экранов телевизоров. Пел где-то сверчок. Дождь кончился, но звёзд на небе было не видно, и луна то и дело пряталась за облаками, выглядывая редко и ненадолго.
– Ну и слава богу, – сказала Бегемотиха, кивнув луне. – Как раз так и надо. Когда будет выходить, вы останавливайтесь, присейдайте, господин Скуле, понятно? Ночь, не ночь, а всех-то людей спать не уложишь, они будут шастать. А вам лишние встречи не нужны.
Прижимаясь к мусорным бакам, они проследовали за консьержкой вдоль кирпичной стены, завернули за неё и двинулись позади какого-то магазинчика, примыкавшего к дому. Эриксон не сводил взгляда с того окна, за которым сидела молчаливая собеседница Клоппеншульца, или кем она там для него была.
Когда вышли на Тиневейен, Магда Винардсон остановилась.
– Дальше я с вами не пойду, – сказала она. – Мне за домом смотреть надо. Да и ни к чему мне лезть в чужие дела, не дай бог…
И принялась объяснять, как им лучше пройти до Фюлькевейен, избегая ярко освещённых участков и какой выбрать колодец и как управиться с телом.
– Вы только с Максом пожёстче, – сказала она напоследок, – а то с этого дурака станется – заорёт, или сбежит, чего доброго.
– А он правда дурак? – усмехнулся Эриксон. – Вон, фру Бернике с ним в карты ходит играть.
– Да не с ним, а с детьми, – возразила Бегемотиха. – К нему дети приходят иногда. А она ж его любовница была, Янна, пока он не сбрендил.
– Вот как, – Эриксон покачал головой. Но по-настоящему удивиться почему-то не получилось.
– Она его и сейчас любит, дурака, – Винардсон с сожалением посмотрела на Пратке, который равнодушно ожидал команды, и кивнула головой: – Ну, давайте, с богом. Осторожно там. А ты, Макс, попробуй мне только заори!
– Я не позволю! – произнёс сумасшедший громким шёпотом. – Никому! Никому не позволю.
– Вот и ладно, – Бегемотиха погладила его по голове. – Шагайте.
Уже когда они отошли шагов на десять, и консьержка повернулась уходить, Эриксон окликнул её. Она повернулась.
– Я не Якоб Скуле, – сказал он, – понятно вам? И никогда больше так меня не называйте, я ненавижу эту фамилию.
Она махнула рукой и пошла к дому.
Пратке пыхтел позади и всё бормотал что-то себе под нос – наверное, своё вечное «Я не позволю». Эриксон с трудом находил в темноте дорогу и боялся проглядеть поворот на Фюлькевейен, который по словам Бегемотихи был узким и неприметным.
В какой-то момент сзади послышался шум, и Эриксон почувствовал, что труп стал тяжелей, что он не может сдвинуть его с места. Оглянувшись, увидел, что Пратке выпустил тело и стоит рядом, запыхавшись и встряхивая руками.
– Устал? – пробормотал инженер. – Ничего, Макс, ничего, осталось немного. Ну, давай, берись.
Но старик даже не слушал его. Тяжело дыша, он уселся на тело и принялся сосредоточенно глядеть в одну точку, не обращая никакого внимания на Эриксона.
– Макс, – позвал он, – ну пожалуйста, я прошу тебя, давай пойдём.
– Ты не Якоб Скуле, – неожиданно произнёс Пратке.
– Да, – выдохнул обмерший Эриксон, отпуская свёрток.
– Ты не Якоб Скуле, – повторил сумасшедший, переводя взгляд на Эриксона.
– Да, – кивнул он. – А ты знаешь, кто я?
– Знаю, – кивнул Пратке. – Я знаю, кто ты.
– Откуда? – Эриксон смотрел на старика, как если бы это был внезапно оживший труп, попросивший из покрывала, чтобы его развернули.
– Я не позволю! – почти заорал сумасшедший, отчего Эриксон даже присел, закрывая ладонями уши.
– Тише! – зашептал он. – Тише, идиот! Ты погубишь нас.
– Не позволю, – забормотал старик. – Не позволю. Ты не Якоб Скуле.
– Да, да, да, я не Якоб Скуле, только заткнись, – пробовал урезонить его Эриксон.
– Ты не Якоб Скуле, – твердил Пратке. – Ты ненавидишь эту фамилию.
– Тьфу ты! – до Эриксона наконец дошло, откуда чокнутый Макс взял эту фразу. – Хватит сидеть, вставай, идём. Идём, или я тебя изобью, ты понял?!
Пратке неохотно поднялся, взялся за свёрток.
– Ты не Якоб Скуле, – услышал Эриксон за спиной его пыхтение, когда они уже тронулись. – Я знаю, кто ты.
– Знаешь – скажи, – усмехнулся Эриксон, не сомневаясь, что старик просто повторяет всё, невзначай услышанное, или то, что втемяшилось в данный момент в его больную голову.
– Ты сумасшедший, – произнёс Пратке.
Эриксон рассмеялся так, что не мог идти дальше и даже выронил из рук свою часть ноши. Он остановился и долго хохотал, не обращая внимания на тёмный переулок Фюлькевейен, в который они вступили. Где-то прошаркали чьи-то шаги, или ему показалось, но он не мог сдерживать смех и хохотал так, что даже присел.
Отсмеявшись, повернулся и увидел, что Пратке рядом нет.
– Эй, – окликнул он, – Макс. Макс, ты где? Вернись, или я тебя убью.
Пратке, где бы он ни был, не отозвался.
Тогда Эриксон бросился назад, в Тиневейен и метался от дома к дому и звал, и уже на середине переулка поймал старика, который спокойно шагал назад, как он полагал, к дому, на самом деле двигаясь совсем в другую сторону.
Настигнув, Эриксон несколько раз ударил его по лицу, свалил и схватил за горло.
– Если ещё раз, сукин сын, ты двинешься без моего разрешения, или подашь голос, я убью тебя, – прошипел он. – Ты понял меня?
– Я не позволю, – был ему ответ. – Ты не Якоб Скуле.
В тайной надежде, что трупа они на месте не обнаружат, что он куда-нибудь делся, Эриксон потащил старика назад. Конечно, труп никуда не делся и всё так же вонял на весь переулок, дожидаясь их.
Рука Эриксона нащупала в кармане трусики Линды, так и лежавшие там с момента первого побега. Сдёрнув с носа маску, отшвырнув её, поднёс к лицу трусики и глубоко вдохнул их запах. Аромат Линдиного тела был уже неуловим, пахло только несвежим бельём; а ещё, кажется, вонь, пропитавшая всю квартиру, въелась и в ткань. Тогда он с неожиданной злостью скомкал и отбросил трусики и минуту бессмысленно смотрел на это белое пятно, беззащитное и такое одинокое в безлунной тьме. Толкнул Пратке к свёртку: «Берись!»
Теперь он заставил Макса идти впереди, командуя, куда нужно двигаться. Метров через тридцать Пратке выронил свёрток и уселся на него. Он тяжело дышал, по шуму, с которым работали его лёгкие, видно было, как он устал. Чёрт возьми! Так они никогда не доберутся до…
Ему послышалось, или впереди в самом деле разговаривали?
Весь обратившись в слух, Эриксон даже выступил вперёд, чтобы оставить старика, пыхтящего как кузнечный мех, за спиной.
Да, теперь он совершенно отчётливо расслышал. Только это был не разговор. Впереди, там где прижались
