Слепцов ощупал голову. Волосы острижены, череп забинтован.
— Предупреждаю вас, если вы повторите попытку суицида, мы переведем вас в карцер и свяжем.
— Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством.
— У нас другие сведения.
Лицо врача ничего не выражало. Он говорил тихо и вкрадчиво. Такие люди не запоминаются. Они безлики. Слепцов поймал себя на мысли, что не может определить его возраст.
— Я хочу есть.
— Сейчас вам принесут ужин. Холодный, к сожалению. Три часа ночи. Но поесть необходимо.
— Как я попал сюда?
— Об этом поговорим завтра в моем кабинете. А пока вам не нужно ни о чем думать. Расслабьтесь.
Вошла медсестра со шприцем.
— Что вы мне колете?
— Витамины. Ваш организм очень ослаб. Голова кружится?
— Болит.
— Швы скоро снимут, и станет легче.
Ему сделали укол и принесли поднос с едой, если это можно было так назвать.
Медсестра с раскосыми глазами улыбалась, будто официантка престижного ресторана, подавшая к столу уникальный деликатес.
Надо же. Китайцы и сюда проникли. Им рынков мало. Скоро они объявят границу Китая с Финляндией своей, а Россия исчезнет с мировых карт.
В мутной баланде плавал рис и рыбьи хвосты.
— Не очень вкусно, но питательно. То, что вам сейчас нужно, — улыбнулся врач.
Миска и ложка были пластмассовыми. Только Слепцова не интересовали детали, его беспокоил куда более важный вопрос. Как он попал за решетку? Надо собраться с мыслями, но пока не получалось. Поднять его подняли, но еще не разбудили. Он не помнил, что с ним происходило в последние дни. Сны смешались с действительностью. Где же грань между явью и бредом.
— Отдыхайте. Сон — лучший лекарь.
Врач и санитар ушли. Дверь с лязгом захлопнулась, щелкнул замок. В двери имелось смотровое окошко. За ним будут наблюдатъ. Теперь свет не гасили, он горел постоянно. Время шло. Ему приносили пищу, делали уколы, давали таблетки, но врач не появлялся и к себе не вызывал.
Павел молчал. Ничего не требовал, никуда не рвался. Из создавшегося положения он не видел выхода. Скандалами ничего не добьешься. Нужно принять неординарное решение. От него избавились. Спрятали за решетку и заперли. Его смерть никому не нужна. Пока не нужна. В противном случае его попросту похоронили бы. Но он жив. Голова соображает, а значит, он найдет выход.
В мусорном ведре, стоявшем за кроватью, собралось достаточно пластиковых одноразовых тарелок. Баланду приносили три раза в день. Можно посчитать по тарелкам, сколько времени он провел в застенках в сознательном состоянии.
Санитар пришел за ним на третий день.
— Вас ждет доктор.
Больного вывели в широкий коридор. Его камера значилась под номером триста тринадцать. И таких клетушек тут сотни. Они располагались по обеим сторонам мрачного бесконечного тоннеля через каждые два метра. Толстые кирпичные стены служили хорошей звукоизоляцией. В своем курятнике он ничего не слышал, коридор же был наполнен звуками. Кто-то кричал, кто-то стонал. Мужские, женские голоса создавали какофонию безобразного нечеловеческого воя, словно ты попал в зверинец.
Шли долго. Кабинет врача ничем не отличался от его обители. Та же камера, но без койки, вместо нее стол и три шкафа, забитые историями болезней.
Безликий доктор указал пациенту на табурет. Санитар остался стоять в дверях. Беглый осмотр. Язык, зрачки, пульс, давление.
— Как вы себя чувствуете, Ефим Иваныч?
— Лучше всех. Готов к выписке. Здоров на сто процентов.
— Стандартный ответ. С вашим диагнозом в больнице лежат не один день. Курс лечения длится не меньше месяца. Затем реабилитационный период. Еще месяц. Все лучше, чем настоящая тюрьма.
— Не уверен. Хотя в настоящей мне бывать не приходилось.
— Только потому, что вас признали невменяемым. Избивали жену, детей, подожгли школу, где училась ваша дочь. Всего лишь из-за того, что ребенка учат глупостям, и она растет дурой. Застрелили соседскую собаку. Она вам мешала. Много лаяла. Ударили кулаком в лицо участкового. Вы социально опасная личность. Имелось достаточно оснований оградить от вас общество. По совокупности преступных деяний вам грозило не менее десяти лет заключения. Вас спасла жена. Она настояла на медицинском обследовании. Комиссия подтвердила вашу невменяемость.
— Значит, я в психушке?
— В психиатрической больнице.
