Она протерла тело, пробежав губкой по выступающим ребрам. Она бы сказала, что этот пациент никогда не отличался развитой мускулатурой, а теперь его грудная клетка больше напоминала костяной каркас, обтянутый пергаментом.
Медсестра расслышала шаги и, к своему неудовольствию, увидела в дверях сына Гвадовски. Одним лишь взглядом он заставил ее нервничать — таким уж он был человеком, привыкшим во всем видеть чужие огрехи. Так же он вел себя и с родной сестрой. Однажды Анджела слышала, как они ругались, и еле удержалась, чтобы не вступиться за бедную женщину. В конце концов, Анджела была не вправе высказать этому сукину сыну все, что она о нем думает. Но и быть с ним чрезмерно любезной тоже была не обязана. Поэтому она лишь кивнула ему в знак приветствия и продолжила процедуру.
— Как он? — спросил Иван Гвадовски.
— Без изменений. — Ее тон был прохладным и деловым. Ей хотелось, чтобы он ушел, перестав притворяться, будто заботится об отце, и предоставил ей возможность делать свое дело. Она была достаточно проницательной, чтобы понимать, что сын бывал здесь вовсе не из-за любви к отцу. Просто он привык властвовать над всем и вся. В том числе и над смертью.
— Врач уже осматривал его сегодня?
— Доктор Корделл бывает здесь каждое утро.
— И что она думает по поводу того, что он до сих пор в коме?
Анджела положила губку в таз и выпрямилась.
— Я не знаю, что тут вообще можно сказать, господин Гвадовски.
— Как долго он будет находиться в таком состоянии?
— Ровно столько, сколько вы ему позволите.
— Что это значит? — вспылил он.
— Вам не кажется, что было бы человечнее отпустить его?
Иван Гвадовски свирепо уставился на нее.
— Да, это многим облегчило бы жизнь, не так ли? И к тому же освободится больничная койка.
— Я не это имела в виду.
— Я знаю, как оплачиваются сегодня больницы. Если пациент задерживается надолго, вы несете убытки.
— Я говорю только о том, что было бы лучше для вашего отца.
— Для него было бы лучше, если бы врачи как следует выполняли свою работу.
Чтобы не говорить ничего, о чем потом пришлось бы пожалеть, Анджела отвернулась, взяла из таза губку, отжала ее дрожащими руками.
«Не спорь с ним. Просто делай свое дело. Этот человек — из тех, кто всегда считает себя правым».
Она положила влажную губку на живот пациента. Только в эту минуту она осознала, что он уже не дышит.
Анджела тут же приложила руку к его шее, чтобы нащупать пульс.
— В чем дело? — воскликнул сын. — С ним все в порядке?
Она не ответила. Бросившись мимо него, она выбежала в коридор.
— Синий сигнал! — закричала она. — Подайте синий сигнал, палата пять-двадцать-один!
* * *
Кэтрин вылетела из палаты Нины Пейтон и ринулась в соседний коридор. В палате 521 уже толпились врачи, а в коридоре собрались ошарашенные студенты-медики, которые, вытянув шеи, пытались разглядеть, что будет происходить дальше.
Кэтрин ворвалась в палату и громко, чтобы ее расслышали в этом хаосе, крикнула:
— Что случилось?
Анджела, медсестра Гвадовски, сказала:
— Он просто перестал дышать. Пульса нет.
Кэтрин пробралась к койке и увидела, как другая медсестра, зафиксировав на лице пациента кислородную маску, уже закачивает кислород в легкие. Врач делал реанимацию, мощными нажатиями на грудную клетку пациента разгоняя кровь от сердца по артериям и венам, питая жизненно важные органы, питая мозг.
— Электрический разряд подключен! — выкрикнул кто-то.
Кэтрин бросила взгляд на монитор. Прибор-самописец показывал желудочковое трепетание. Сердце уже не сокращалось. Вместо этого подрагивали отдельные мышцы, а само сердце превратилось в дряблый мешок.
— Дефибриллятор готов? — спросила Кэтрин.
— Сто джоулей.
— Начинайте!
Медсестра поместила электроды дефибриллятора на грудь пациента и прокричала:
— Всем отойти!
Последовал электрический разряд, который дал встряску сердцу. Тело пациента подскочило на матрасе, словно кошка на раскаленной решетке.
— Без изменений!
— Внутривенно один миллиграмм эпинефрина, потом еще раз электрошок на сто джоулей, — скомандовала Кэтрин.
Эпинефрин ввели в вену пациента.
— Разряд!
И опять последовал электрошок, и тело дернулось.
