— Моя мама жива? — она опять улыбнулась, глаза просияли от глупого счастья. Кажется, она готова прыгать от радости на постели.
У меня перехватило дыхание — мне вот таких слов никто никогда не скажет… И я — бегом — закурила. Быстрей засосать дымком ранку в душе. С ней решительно невозможно говорить всерьез, у моей родной уродины — сердце ребенка.
— Да, жива, радуйся, Лиззи. Пока ты дрыхла в моей постели, твоя мамочка сто раз пыталась меня прикончить. Первый раз, когда мне было всего три годика. В Эль-Аранше. Укол ядом в жопу не хочешь, Лиззи? Отец меня еле спас. Отправил в Россию маленькую любимую глупую кроху. Я стала круглой сиротой. Из-за тебя! Жила по детским домам. Меня ели вши и клопы. Никто не ждал меня. Ни одной игрушки! Я воровала. Ты хрюкала в моей колыбели, а меня убивали. И все из-за денег. Тебя, позорную сучку-фуфлыжку, сделали Лизой фон Хаузер, чтобы лишить меня, единственную и законную дочь Аннелиз Розмарин… Вот… но Бог меня спас… меня убивали, и все мимо… сначала психопат… потом еще… и все мимо… я плыла… я тонула… всегда одна…
Я не могла говорить.
Вот так номер, я закатила сестрице истерику.
Меня душили слезы. Я была готова вот-вот разрыдаться навзрыд. Сигарета конем скакала во рту. Я размазалась, совершенно размазалась.
— Все это нечестно, — сказала она вдруг серьезным голосом, словно была взрослой.
— А ну живо! Одевайся!
Я вскочила как ужаленная.
Она удивленно подчинилась крику. Сняла ночную рубашку: девичья грудь, тонкий шрам аппендицита — влезла в джинсы.
— Потеплей! Возьми толстый свитер! — я поймала себя на мысли, что уже помогаю ей справиться с похищением… с ума съехать. — Идем, свинья! — я пыталась разозлить себя грубостью.
— Ты забираешь меня в заложники! — впервые угадала она.
— Заткнись! Возьми одеяло, — мне было стыдно смотреть в наивные глаза малявки.
— Без мишки я никуда не поеду!
Ну и ну! Я разрешаю взять плюшевое сокровище.
Словом, я свела куклу вниз — дом словно вымер, — к машине, где сначала хотела ее запихнуть в багажник, но передумала: еще простудится, и уложила пленницу на заднем сиденье, пристегнув руки пластмассовым браслетом-наручником, который давным-давно купила по случаю.
— К чему все это, Лиза! — удивилась моя дурында. — Ведь я теперь за тебя. С тобой поступили бессовестно.
Я не стала заклеивать рот скотчем, с ребенком надо ребячиться:
— Даешь честное слово, что не будешь звать на помощь?
— Не буду. Мне интересно.
Полный улет!
Я совершенно развинтилась, совершенно. Душа Лиззи — как ангельский нежный душистый вьюнок — бинтом оплела мою опаленную до угля душу. Мне даже пришлось достать из сумки в машине початую банку джина с тоником и сделать несколько глубоких глотков, чтобы добавить масла в огонь, снова разжечь злость.
Настал черед мачехи.
Я нашла ее в третьей спальне в конце коридора на втором этаже. И надо же — она проснулась раньше, чем ее черномазый дог. Я только чуточку приоткрыла дверь — причем абсолютно бесшумно, — как вся спальня озарилась внезапным светом. Оружие в руку!
Я спокойно вошла и послала воздушный поцелуй: с Рождеством Христовым, сука!
Она стремительно, мгновенно, молниеносно узнала, кто я. А я вдруг узнала ее логово. Сколько раз во сне я уже видела эту комнату, обтянутую бледно-розовым репсом. Этот балдахин шамаханской царицы над пышной кроватью. Я узнала шторы под гобелены на окнах. Вспомнила бра из витого фарфора. Зеркало в виде арлекинского ромба на туалетном столике. Даже цыганский запах ночных духов был знаком! Тяжелый, тропический, сладкий. Только в том кошмарном сне на постели спал и храпел в человеческой позе, положив лапы поверх одеяла, кошмарный волк с открытой зубастой пастью.
Привстав с ужасом на постели, мадам Роз в тесном пеньюаре из черного шелка с белым от толстого слоя крема лицом страшного клоуна хрипло крикнула низким голосом паники:
— Фас, Кербер, фас!
Это были последние слова, которые я от нее услышала.
Дог на полу у кровати задрал сонную морду и разлепил злобные фары.
Схватив с прикроватной тумбочки мобильник, тварь принялась быстро клевать когтями по цифрам, настукивая телефон полиции. Она уже взяла себя в руки. Она уже не смотрела в мою сторону, зная, что у нее есть верная минута, пока пес кинется на защиту хозяйки.
Конечно, она видела мой револьвер, но чуяла дьявольским нюхом — я не стану стрелять, прежде чем не выговорюсь дотла.
