснулась».
— А что произошло потом, Нина?
Ее дыхание участилось. Монитор стал подавать тревожные сигналы.
— Он сел на стул возле моей кровати. Я видела его тень.
— И что он делал?
— Он… он говорил со мной.
— Что он говорил?
— Он сказал… — Она сглотнула слюну. — Он сказал, что я грязная. Заразная. Он сказал, что я достойна презрения. И что он… собирается вырезать у меня испорченный орган, чтобы я очистилась. — Она сделала паузу. И произнесла, уже шепотом: — Вот тогда я поняла, что умру.
Хотя лицо Кэтрин побелело, сама жертва выглядела удивительно спокойной, как будто пересказывала чужой страшный сон. Она уже не смотрела на Мура, а уставилась куда-то поверх него, словно там, вдалеке, видела привязанную к кровати другую женщину. А на стуле, укрывшись в темноте, сидел мужчина и описывал предстоящие ужасы. Для Хирурга, подумал Мур, это прелюдия. Вот что его заводит. Запах женского страха. Он питается им. Он садится возле постели женщины и вбивает ей в голову мысли о смерти. Пот выступает на ее коже, и этот пот выделяет стойкий запах ужаса. Экзотический аромат, который кружит ему голову. Он вдыхает его и возбуждается.
— Что было дальше? — спросил Мур. Ответа не последовало. — Нина!
— Он направил свет лампы мне в лицо. Прямо в глаза, чтобы я не смогла его разглядеть. Я видела только этот яркий свет, больше ничего. И тогда он меня сфотографировал.
— А потом?
Она посмотрела на него.
— Потом он ушел.
— Он оставил вас одну в доме?
— Нет, не одну. Я слышала, как он ходит по дому. И еще телевизор… всю ночь работал телевизор.
Схема изменилась, подумал Мур, и они с Фростом обменялись недоуменными взглядами. Хирург явно обретал все большую уверенность. Наглел. Вместо того чтобы завершить убийство в течение нескольких часов, он тянул время. Всю ночь и следующий день он держал жертву привязанной к кровати, чтобы созерцать ее страх. Наплевав на риск, он решил насладиться ее муками. Продлить свое удовольствие.
Сигнал монитора вновь участился. Пусть ее голос был тусклым и безжизненным, но страх остался.
— Что было потом, Нина? — спросил Мур.
— Ближе к вечеру я, должно быть, заснула. Когда проснулась, было опять темно. Мне очень хотелось пить. Я больше ни о чем не могла думать, только о глотке воды…
