Перед ней было сердце жертвы, которой удалось выжить.
Она расслышала голоса за дверью. Это Питер просил медсестру подобрать рентгеновские снимки его пациента. В следующую минуту он зашел в кабинет и остановился, увидев ее стоящей перед проектором.
– Ты до сих пор здесь? – спросил он.
– Так же, как и ты.
– Но у меня сегодня ночное дежурство. А ты почему не идешь домой?
Кэтрин опять повернулась к снимку Нины Пейтон.
– Прежде мне нужно убедиться в том, что моей пациентке ничего не угрожает.
Питер подошел и встал рядом – такой высокий и массивный, что ей невольно захотелось отодвинуться. Он бросил беглый взгляд на снимок.
– Кроме небольшого спадения легких я не вижу здесь причин для волнения. – Он обратил внимание на слово «неизвестная», значившееся в углу снимка. – Это та женщина с двенадцатой койки? Вокруг которой так суетятся полицейские?
– Да.
– Я вижу, ты экстубировала ее.
– Да, несколько часов тому назад, – неохотно ответила она. Ей совсем не хотелось говорить о Нине Пейтон и тем более раскрывать свой личный интерес в этом деле. Но Питер продолжал задавать вопросы:
– У нее все в порядке с газами крови?
– Они адекватны.
– И она стабильна?
– Да.
– Тогда почему ты не идешь домой? – снова спросил он. – Я присмотрю за ней вместо тебя.
– Я бы хотела лично проследить за этой пациенткой.
Питер положил руку ей на плечо.
– С каких это пор ты перестала доверять своему партнеру?
От его прикосновения она мгновенно напряглась. Он это почувствовал и убрал руку.
После некоторой паузы Питер принялся развешивать свои рентгеновские снимки, сохраняя деловой вид. Он принес с собой целую кучу снимков брюшной полости, и они заняли весь экран. Разместив снимки, он замер перед ними, и в стеклах его очков отражались лишь рентгеновские узоры.
– Я не враг тебе, Кэтрин, – тихо произнес он, не глядя в ее сторону, а уставившись в проектор. – Жаль, что мне не удается убедить тебя в этом. Я все время думаю о том, что я что-то сделал не так, сказал что-то не то, и это изменило отношения между нами. – Он наконец осмелился взглянуть на нее. – Мы привыкли рассчитывать друг на друга. По крайней мере, как партнеры. Черт возьми, буквально на днях мы с тобой вместе копались в груди больного! А сегодня ты даже не разрешаешь мне подойти к твоей пациентке. Разве ты плохо знаешь меня, чтобы обижать недоверием?
– Нет ни одного хирурга, которому бы я доверяла больше, чем тебе, – тихо сказала она.
– Тогда в чем дело? Я прихожу утром на работу и обнаруживаю, что у нас было незаконное вторжение. А ты даже не хочешь поговорить со мной об этом. Я спрашиваю у тебя насчет твоей пациентки с двенадцатой койки, и ты опять не хочешь ничего говорить.
– Полиция просила меня не распространяться на ее счет.
– Похоже, в последнее время твоей жизнью распоряжается полиция. Почему?
– Я не вправе обсуждать это.
– Я не только твой партнер, Кэтрин. Мне казалось, что я твой друг. – Он шагнул к ней. Одно только приближение его массивной фигуры вызвало в ней приступ клаустрофобии. – Я же вижу, что ты напугана. Запираешься в своем кабинете. Выглядишь так, будто не спала несколько дней подряд. Я не могу спокойно смотреть на это.
Кэтрин сняла с проектора снимок Нины Пейтон и вложила его в конверт.
– Это не имеет к тебе никакого отношения.
– Нет, имеет, если это связано с тобой.
Ее миролюбивое настроение тут же сменилось злостью.
– Хорошо, давай расставим все точки над "и", Питер. Да, мы работаем вместе; да, я уважаю тебя как хирурга. Ты мне нравишься как деловой партнер. Но жизни у нас разные. И, разумеется, у нас могут быть секреты друг от друга.
– Почему? – тихо произнес он. – О чем ты боишься рассказать мне?
Она уставилась на него, обмякнув от его нежного голоса. В это мгновение ей больше всего хотелось скинуть с себя тяжелую ношу, рассказать ему обо всем, что с ней случилось в Саванне, не упустив ни одной постыдной детали. Но она знала, к каким последствиям приведет это признание. Она понимала, что изнасилование – это пятно на всю жизнь, она всегда теперь будет жертвой. А жалости Кэтрин не выносила. Во всяком случае, со стороны Питера, человека, уважение которого значило для нее все.
– Кэтрин! – Он подался к ней.
Она сквозь слезы посмотрела на его протянутую руку. И, как бросающаяся в воду женщина, которая предпочитает спасению черную бездну моря, не приняла ее.