На мониторе кривая ЭКГ резко взлетела вверх и снова превратилась в дрожащую линию. Это были последние судороги угасающего сердца.
Кэтрин смотрела на своего пациента и думала: «Как же я смогу оживить эту груду костей?»
— Вы хотите… продолжить? — запыхавшись, спросил врач-реаниматолог. На его лице выступил пот.
«Я вовсе не собиралась возвращать его к жизни», — подумала она и уже приготовилась дать отбой, когда Анджела прошептала ей на ухо:
— Сын здесь. Он наблюдает.
Кэтрин бросила взгляд на Ивана Гвадовски, который стоял в дверях. Теперь у нее не было выбора. Если они чуть ослабят усилия, сын тотчас кинется взыскивать с них моральный ущерб.
На мониторе тонкая линия дрожала на поверхности бушующего моря.
— Давайте еще раз, — сказала Кэтрин. — Теперь двести джоулей. И возьмите у него кровь на анализ!
Она расслышала громыхание тележки процедурной сестры. Тут же появились трубки для забора крови и шприц.
— Я не могу найти вену!
— Используйте центральную.
— Всем отойти!
Последовал новый мощный электрический разряд.
Кэтрин смотрела на монитор в надежде на то, что электрошок разбудит сердце. Но вместо этого линия ЭКГ превратилась в мелкую рябь.
Ввели очередную дозу эпинефрина.
Врач-реаниматолог, красный и потный, продолжал качать грудную клетку. Свежая порция кислорода была подана в легкие, но все усилия напоминали попытку вдохнуть жизнь в высушенную мумию. Кэтрин уловила смену настроения среди персонала, в их голосах уже не было прежней взволнованности, и слова произносились вяло и автоматически. Теперь их действия были чисто механическими, лишенными всякого смысла. Она огляделась по сторонам, увидела лица десятка или более врачей и медсестер, столпившихся возле кровати, и поняла, что исход для всех очевиден. Они просто ждали ее команды.
И она последовала.
— Давайте составлять протокол, — произнесла она. — Одиннадцать тринадцать.
В молчании все отошли от кровати и уставились на Германа Гвадовски, который остывал, опутанный проводами и трубками. Медсестра отключила кардиомонитор, и экран погас.
— А где же электронный стимулятор сердца?
Кэтрин, подписывая протокол по факту смерти, обернулась и увидела, что в палату зашел сын пациента.
— Там уже нечего спасать, — пояснила она. — Мне очень жаль. Мы не смогли заставить его сердце биться.
— Разве не для этого используют электронные стимуляторы сердца?
— Мы сделали все возможное…
— Ничего, кроме электрошока, вы не делали.
«Ничего?» Она оглядела палату, заваленную доказательствами их усилий: шприцами, трубками, смятыми упаковками препаратов — тем медицинским мусором, который остается после каждой битвы за жизнь. Присутствовавшие в палате наблюдали за происходящим, ожидая увидеть, как ей удастся справиться с возникшей проблемой.
Кэтрин отложила в сторону протокол, чувствуя, что с ее губ готовы сорваться самые резкие слова. Она все-таки сумела сдержаться и не выпалить их. Вместо этого она направилась к двери.
Где-то на этаже кричала женщина.
В одно мгновение Кэтрин выбежала из палаты, и медсестры бросились за ней. Завернув за угол, она увидела, что возле палаты Нины всхлипывает санитарка. Стул около двери пустовал.
«Здесь должен был дежурить полицейский. Где он?»
Кэтрин резко распахнула двери и застыла от ужаса.
Первое, что она увидела, была кровь, яркие струи которой стекали со стены. Потом она перевела взгляд на пациентку, лежавшую на полу лицом вниз. Нина упала между кроватью и дверью, как будто ей удалось сделать несколько шагов, прежде чем ее настигла смерть. Капельница была отсоединена, и солевой раствор капал из открытой трубки на пол, где уже образовалась лужа, а рядом была другая, огромная, красного цвета.
«Он был здесь. Хирург был здесь».
Хотя каждая клеточка ее тела подавала сигнал бежать отсюда, и поскорее, она заставила себя сделать шаг вперед и встать на колени возле Нины. Брюки мгновенно пропитались кровью. Еще теплой. Она перевернула тело на спину.
Одного взгляда на белое лицо и широко раскрытые глаза было достаточно, чтобы понять: Нина мертва.
«А ведь только что я слышала биение твоего сердца».
Медленно выныривая из полузабытья, Кэтрин подняла голову и обвела взглядом испуганные лица столпившихся вокруг людей.
— Полицейский, — произнесла она. — Где полицейский?
— Мы не знаем…
