Скотленд-Ярд навел справки в обеих британских крионовых компаниях: в Эдинбурге и Лондоне. Ни одна из них не призналась, что кто-то из «гостей» (либо его голова) отсутствует. Таким образом, либо кто-то занимался крионовой заморозкой без лицензии, либо таскал с собой по Лондону морозилку на минус 400 градусов по Фаренгейту. Поскольку и первое и второе маловероятно, напрашивался вывод, что голову заморозили против воли ее обладателя.
Детективы и врачи вместе позавтракали, после чего отправились к доктору Ричмену в лабораторию. Дело в том, что, исследуя обезглавленное тело Джона Корделла (найденное в маленькой квартирке возле собора Солсбери), доктор обнаружил два маленьких винта, скреплявших трещину в бедре покойного. После того как трещина срослась бы, винты были бы удалены, но судьба, увы, распорядилась иначе.
Исследование металла обнаружило мелкие паутинообразные трещины, свидетельствующие о том, что тело тоже было подвергнуто глубинной заморозке.
– С какой целью? – спросил Маквей.
– Хороший вопрос, – ответил доктор Ричмен, открывая дверь своей тесной лаборатории, где они вчетвером изучали слайды с изображением треснувших винтов. Теперь по узкому желто-зеленому коридору вся четверка направилась в кабинет доктора.
Стивену Ричмену было за шестьдесят. Коренастый, широкий в кости – сразу было видно, что в молодости занимался физическим трудом.
– Извините за бардак, – сказал он, пропуская посетителей в свой кабинет. – Я не ждал гостей.
Кабинетик был еще меньше гостиничного номера Маквея. Повсюду груды книг, журналов, писем, коробок, видеокассет; склянки с заспиртованными органами – нередко по три-четыре в одной банке. Каким-то чудом среди всего этого хаоса примостились стол и стул. Еще два стула были тоже завалены книгами и папками, но Ричмен быстренько их освободил. Маквей сказал, что может и постоять, однако доктор был неумолим: исчез на целых пятнадцать минут и гордо вернулся со стулом. Но у стула не хватало ножки, и Ричмен отправился за ней в подвал.
Когда наконец все расселись, то есть примерно через полчаса, доктор возобновил прерванную беседу:
– Вы спрашиваете, Маквей, с какой целью. Меня же больше интересует другой вопрос: каким образом?
– То есть?
– Ведь речь идет о человеческом теле, – нетерпеливо вставил доктор Майклс. – Эксперименты со сверхнизкими температурами ставились главным образом на солях и металлах, например, меди. – Молодой патологоанатом смутился и недоговорил. – Ой, извините, доктор Ричмен. Я вас перебил.
– Ничего-ничего, доктор, – улыбнулся Ричмен и перевел взгляд на детективов. – Мне придется утащить вас в научные дебри. Из третьего закона термодинамики вытекает, что достичь абсолютного нуля невозможно, ибо тогда атомы придут в состояние статичности.
Нобл и Маквей только хлопали глазами.
– Как вам известно, – продолжал доктор, – атом состоит из электронов, движущихся вокруг ядра, которые в свою очередь состоят из протонов и нейтронов. При охлаждении атомарное движение замедляется. Чем меньше температура, тем медленнее движение. Это понятно? Если создать магнитное поле, притягивающее замедленно двигающиеся атомы, можно манипулировать материей на молекулярном уровне, но лишь до определенных пределов. А при абсолютном нуле можно творить с атомами все, что заблагорассудится – разумеется, чисто теоретически. Ведь атомы будут полностью неподвижны.
– Я склонен повторить вопрос американского коллеги, – сказал комиссар. – С какой целью? Зачем охлаждать мертвое тело или голову до этого вашего абсолютного нуля?
– Чтобы их соединить, – ровным голосом сказал Ричмен.
– Как это – соединить? – недоверчиво переспросил Нобл.
– Другой причины не вижу.
Маквей почесал в затылке и обернулся к окну. Утро выдалось ясное, солнечное, а в кабинете было темно и пахло какой-то плесенью. Прямо перед носом у Маквея оказалась склянка с заспиртованной мальтийской кошкой. Американец посмотрел на Ричмена.
– То есть, если я правильно понял, речь идет о молекулярной хирургии?
– В общем, да, – улыбнулся доктор. – При абсолютном нуле под воздействием направленного магнитного поля атомные частицы поддаются полному контролю. То есть становится возможной атомарная криохирургия. Это такой уровень микрохирургии, о котором современная медицина и мечтать не может.
– Если можно, чуть подробнее, – попросил Нобл.
