– Не могу, – объяснил Кадфаэль, – я приехал, чтобы позаботиться о занедужившем брате, пастухе с Ридикросо, и мой долг оставаться подле него, пока он не исцелится.
– Надеюсь, твой подопечный выздоравливает?
– Слава Богу, он так быстро идет на поправку, что я даже решился выкроить часок-другой да посмотреть, что у нас может из-под носа уйти. Но скажи, как ты думаешь, манор не достанется обители только из-за того, что соглашение не было вовремя утверждено, или есть и другие причины?
Управляющий нахмурился и задумчиво прикусил губу.
– Обстоятельства нынче складываются непросто. Если наследник, мирянин, потеряет право на эту землю, а аббатству нечем будет подкрепить свои притязания, о будущем Малийли приходится только гадать. Сеньор – граф Честерский, и раз нет законного наследника, он вправе пожаловать манор кому вздумается, и едва ли захочет оставлять его в руках церкви в такие беспокойные времена. Разумеется, обители следует обратиться к графу с прошением о признании манора за ней, но и этого нельзя делать до назначения нового аббата, наделенного всеми полномочиями. А пока остается лишь хозяйствовать на этой земле и ждать законного решения. Он вздохнул и добавил:
– Может, не откажешься отобедать со мной, брат? Или хотя выпьешь кубок вина?
От обеда Кадфаэль отказался: было еще рано, и к тому он же не хотел задерживаться, стремясь вернуться до сумерек, но предложение выпить вина принял с удовольствием. Монах и управляющий расположились в соларе, и смуглый мальчишка-валлиец, не иначе как поваренок, принес им бутыль и два рога.
– Как ты ладишь с валлийцами, что живут по соседству? – спросил Кадфаэль.
– Без особых хлопот. За полвека они привыкли иметь соседями Бонелов, и вражды не было ни с той, ни с другой стороны. Правда, я мало имел дела с валлийцами, разве только с нашими арендаторами. Ты сам знаешь, брат, что в этих краях валлийцы и англичане живут бок о бок, и у многих родня по обе стороны границы.
– Есть у нас в обители один брат, совсем уже старый, – промолвил Кадфаэль, – он родом из этих самых мест, родная его деревушка между Малийли и Лансилином. Так вот, как он узнал, что я собрался в Ридикросо, то рассказал, что здесь у него остались родичи. Я бы с радостью передал им от него поклон, мне надо только их разыскать. Он называл Кинфрита и Овейна, сыновей Риса – это его двоюродные братья. Ты их не встречал? Еще он поминал Ифора, сына Моргана, вроде, это его свояк... хотя много воды утекло с тех пор, как он последний раз кого-то из них видел. Этот Ифор, должно быть, уже давно умер. Он, пожалуй, примерно того же возраста, что и брат Рис, а до таких лет мало кто доживает.
Управляющий неуверенно покачал головой.
– О Кинфрите я слышал, его земля в полумиле к западу отсюда. Что же до этого Ифора... нет, не припоминаю. Но я тебе вот что скажу: если он жив, то этот мальчишка наверняка знает, он ведь сам из Лансилина. Спроси его, когда будешь уходить, и лучше по-валлийски, хоть он и по-английски неплохо понимает. Но если станешь говорить по-валлийски, больше из него выудишь, и особенно, – с усмешкой добавил управляющий, – если меня рядом не будет. Никто из них вражды ко мне не питает, но все они себе на уме, и вмиг забывают английский, когда хотят отделаться от чужака.
– Спасибо тебе за добрый совет, – поблагодарил Кадфаэль, – так я и сделаю.
– Ну тогда ты простишь меня, если я пожелаю тебе доброго пути и не стану провожать до ворот. Одному тебе сподручней будет.
Кадфаэль понимающе кивнул, вышел и, миновав зал, направился по коридору на кухню. Мальчик был там: раскрасневшись, он доставал из печи противень со свежеиспеченными караваями. Заслышав шаги, он оглянулся и поставил противень в сторону, чтобы хлеб остыл. В поведении мальчугана не чувствовалось недоверия или страха, скорее, осмотрительность. Так мог бы держаться лесной зверек – любопытный и в то же время настороженный, готовый и затеять веселую возню, и пуститься наутек.
– Бог в помощь, сынок! – поздоровался Кадфаэль по-валлийски. – Коли ты уже испек хлеб, сделай доброе дело, проводи меня до ворот да покажи дорогу к наделу Кинфрита, сына Риса, или его брата Овейна.
Мальчишка удивленно вытаращил глаза: он никак не ожидал, что монах обратится к нему на родном языке.
– Ты ведь монах, сэр? Из Шрусберийского аббатства?
– Истинно так, дитя.
– Но ты валлиец?
– Такой же валлиец, как и ты, только не из этих мест. Я родился в долине Конвея, неподалеку от Трефрива.
– А какое у тебя дело к Кинфриту, сыну Риса? – спросил мальчик напрямик.
