– Еще мгновение, и он всадил бы в нас пулю, – почти кричал водитель.
– Успокойся, – держал его за плечо Сергей Сергеевич. – Я видел это. И Шереметьев видел. Ты все сделал правильно.
Он наклонился и осторожно повернул лежащего лицом вверх. Из разбитого лба Андрея Нахимова текла кровь. Щеки судорожно втягивались и надувались – словно жабры у рыбы, выброшенной на берег.
– Вы его знаете? – повернулся Сергей Сергеевич к Шереметьеву.
– Да. Этот человек сжег церковь моего отца.
– Несчастный сукин сын, – пробормотал Сергей Сергеевич.
«Молодой лис почти переправился, но вымочил хвост»[7].
Михаил Скопин-Шуйский положил заключительный земной поклон перед алтарем и, взглянув в последний раз на икону с летящим богомазом, попятился к выходу из храма. Он приехал в Алексеевскую слободу затемно, отстоял заутреню, которую вел невысокий русоволосый настоятель. Батюшка, увидев гостя, взволновался так, что мгновенно осип и несколько раз заходился в кашле, обрывая ладный строй службы.
Но не настоятель был интересен Скопину-Шуйскому, а парсуны, начертанные на стене, рядом с алтарем. Он слышал, что при Иоанне Грозном работали разные мастера и что некоторые богомазы в другое время отправились бы в подвал какого-нибудь монастыря – с выколотыми глазами и переломанными пальцами рук, а Грозный все им спускал, ибо что-то искал в их писаниях – что-то, ведомое лишь ему одному.
И вот теперь Скопин-Шуйский увидел это. Все детали мозаики, которую он складывал уже несколько лет, улеглись в его голове. И рассказы немцев-астрологов, и тайные книги, которые привез ему в Новгород Делагарди, и слухи, ходившие при дворе Бориса Годунова, когда он был еще юнцом. А главное, о том же поведал ему в Новгороде настоятель Антониева монастыря. Он вытащил откуда-то ветхие списки, долго листал их, пока не нашел нужные листы, и, покашливая, прочитал рассказ некоего монаха, побывавшего во времена Василия Темного, князя Московского, в Царь-городе, ныне именуемом погаными агарянами Истанбулом.
Сегодня он понял, что его мозаика – не слова и не мечта. Быть может, богомазы знали это даже лучше собирателей старых преданий, ибо они обладали даром пересказывать не словом, а красками, образами, которые казались настолько живыми, что перед их рукотворными чудесами хотелось преклонить колени. Тайное знание передавали они не в писаниях, а в иконах и фресках. Перед смертью Иоанн нашел-таки одного из настоящих богомазов, и тот щедро вознаградил его за терпение. Вот только Грозный не успел воспользоваться этим подарком. Он умер – и не успел или не захотел поделиться знанием об увиденном.
Рассветало. Когда Скопин-Шуйский вышел из храма, горизонт окрашивали яркие розовые полосы. Солнце, еще не появившись на небосклоне, разгоняло ночной туман, обещая ясный день. Это было хорошим признаком.
Теперь он знал, в каком мире он живет и что ему нужно делать. Он понимал, что мир – пока что проект Божий. И никто даже не в состоянии представить, что будет, когда Он скажет: «Откройте глаза и видьте: вот то, что я создал для вас!» Все это шушуканье о том, что Господь совершил уже Страшный суд – ерунда. Он только ждет, когда мы подготовимся к настоящему сотворению мира. Он ждет, когда какой-нибудь богомаз, или отшельник, или просто отчаянный человек доберется до Него, и встречает его объятиями.
Скопин-Шуйский знал, где лестница, ведущая на небеса. Не нужно идти за бескрайнюю зеленую Пермь, за Камень, чтобы найти страну, где солнце не заходит, где с небес течет теплая река, где живут невиданные существа, ласковые и дружелюбные к страннику, который пришел туда. Оттуда и взлетают к Нему – или поднимаются по длинной, почти бесконечной лестнице, чья верхняя ступень теряется в зените, откуда светит яркое, нестерпимо яркое светило.
Нужно возвращаться в Москву. Туда, где ворчуны, завистники и скупердяи, окружающие царя. Туда, где собираются полки, чтобы выступить против поляков. Поляки – последняя преграда на его пути. После того как он одолеет их – одним движением руки, не своей, а Его силой, и посольства короля польского и царя московского сойдутся, чтобы одно – уверять в вечном благорасположении, а другое – этому благорасположению не верить, Скопин-Шуйский покинет Москву. У него достаточно денег и доверенных людей для давно задуманного путешествия. Он даже составил карты – по рассказам тех, кто побывал рядом с этим дивным местом. И подружился с теми, кто, не зная того, стали хранителями заветного места.