Но я не дала ей этой минуты.
На ее несчастье, на столике у входа красовалась плетеная корзинка, полная спелых фруктов: корзинка Красной Шапочки. Я схватила сверху наливное яблочко и — ого! — запустила его прямо в сукин лоб. Только сделав замах, я поняла, что фрукт декоративный, ненастоящий. Это был увесистый шар из цветного стекла, который угодил — разумеется! — точно туда, куда надо: в лоб. От удара стерва уронила на колени мобильник и, откинувшись затылком на кроватную спинку, потеряла сознание.
Теперь настал черед Кербера.
С рычанием ада пес кинулся на врага, распахнув пещеру с клыками. Я не хотела его убивать и не убила. Я только снова спокойно кинула фруктом — и рука возмездия попала литой грушей из темно-зеленой смальты прямиком в пасть. Тяжелый кляп, как клин топора, с всхлипом вошел ровнехонько в самую глубь алой глотки собаки, и дог стал жалобно кататься по полу, пытаясь высвободиться от моего снаряда. Бедный пес, надеюсь, ты выжил…
Победы рока меня даже не удивляли, повторяю, раз судьба привела меня к цели, это ее дело — поразить мишень в черное яблочко.
Я зверски бросилась на кровать, но мачеха взвизгнула и с пятном крови на лбу спрыгнула на ковер и кинулась к туалетному столику, выдернула ящик, пытаясь нащупать оружие. Я сбила гадину с ног. Но уже падая, бестия выхватила что-то вроде лезвия или кинжала. Я вмазала ей по виску золотой рукояткой: лежать! И когда гидра вырубилась, сначала с трудом выдрала из руки стилет, затем разодрала простынь и, заломив руки за спину, связала мадам мертвым узлом. Уф! Потом закрутила ноги шнуром от портьеры, перевернула тело и села верхом перекурить. Села прямо на пышные сиськи мачехи, съехав задницей на живот. И тут она, пардон, пукнула.
Это было так неожиданно, что я аукнулась нервным смехом.
Наконец я могла рассмотреть чудовище, которое преследовало меня всю жизнь, с колыбели… Найду ли слова… Мне показалось, что я сижу на чем-то вроде огромной ящерицы длиной с человека, а видела довольно эффектную женщину с крупными чертами лица. Ее немного портил вульгарный нос и вишневая бородавка в гуще левой брови. Мои руки пьянствовали победу. Схватив нижнюю губу, я с интересом оттянула вниз мягкое крашенное помадой мясцо — у дамы были прекрасные искусственные зубы идеальной огранки. Если б под руку попались зубные щипцы, я бы тут же выломала на память парочку перламутровых камешков.
Веки мадам дрогнули, я поняла, что стерва очнулась, но делает вид, что лежит без сознания. Тогда я попыталась открыть пальцами ее правый глаз, но сука тут же закатила зрачки. И я увидела только белое бельмо. Ладно! Она не хочет открывать глаз, не хочет видеть меня, так сильна была ее ненависть и одновременно — чувство бессилия. Двадцать лет она платила за мою смерть, и все напрасно: падчерица сидит сверху на животе и курит сигарету полного кайфа.
Меня бил мелкий озноб победы. Как сладкоежка перед тортом, я не знала, какой кусок отхватить. Откусить ли ухо из белого крема? Или вонзить зубы в шоколадные губы? Или ковырнуть ногтями цукаты глаз?
Я вновь давнула задницей на живот, и она опять пукнула.
— Ну здравствуй, вонючка, — мой голос хрипел от возбуждения, я достала еще сигаретку и щелкнула зажигалкой. Пес тоскливо стонал в углу, пытаясь лапами освободить пасть от плена, бедняга. — Здравствуй, жаба. Так хочется засунуть тебе ствол в манюрку и расстрелять всю обойму. Кончить пятью пулями… Знаешь, сколько раз я мечтала, как буду тебя убивать? Не сосчитать! Но самую лучшую смерть для тебя я увидела по видику в одном боевике про японскую мафию. Берется большая голодная крыса…
Веки мачехи дрогнули от отвращения. Она прекрасно слышит мои слова.
— Затем — большая кастрюля и паяльная лампа. Крысу сажаем в кастрюлю и привязываем открытой стороной к твоему голому животу, сука. А тебя приматываем к столбу.
Я стряхнула пепел сигареты ей прямо на рожу.
— Сначала крыса в кастрюле сидит тихо и не кусается, хотя прекрасно видит, что вместо крышки — голый теплый живот. Тогда я включаю паяльную лампу и начинаю слегка поджаривать краешек кастрюли, в том месте, где в углу на дне прячется крыса. Через минуту ее начинает палить, и тогда, чтобы спасти свою шкуру, крыса старается прогрызаться прямо сквозь человеческое тело, сквозь живот от пупка наружу. Рыть проход зубами и лапами через кишки, сквозь желудок, пока сзади, на твоей пояснице, не покажется маленький красный холмик.
