1984 год.
Мне снились очень страшные сны. Правда страшные. Из тех, от которых просыпаешься весь разбитый, сердце бьется, ноги ватные, дышать не можешь и хочется плакать до тех пор, пока не соображу, что это был кошмар. За две недели два раза. Жуть! Первый — будто мой пес Том умер. Я вскочил, весь зареванный, и побежал в большую комнату, где он спит. Пес был жив-здоров, спал сном праведника. Когда увидел меня сквозь сон, приподнял красивую морду и хвостом завилял — он всегда меня рад видеть, в любое время! Я уже вправду испугался: Том мой единственный друг и слушает меня всегда не шевелясь, только в глаза глядит. Иногда я уверен, что он все понимает. Наверное, я ему еще не все рассказал. Боюсь, как бы сон не оказался вещим: как-нибудь встану, а Том лежит мертвый.
От другого сна я подлетел вверх и свалился с кровати. Меня скорчило от боли, я схватился за лицо и побежал в ванную, но со мной ничего не случилось. Только боль, невыносимая боль. Но как только я посмотрел в зеркало, потерял сознание. Упал и стукнулся головой сначала о раковину, потом о чугунную батарею. Аут! Через несколько минут очнулся весь в крови. Когда кровь хлещет из-под волос, это сильное зрелище, но ничего особо страшного. Провел дохлый день в койке — все голова болела.
Мать целый день подносила мне лекарства и горячий бульон: «На, попей, лучше станет!» Может, она и желала добра, но мне это так осточертело, что я притворялся, будто сплю, как только она входила. Потом уснул по-настоящему. Опять мне снился тот сон, который слился со мной. Тот, что повторяется уже много лет. Гонка сначала за тенью, потом за силуэтом, потом за парнем, который никогда не оборачивается и не говорит со мной, я не вижу его лица. Все ближе и ближе к нему подбираюсь — теперь уже остается меньше метра, но я протягиваю руку — и между нами как будто стеклянная стенка. Я в нее упираюсь и дальше двинуться не могу.
Может, когда-нибудь и смогу. А может, нет.
Вторник, 12 августа 2003 года.
Невеселой в то утро, после происшествия с Себастьеном Мореном, была обстановка в сыскной бригаде.
— О машине, которая саданула Морена, данных мало, — сообщил Мистраль своим сотрудникам, собравшимся в его кабинете. — Я читал протоколы ночных патрульных. Свидетелей мало, и даже марку автомобиля они называют по-разному — неплохо для начала! Один считает, что это был коричневый универсал «вольво», другой клянется, что видел синий минивэн «крайслер», еще несколько человек марку не заметили. Впрочем, у автомобиля разбита фара, патрульные подобрали все осколки, какие нашлись. Если немного повезет, можно будет сложить стекло и определить, что за машина. Мотоцикл Морена у нас в центральном гараже, там исследуют повреждения, возможно, частицы посторонней краски и тому подобное.
— Что слышно о Себастьене?
— Утром я звонил в больничку и почуял, что напряжение там зашкаливает, но регистратура все-таки соединила меня с отделением, где лежит Морен, — ответил Кальдрон. — Удалось пару минут поговорить с санитаркой на этаже. Жизненно важные органы не пострадали. Самая серьезная из травм — перелом обеих ног. Болит, видимо, везде, но это при таких ударах всегда бывает. Посещение разрешено после четырнадцати часов.
— Я бы хотел взглянуть на дело, — подал голос Дальмат. — Не потому, что не доверяю коллегам, которые это начали, но пострадавший мой подчиненный, так что, по-моему, так будет лучше.
— Да, Поль, конечно. Да и Морену будет легче на душе, когда узнает, что его товарищи по отряду в курсе, — не задумываясь ответил Мистраль и обратился ко всем остальным: — После обеда мы с Полем поедем в больницу. Всем не надо — это ему утомительно. Понемногу все у него побываете. Если за то время, пока мы там будем, случится что-нибудь важное, сообщите коротко Венсану и напишите мне на мобильник.
Захид Хан и Гафиз Джаабар, два молодых пакистанца, доедали в крохотном ресторанчике в Десятом округе свой обычный обед: кусок курицы, рис и чай. Проверять кухню на чистоту там не стоило. Еду приносили в пластиковых тарелках и стаканчиках, с гнутыми алюминиевыми вилками и ложками. Ботинки прилипали к жирному полу, а если бумажная салфетка падала на пол, только очень смелый человек мог поднять ее и воспользоваться.