"Вот теперь видно, что я точно в Уэльсе, – подумал Кадфаэль. – В Англии редкий слуга осмелится интересоваться делами господского гостя, а если и решится на это, то будет спрашивать обиняками и подобострастно, ибо за подобную дерзость можно запросто схлопотать нахлобучку. Иное дело валлийский мальчишка – тот и принцу скажет, что думает".
– В нашем аббатстве, – охотно пояснил Кадфаэль, – живет один старый монах, которого в здешних краях знали как Риса, сына Гриффита. Так вот, Кинфрит с Овейном доводятся ему двоюродными братьями. Уезжая из Шрусбери, я обещал старику передать от него поклон родичам, потому-то я их и ищу. Он, кстати, рассказывал мне еще об одном человеке, может, ты знаешь, жив он или нет, ибо он, должно быть, очень стар. У Риса была сестра по имени Мараред, которая вышла замуж, за Ифора, сына Моргана. Дочку их звали Ангарад, но мне говорили, что она давно умерла. Мне велено было поклониться и Ифору, если он еще жив.
Под водопадом валлийских имен мальчонка оттаял и заулыбался:
– Сэр, Ифор, сын Моргана, еще жив. Только его дом довольно далеко отсюда, у самого Лансилина. Пожалуй, я выйду с тобой и покажу дорогу.
Он легко сбежал по лестнице, опередив Кадфаэля, и резво припустил к воротам. Монах последовал за ним, ведя в поводу свою лошадь. Остановившись, мальчуган указал на тропу, которая, петляя среди холмов, уводила на запад.
– До дома Кинфрита, сына Риса, отсюда будет всего полмили, он стоит возле самой дороги, по правую сторону. Ты его сразу узнаешь: двор обнесен плетнем, а в загоне у него белые козы. А вот к Ифору, сыну Моргана, придется дальше идти. Держись той же тропы, пока не минуешь холмы и не увидишь низину, а потом ступай по тропке направо. Она выведет тебя к броду – надо перебраться через нашу речку до ее впадения в реку Кинллайт. За речкой пройдешь еще полмили, а там, как глянешь направо, приметишь маленький деревянный домик среди деревьев. Это дом Ифора – он хоть и очень старый, но по-прежнему живет один.
Кадфаэль поблагодарил парнишку и сел на лошадь.
– Ну а что до другого брата, Овейна, – продолжал тарахтеть мальчуган, от души желая помочь, – то если ты задержишься в наших краях на пару деньков, то и его сможешь увидеть. Послезавтра заседает общинный суд, и будет разбираться его дело, которое отложили с прошлого заседания. Судьи хотят послезавтра вынести решения по всем межевым спорам, чтобы на Рождество не осталось раздоров. Земли Овейна далеко за Лансилином, но в церкви он будет, это точно. Один из его соседей перенес межевой столб, во всяком случае, так Овейн говорит.
Мальчишка по простоте души выложил все, что знал. Он и не подозревал, что, благодаря его рассказу, Кадфаэль получил ответ на вопрос, который интересовал его больше всего.
Найти Кинфрита, сына Риса, – а имя Рис встречалось в здешних местах так часто, что приходилось поминать и отца, и деда, и прадеда, чтобы понять, о ком идет речь, – оказалось совсем нетрудно, и он ничего не имел против того, чтобы перемолвиться словечком хотя бы и с бенедиктинским монахом, коли тот говорит по-валлийски. Он радушно пригласил Кадфаэля в дом, и монах с удовольствием принял приглашение.
Домишко был невелик: всего одна комнатка и крохотная кухонька, но много ли нужно одинокому человеку? Кроме самого Кинфрита, на подворье жили лишь его козы и куры. Кинфрит оказался плотным, коренастым валлийцем, жесткие черные волосы его уже начали седеть и изрядно поредели на макушке. Смышленые, веселые глаза окружала сеть морщинок, свидетельствующих о добродушии, свойственном людям, ведущим простую здоровую жизнь на свежем воздухе. Он был лет на двадцать моложе своего двоюродного брата из лазарета в Шрусбери. Хозяин подал на стол хлеб, овечий сыр и сморщенные, но сладкие яблоки.
– Так, стало быть, Рис еще жив? Он славный старик! Я не раз вспоминал о нем. Вообще-то он приходился двоюродным братом не мне, а моей покойной матушке, но это не важно, я его хорошо знал. Ему ведь, пожалуй, скоро восемьдесят стукнет. Видать, неплохо ему в монастыре живется. Брат, будь добр, отвези ему от меня фляжку настойки. Она у меня хорошая, сам очищаю. В стужу не худо погреть старые кости, а она и память не отшибает. Это ж надо, подумать только, он всех нас помнит! Мой брат? Ну конечно, я обязательно передам поклон Овейну при встрече. У него добрая жена и сыновья уже взрослые. Ты скажи старику, что старший – его Элисом зовут – по весне жениться надумал. Да я брата послезавтра увижу, у него тяжба решается в Лансилине, в общинном суде.