У Ричмена в глазах вспыхнул азартный огонек – судя по всему, эта тема его чрезвычайно интересовала.
– Если предположить, что подобная технология возможна, берем человека, замораживаем его до абсолютного нуля, оперируем, потом отмораживаем. И все чисто, никаких шрамов. Между атомами устанавливается химическая связь на электронном уровне. Получается некий идеальный, то есть несуществующий шов. Ткани соединяет как бы сама природа.
– Вы считаете, кто-то занимается такими делами? – тихо спросил Маквей.
– Нет, это невозможно, – вмешался в разговор Майклс.
– Почему?
– Существует закон Хайзенберга. Вы позволите, доктор Ричмен? – Тот кивнул, и Майклс, ободренный, обернулся к американцу. Почему-то молодому врачу очень хотелось показать детективу, что в своей профессии он, Майклс, тоже кое-чего стоит. – Это закон квантовой механики, согласно которому невозможно с абсолютной точностью измерить одновременно сразу два параметра квантовой субстанции – скажем, атома или молекулы. По очереди – ради Бога, но не синхронно. Допустим, если вы замеряете скорость и направление движения атома, то при этом не можете определить точку его нахождения в данный момент.
– А при абсолютном нуле? – спросил Маквей, давая возможность молодому человеку полностью проявить себя.
– Безусловно. Ведь тогда атомы неподвижны.
– Понимаете, детектив, – объяснял Ричмен, – ученым удавалось достичь температур, превышающих абсолютный нуль на одну миллионную градуса, но чистый нуль – величина теоретическая. Достичь ее невозможно.
– Я не спрашивал, возможно ли это. Я спрашиваю, занимается ли этим кто-то? – резко перебил его Маквей. Ему надоели теоретические рассуждения, хотелось фактов. Он смотрел Ричмену прямо в глаза.
Таким своего американского коллегу комиссар Нобл видел впервые и подумал, что Маквею репутация матерого волка досталась не случайно.
– Детектив, мы пока установили лишь, что заморозке подвергалось одно тело и одна голова, – сказал Ричмен. – Из остальных трупов металлический предмет обнаружен только в одном, но и тот еще не обследован. После анализа, возможно, наш разговор примет более предметный характер.
– А что вам подсказывает чутье?
– Только не для протокола, ладно? Я думаю, мы имеем дело с безуспешными экспериментами в области криохирургии.
– То есть соединение головы с туловищем?
Ричмен кивнул.
Нобл посмотрел на Маквея.
– Кто-то пытается соорудить современного Франкенштейна?
– Франкенштейна собирали из трупов, – заметил Майклс.
– Что вы хотите этим сказать?! – Комиссар вскочил, чуть не опрокинув сосуд, в котором плавало расширенное сердце профессионального футболиста. Подхватив склянку, Нобл воззрился на врачей. – Их что, живыми заморозили?!
– Похоже на то.
– А как же следы отравления цианидом? – спросил Маквей.
Ричмен пожал плечами.
– Возможно, частичное отравление или специфика обработки. Кто его знает.
Нобл взглянул на Маквея и сказал:
– Большое спасибо, доктор Ричмен. Не будем больше отнимать у вас время.
– Секунду, Айан. – Маквей наклонился к Ричмену. – Еще один вопрос. Когда мы нашли в мусорном баке голову, она уже оттаивала. Скажите, состояние оттаявших тканей зависит от того, как давно они были заморожены?
– Не понимаю вас, – нахмурился Ричмен.
Маквей придвинулся еще ближе.
– Установить личность нашего клиента чертовски трудно. Вот я и подумал, а что, если мы не там ищем. Вдруг этот человек пропал не несколько дней, даже не несколько недель назад, а давно, очень давно? Такое возможно?
– Вопрос гипотетический, и я отвечу на него так же. Если кому-то в самом деле удалось выйти на абсолютный нуль, молекулярный мир сохраняется в полной неприкосновенности. При оттаивании будет невозможно определить, сколько прошло времени – неделя, сто лет или тысячелетие.
– Думаю, вашему отделу по розыску пропавших без вести придется попотеть, – сказал Маквей комиссару Ноблу.
– Ваша правда.
Зазвонивший телефон отвлек Маквея от размышлений об утренних событиях.
– Маквей, золотце мое!
– Послушай, Бенни, уймись, мне не до трепа.
– Сказано – сделано.
– Что «сказано – сделано»?
– Я выяснил то, о чем ты просил. Запрос из Вашингтона по поводу Альберта Мерримэна поступил шестого октября, в четверг, в 11.37.
