Тут невидимка сделал паузу. Я напрягся и ожидал продолжения. Прошло более минуты. Наконец я не выдержал:
— А что мои родители?! Они погибли в автокатастрофе.
— Твоих родителей убили. Это было заказное убийство, — по-прежнему спокойно сообщил невидимка. — Перед смертью твой отец впутался в одно дело. В общем, если ты будешь себя хорошо вести, мы скажем тебе, кто убийца, и предоставим неопровержимые доказательства.
Он обещал, что после разговора я буду свободен, так? Освободили меня весьма необычным способом. Тот вежливый тип, что в сквере тыкал мне стволом под ребра и предлагал самостоятельно опробовать хлороформа, по каким-то причинам больше уже не участвовал в связанной со мной операции. Другим занят? А может, это именно он со мной разговаривал в комнате, оставаясь за кадром? Ведь техника немного искажает голос. Этот тоже был довольно вежливый. Интересно, кто же они такие? Неужели никогда не узнаю?
После продолжительной паузы в комнате возникли две составляющие четырехрукого агрегата для узкоспециальных целей, в эффективности работы которого я имел возможность убедиться чуть ранее.
При их появлении я болезненно заморгал и вжался в мякоть дивана, стремясь максимально скрыть, спрятать свое свежепобитое тело.
В этот раз, однако, они обошлись со мной более ласково — всего лишь нашлепнули на лицо вонючую тряпку с хлороформом, по-моему, ту же самую, и через несколько секунд сознание мое потерялось во мраке, зафиксировав на прощание отчетливую оранжевую надпись с малиновым оттенком на черном фоне: «Отравят-таки, козлы траханные…»
Возвращение сознания сопровождалось весьма неприятными странными видениями. Прежде всего я почувствовал, что было холодно. Нет, не просто холодно, типа того, как просыпаешься с бодуна в неотапливаемом помещении где-нибудь в конце октября и вдруг обнаруживаешь, что зуб на зуб не попадает. Холод был просто ужасным, до ломотной боли в груди. Он обступал со всех сторон и ледяными шипами впивался в мозг, балансирующий на грани…
Помнится, у меня в детском саду была молодая воспитательница. Так вот, к ней часто в конце рабочего дня приходил вдрызг пьяный здоровенный хахаль. Он часто заходил на игровую площадку, забирался с грехом пополам под восторженное завывание детишек на деревянный бум и стоял на одной ноге, глупо усмехаясь и ожидая, на какую же сторону его перевесит — левую или правую. Да, помню, он кричал: «Эй, маленькие сволочи, а ну угадайте, куда я упаду — влево или вправо? А ну, куда дядя упадет?»
Примерно так же сейчас балансировало мое сознание, решая, что выбрать — полностью отключиться и впасть в анабиотический сон или предпринять какие-либо действия на пути к пробуждению.
Поколебавшись некоторое время, сознание сделало выбор и начало активно функционировать: по системе пошли импульсы-команды приступить к сбору информации! Сделав усилие, я с трудом разжал веки и не ощутил результата. Опять зажмурился и снова раскрыл глаза — тьма. Жуткая!
Одновременно заработало обоняние. Вернее, оно работало и до того, как прояснилось в голове, просто сознание не воспринимало эту информацию. А сейчас начало воспринимать, и информация эта, надо вам сказать, была того… в общем, вовсю фонило цитрусом. Предположительно апельсинами, даже скорее всего апельсинами. Это я поначалу сбился, поскольку у этих цитрусовых был такой душок…
Короче, сквозь устойчивый «цитрон» отчетливо пробивался аромат, почти что кожей ощутимый, ни с чем не сравнимый, специфический…
Пахло свежим трупом.
Свежим — в смысле не начавшим разлагаться.
За свою короткую жизнь — точнее, за последние шесть лет — мне приходилось неоднократно видеть трупы, как свежие, только что появившиеся, так и во всяких стадиях разложения.
Я знавал людей, которые рассуждали, что в принципе нет особого различия между запахом коровьей туши, разделанной на мясокомбинате, и только что заваленного человека — там и там мясо и кости.
Они здорово ошибаются. Это не так, совсем не так!
Труп человека пахнет иначе, чем мясо всех остальных теплокровных. Можно было бы долго философствовать, обратившись к физиологии и другим наукам… ну да не буду.
Скажу кратко. Труп пахнет трупом. Потусторонним могильным ужасом, способным парализовать сознание и лишить воли. И все. Не надо еще что-то объяснять. Хуже этого запаха нет ничего. Есть запахи резче, зловоннее, но хуже — нет.