Несмотря на молодость, у Скопина-Шуйского была грузная фигура, и когда он подошел к своему верховому жеребцу, один из служек подскочил к нему, помогая взобраться в седло.
– Поехали, – крикнул он своей свите, двум десяткам испытанных солдат, вооруженных подобно шведским рейтарам, и тронул коня. В Москву нужно вернуться засветло. Сегодня у князя Воротынского крестины. Сегодня опять придется слушать льстивые речи, за которыми так просто читались зависть и страх. И снова придется принимать хлеб и мед из рук тех людей, которые, глазом не моргнув, всадят нож ему в спину. Ну да ладно. Недолго осталось.
Хотя что для Него наши «долго» или «не долго»!
* * *
Отец Евпатий некоторое время бросал монетку, записывая, сколько раз у него выпадал «орел», а сколько «решка». Матвей с недоумением смотрел на него, но архимандрит не торопился объяснять, что он делает.
Завершив странные подсчеты, он достал из кармана какую-то потрепанную книжицу и начал ее листать. Вид у него был такой же серьезный, как и в те моменты, когда он помогал во время службы Шереметьеву-старшему. Наконец отец Евпатий оторвался от замусоленных страниц и с удивлением посмотрел на Матвея.
– Выпала последняя гексаграмма.
Матвей непонимающе смотрел на него.
– Гексаграмма «Вэй-цзы». Что означает: «Еще не конец». Один из самых загадочных знаков в «Книге Перемен».
– Ты гадаешь?
Отец Евпатий неожиданно густо покраснел.
– Знаю, что с саном не вяжется. Но ничего поделать с собой не могу. «Книга Перемен» не раз помогала, когда я служил в органах. Придя в Церковь, старался не гадать… Но не получалось. Эти древние китайцы мне всегда что-то подсказывали. Ты читал Филипа Дика?
– Что-то читал.
– Странный писатель. Абсолютно неровный. Даже в самых лучших вещах в какой-то момент проваливается – сюжет рассыпается, язык становится никаким.
– Травка?
– А еще колеса. Был увлекающимся человеком. Но ведь всегда умудряется вытащить и книгу, и читателя из трясины… Я его много читаю до сих пор.
– Но при чем тут «Книга Перемен»?
– У Дика есть роман «Человек в высоком замке». Фантастика – о том, что Германия и Япония выиграли Вторую мировую войну. Поделили между собою почти всю Землю. Но в полузавоеванной Америке живет писатель, создающий романы о реальности, в которой победили США и Россия. К нему пробираются поклонники с оккупированных территорий. И он им говорит, что создает романы с «альтернативной историей», гадая по «Книге Перемен». А когда он спросил у нее, как ему относиться к получившемуся, та выдала: «Подлинная правда». Все обстоит так, как он написал. Настоящая история – в его книгах. Все остальное – мираж… На меня этот роман Дика произвел сильное впечатление. После нее и попробовал гадать в первый раз. Опыт оказался удачным.
– Отцу рассказывал? – усмехнулся Матвей.
– Твой батюшка не раз журил меня за гадание. Только ведь говорят: «Горбатого могила исправит». Грешен, каюсь… И гадаю. Бросал монетки перед тем, как ты поехал в Питер за Варей. Получил четыре сплошные полосы, предпоследняя оказалась прерывистой, шестая – снова сплошной. – Видя недоуменный взгляд Шереметьева, Евпатий пояснил: – На каждую линию я трижды кидаю монетку. Если два или три раза выпал «орел», значит линия сплошная. Если «решка» – прерывистая. В тот раз сложилась гексаграмма «Би» – «Приближение». В целом – хорошая гексаграмма. Показывает, что цель уже рядом. Главное – не опоздать. Тот, кто полагается на здравый смысл и следует ему – словно наполненный кувшин. Ситуация подходит к развязке. Смущали меня, правда, толкования третьей и пятой линий. На этих позициях и в этом сочетании они намекают: в ситуации может быть ошибка или какая-то недоговоренность. То, что кажется результатом – на самом деле дверь, за которой другие двери. В одном из древних толкований прямо советуют уподобиться древним царям, которые во время священной охоты ставили загонщиков только с трех сторон, оставляя четвертую свободной. Та дичь, которой еще не пришло время оказаться на императорском столе, должна была уйти…
Матвей с изумлением смотрел на архимандрита. То, что Евпатий много читал, он знал и раньше. Но то, что он оказался знатоком «И-цзин», стало для него откровением. Сколько ему еще предстоит узнать о людях, про которых, казалось, знал все?
– Смущения мои меня не обманули, – улыбнулся отец Евпатий. – Поэтому буду мучить 64-ю гексаграмму.