У Захида и Гафиза в этой забегаловке, куда ходили и другие их земляки-пакистанцы, были свои привычки. В полдень и вечером они там ели, а лечь спать старались как можно позже: курили, пили чай, разговаривали или смотрели телик, если по нему шел футбол. Они были нелегальными рабочими, каждый имел драгоценное орудие труда: двухколесную тачку с ручками, в несколько слоев обмотанными изолентой, чтобы не натирать ладони. На этих тачках они возили большие коробки с одеждой, фруктами или другой продукцией — что велит хозяин, нанимающий их на день. Спали они вшестером в тринадцатиметровой каморке без воды, которую снимали вскладчину у богатого соотечественника. Нечистые сортиры и крохотный умывальник находились во дворе большого грязного дома, который грозил обвалиться жильцам прямо на голову. Попить воды только там и можно было.
Комнатка их была такой маленькой и набитой людьми, что тачки туда не влезали. Оставлять орудия труда во дворе без присмотра тоже, само собой, было никак нельзя. Как и остальные пакистанцы из их комнаты, они накрепко пристегивали своих «двухколесных друзей» мотоциклетными замками к решетке, а колеса, которые легче всего свинтить, на ночь снимали и уносили к себе. Ложась спать, совали колеса в сумку, а сумку под тюфяк.
В тот вечер Захид и Гафиз были в очень хорошем настроении: у них в кармане лежали деньги. Пакистанский торговец с легальными документами, для которого они часто таскали огромные короба с одеждой, задолжал им за целый месяц работы. Расплачиваться торговец не спешил, зная, что в полицию нелегалы на него ни за что не донесут. Но тут молодые земляки насели на него посильней, и он дал им немножко денег да еще по мобильному телефону каждому. Сначала ребята отказывались, требовали всю сумму, но потом поняли, что теперь могут звонить в свою деревню, общаться с родными, и согласились. На телефонах они могли даже заработать, давая за деньги позвонить другим пакистанцам. Они за два дня выручили больше сотни евро, а долго ли еще продлится такая лафа, не задумывались.
Жозе Фариа и Роксана Феликс заполучили информацию по мобильным телефонам Димитровой и поспешили сообщить об этом Венсану Кальдрону:
— Мобильные телефоны Димитровой вовсю работают с двух часов ночи до восьми утра. Выходят на связь через оператора в Десятом округе, рядом с больницей Святого Людовика, и оттуда никуда не уходят. Все остальное время выключены.
— У кого-то бессонница? — Кальдрон пристально посмотрел на Фариа и Феликс.
Роксана, перебирая бумаги с записями, ответила:
— Нет, разница во времени. Все звонки только в Пакистан — точнее, в деревушку рядом с Исламабадом, на одни и те же восемь номеров.
— Страна подозрительная, — заявил Кальдрон. — Это может быть канал связи террористов. Только я с трудом представляю, чтобы террористы пользовались крадеными телефонами, — их же ищут. Стало быть, эти телефоны по случаю достались пакистанцам, которые делают бизнес на этой связи. Ты что думаешь, Жозе?
— То же самое: скорее бизнес. У нелегалов так часто бывает. Люди далеко от дома, тоска по родине, бабла на телефон не хватает. Если подвалит вариант, они и пользуются. Вполне понятно.
— Конечно, так оно и есть. Но надо их задержать — узнать, как попали к ним телефоны. Когда их можно засечь?
— Спецмашину я заказал. Нынче ночью будут опять звонить домой, тут мы их и определим.
— О'кей. Жозе, начинай готовить задержание, а я дождусь, когда шеф с Полем вернутся, и доложу ему — это подождет.
Дальмат поставил машину в тени у входа в больницу. Войдя в холл, полицейские сразу почувствовали, какое здесь царит напряжение. Служащие в регистратуре не знали, как быть с толпой людей, которые, отыскивая родных и знакомых — жертв жары, — не знали, в какую больницу тех отвезли.
Неразбериха длилась явно не первый день. Все были на нервах — это слышалось в сердитых голосах на грани крика. Всюду сновали санитары, обслуга, посетители. Мистраль и Дальмат ошалели от этой суеты.
— Мы слышим по радио, что больницы переполнены до предела, но не увидел бы сам — не поверил бы!
— А хуже всего, я думаю, «Скорой помощи».
Одна супружеская пара — жена явно была на грани нервного срыва — «приклеилась» к окошку регистратуры с твердым намерением не отходить, пока не добьется своего. Отца этой женщины, рассказал им сосед, отвезли при смерти в больницу, но куда — он не знал. Супруги обратились в центральное справочное бюро парижских больниц, там их направили в Сальпетриер. Девушка в регистратуре набрала на компьютере фамилию старика во всех возможных орфографических вариантах и сообщила, что такой в больницу не поступал.