— Пардон. Видите ли, у меня нет жены и детей. Школу я не поджигал. Там, где я жил, школ нет. Зона отдыха. Если говорить о пожаре, то речь идет о моем доме. Он сгорел. Но не по моей вине. После чего я перебрался в Москву и жил в съемной квартире. Временно, разумеется. Ваша история не имеет ко мне никакого отношения.
Доктор записывал в медицинскую карту все, что говорил больной.
— И давно вы живете в Москве?
— Всю жизнь. Я родился в столице. Потомственный москвич.
— Кто вы по профессии?
— Писатель. Мое настоящее имя Павел Михайлович Слепцов. Может слышали?
— Не приходилось. Одно могу сказать вам с уверенностью. О выписке думать еще рано. У нас есть милицейские протоколы, решение суда, заявление вашей жены, показания свидетелей. Все это подлинные и убедительные документы, а не поклеп недоброжелателя. И наконец, заключение комиссии, куда входили лучшие психиатры республики.
— Понимаю. С такими аргументами трудно спорить. У меня есть враги, желающие от меня избавиться. Влиятельные богатые люди. Меня попросту подставили. Такое уже случалось. Можно себе такое представить?
— Очень трудно. Я придерживаюсь фактов, думать по-другому заставлять вас не буду. Человека, страдающего навязчивой идеей, переубедить очень трудно. Практически невозможно. Я не ставлю перед собой таких целей. Моя задача помочь вам избавиться от бредовых идей. Вылечить вас невозможно, но снять обострение мы можем.
— Вы ставите мне на лоб штамп шизофреника и не хотите разобраться в сути событий.
— Почему же, это моя обязанность. Я готов вас выслушать и даже рассуждать вместе с вами. Течение ваших мыслей очень важно для меня. Давайте рассуждать. Я готов. Вы сказали, что живете в Москве. Допустим. Ответьте мне на один сложный вопрос. Как вы попали в Караганду за три с лишним тысячи километров от Москвы.
— При чем здесь Караганда?
— При вашем диагнозе нельзя так жить. Вы же себя в могилу гоните. До «белочки» дошли?
— Белочки?
— Белая горячка. На обиходном сленге.
— Выпиваю, конечно, но чертиков еще не видел.
— Веруете ли вы в Бога?
Слепцов перекрестился, хотя церковь его интересовала только как музей.
— Скорее всего, я отношусь к категории безбожников. Моя первая жена была женщиной набожной. Я ходил с ней в церковь. Сопровождал ее, так точнее. Крестился, свечки ставил. Совершал обряд, но не более того. Вторая жена оказалась сущим дьяволом. С ней я рука об руку полетел в тартарары и до сих пор нахожусь в состоянии падения в преисподнюю.
— Давно умерла ваша первая жена?
— Четыре месяца назад. Мы были разведены. Просто я к ней вернулся после смерти второй жены, мы жили вместе год, и она скончалась.
— Вы окончательно запутались.
— Я не путаюсь. Голова плохо соображает. Разучился правильно излагать свои мысли. Сказываются перегрузки.
— Возможно. Вам надо отдохнуть. Поговорим завтра. Санитар отвел больного в камеру. Слепцов обессиленно свалился на жесткую койку и уставился в потолок. Анализировать ситуацию в таком состоянии очень трудно. Опять он выглядел идиотом. Доказывать психиатру свою вменяемость, когда тебе поставлен диагноз шизофрения, — бесполезное занятие. Каждое сказанное тобой слово оборачивается против тебя. Искать логику, справедливость, понимание и сочувствие можно где угодно, но только не в психушке. В нашей стране попасть в дурдом ничего не стоит. Достаточно получить заявление от родственников. Подпись участкового усугубит положение, и всю оставшуюся жизнь будешь доказывать, что ты не верблюд. Лучший способ избавиться от лишнего человека. Кто он такой? Бомж с чужим поддельным паспортом. Если врач сказал правду о его местонахождении, то дело дрянь. Караганда — это Казахстан. Три с лишним тысячи километров его отделяет от свидетелей. Из надежных остались только Настя и Метелкин. Они недосягаемы. Красотка в темных очках его предупреждала: «Уезжай и не мешайся под ногами». Сам напросился. Спасибо, что не убили, но из числа живых вычеркнули. Он — пустое место. Бесполезно качать права и лезть в бутыл-
ку. Надо соглашаться со всеми диагнозами и требованиями. Доказать, что он не опасен. Юродивый, дурачок. Любой его протест вызывает раздражение, а его попытки докопаться до истины записываются в историю болезни как навязчивые идеи, делая положение безвыходным.
Двое суток о нем не вспоминали. Слепцов расхаживал по камере из угла в угол, не находя себе места. Места здесь явно не хватало. Он молчал и ничего не требовал, глотая свою похлебку. В камеру заходила медсестра делать уколы, но ее всегда сопровождал здоровенный санитар, мордоворот с раскосыми глазами.