Я видел, как в буквальном смысле парализовывало здоровых крепких бойцов — отличных спортсменов и крутых парней, когда они впервые посещали прозекторскую, выступая в качестве ассистентов патологоанатома.
Это входило в программу психологической подготовки. И, поверьте на слово, при всей своей неприглядности это очень нужное дело, потому что два часа, проведенные в прозекторской, в последующем неоднократно спасали человеку жизнь.
Боец спецназа должен быть готов ко всему. Он обучается для военных действий в нестандартных условиях, когда даже десятисекундный шок, вызванный видом внезапно погибшего или раненого на твоих глазах напарника, может обернуться собственной гибелью, смертью заложников или опекаемых и вообще — срывом задачи.
Разумеется, к этому нельзя привыкнуть. Какая может быть привычка! Я бы с удовольствием заехал в репу кому-нибудь из тех авторов, которые пишут, как такой-то там этак развязно шляется себе на месте происшествия, потому, дескать, что за двадцать лет работы в криминальной полиции он привык к трупам и относится к ним как к неизбежным издержкам своей службы.
Я не верю в это! Каждый труп — это сильнейшее нервное потрясение. Вот так. Другое дело, что у определенного типа людей, которые целенаправленно работают со своей психикой, вырабатывается своеобразная защитная реакция — что-то выключается в сознании и все происходящее воспринимается так, будто ты отделен от реальной действительности толстым стеклом и наблюдаешь откуда-то со стороны. Можете мне не верить, но это именно так. Щелк! Включилось реле, упал защитный экран, и ты идешь дальше и делаешь свою работу.
Правда, вследствие этого «привыкания» или адаптации психики к особенностям экстремальных ситуаций, с ней, этой бедной психикой, происходят метаморфозы — не в лучшую сторону, разумеется. Мне, дилетанту, трудно это объяснить по пунктам.
Да, искусство, любовь, цветы, конечно, лучше, чем кровь, стрельба и насилие, — кто же спорит? Да, спецы неудобны в общении: они замкнуты, молчаливы, они привыкли оценивать человека по его степени пригодности для использования в бою и порой не терпят компромиссов.
Но позвольте. Если хорошо подготовленная банда возьмет в заложники экипаж и пассажиров самолета и объявит, что через каждые полчаса одного из них будет убивать, — кто сможет обезвредить бандитов? Интеллектуалы-правозащитники и композиторы? Или поэты-диссиденты? А может быть, попробовать отправить на разоружение бандформирования, которое засело в горах, народный хор Северной Осетии? Они там поблизости. И горючее жечь не надо, чтобы доставлять в «горячую точку» спецназ.
У каждого своя работа, и надо с пониманием относиться к ее специфическим особенностям. Уффф! Опять занесло. Больная тема…
Итак, сквозь «цитрон» мощно пробивался запах свежего трупа. И это обстоятельство кувалдой бабахнуло по сознанию и подстегнуло реакции.
Резко заработала моторика. Я попытался рывком сесть и не смог. Что-то мешало. Если правая рука была свободна и чисто импульсивно приняла участие в попытке изменить положение тела, то левую я вообще не чувствовал. По всей видимости, она затекла, поскольку черт знает сколько времени под чем-то находилась. И это что-то ко всему прочему давило мне на грудь.
Еще не смея поверить себе, я ощупал рукой (правой) то, что лежало, навалившись на меня, и с ужасом убедился, что это окоченевший кадавр.
Полагаю, что нормальный человек реагировал бы адекватно, окажись он на моем месте. Судите сами: включается сознание — и ледяной мрак, неизвестность, кадавр в объятиях… Но я — не нормальный, потому что шесть лет служил в спецназе, где нормальных людей, в обычном понимании этого слова, не бывает — они там просто не выдерживают.
В общем, обнаружив, что ситуация нестандартна, мое сознание, в панике метнувшись туда-сюда, включило реле, забилось под стеклянный колпак и оттуда, сжавшись в комок, молча прислушивалось к происходящему.
Молча — это потому, что мне с огромным трудом удалось подавить рвущийся наружу крик, который хотел образоваться как нормальный результат обычной реакции на запредельную ситуацию.
Я запихнул его обратно, хотя, возможно, мне и не стоило этого делать — одной эмоцией больше, одной меньше. Осторожно вытащив левую руку из-под трупа, я ощупал окружающее пространство, стараясь не задевать соседа.