Резко развернувшись, Кэтрин вышла из рентгеновского кабинета.
Неизвестную перевели в другую палату.
Я держу в руке пробирку с ее кровью и с разочарованием отмечаю, что она холодная на ощупь. Она слишком долго томилась в лотке лаборантки, и тепло тела, которое в ней хранилось, просочилось сквозь стекло и растаяло в воздухе. Холодная кровь – мертвая, в ней нет ни силы, ни души, и она меня не возбуждает. Я смотрю на этикетку – белый прямоугольник, приклеенный к стеклу пробирки, на котором напечатаны обозначение пациентки, номер палаты и больничный код. Хотя написано «неизвестная», я знаю, кому на самом деле принадлежит эта кровь. Она больше не лежит в отделении реанимации. Ее перевели в палату 538 – в отделение хирургии.
Я возвращаю пробирку в лоток, где она стоит в одном ряду с двумя десятками других пробирок, заткнутых разноцветными резиновыми пробками – голубыми, пурпурными, зелеными и красными, – цвет обозначает определенную процедуру, которую предстоит выполнить. Пурпурные пробки для общего анализа крови, голубыми помечают анализ на свертываемость, красными – анализ на биохимию и электролиты. В некоторых пробирках с красными пробками кровь уже свернулась в сгустки темного желатина. Я просматриваю кипу лабораторных направлений и нахожу листок с надписью «неизвестная». Сегодня утром доктор Корделл назначила два анализа: полный анализ крови и электролиз сыворотки. Я роюсь во вчерашних назначениях и нахожу копию еще одного предписания с именем доктора Корделл как лечащего врача.
«Срочный анализ газов артериальной крови, постэкстубация. 2 литра кислорода через назальные трубки».
Нине Пейтон провели экстубацию. Она дышит самостоятельно, вдыхая воздух без трубки в гортани.
Я сижу за своим рабочим столом, думая не о Нине Пептон а о Кэтрин Корделл. Она полагает, что выиграла этот раунд. Считает себя спасительницей Нины Пептон. Пора указать ей ее место. Пора научить ее смирению.
Я снимаю телефонную трубку и набираю номер больничной диетической столовой. Отвечает женщина, ее речь звучит скороговоркой на фоне грохота подносов. Близится время ужина, и ей некогда тратить время на разговоры.
– Это из пятого западного корпуса, – придумываю я на ходу. – Кажется, мы перепутали диетические заказы для двоих наших пациентов. Проверьте, пожалуйста, какую диету назначали в палату пять-тридцать-восемь?
Следует пауза, пока она набирает что-то на клавиатуре и запрашивает информацию.
– Прозрачные жидкости, – отвечает она. – Правильно?
– Да, все верно. Спасибо. – Я вешаю трубку.
В сегодняшней утренней газете сообщалось, что Нина Пейтон по-прежнему находится в коме и в критическом состоянии. Это неправда. Она в сознании.
Кэтрин Корделл спасла ей жизнь, в чем я и не сомневался.
Ко мне подходит процедурная сестра и ставит передо мной лоток, полный пробирок с кровью. Мы, как всегда, улыбаемся – дружелюбные коллеги, которые знают друг о друге только хорошее, Она молодая, с упругими грудями, которые, словно спелые дыни, выпирают под ее белым халатом, и у нее великолепные ровные зубы. Она забирает новую порцию лабораторных предписаний, машет мне рукой и выходит. Мне интересно, соленая ли на вкус ее кровь.
Аппараты гудят и журчат, исполняя свою нескончаемую колыбельную.
Я подхожу к компьютеру и вызываю список пациентов пятого западного корпуса. В этом корпусе двадцать палат, которые располагаются в форме буквы Н, а рабочее место медсестры находится как раз в поперечине. Я просматриваю список пациентов -всего их тридцать три, – обращая внимание на возраст и диагноз. Останавливаюсь на двенадцатом имени, пациенте из палаты 521.
«Герман Гвадовски, 69 лет. Лечащий врач: доктор Кэтрин Корделл. Диагноз: экстренная лапаротомия вследствие множественной травмы брюшной полости».
Палата 521 находится в коридоре, параллельном палате Нины Пейтон. Оттуда палата Нины не просматривается.
Я щелкаю мышью по строчке «господин Гвадовски» и получаю доступ к результатам его анализов. Он находится в больнице вот уже две недели, и практически ежедневно у него берут анализы. Я представляю себе его руки с исколотыми венами, покрытые синяками. По результатам его анализа на сахар я вижу, что он диабетик. Высокий уровень лейкоцитов указывает на наличие какой-то инфекции. Я замечаю, что в его ране на ноге начинает развиваться некроз, что характерно для диабета, при котором нарушается процесс кровообращения в конечностях.
